Анализ мгновенен, быстрее даже мысли, быстрее осознания полученных повреждений и этот анализ выводит сознание на грань безумия, позволяя осознать произошедшее. Сотни душ действуют по заложенным в них алгоритмам, флеровые конструкции меняют направление и воплощение существования, создают новые директивы перекраивая личность прямо на ходу, подстраивая сознание к новым вводным, делая более готовым к брошенным на стол картам, чем был ранее. И приходит понимание, яростное и поразительно болезненное.
Лепестки.
Его лепестки, части целого, основа и продолжения, единые и единящие весь Домен в одно абсолютное творение, первые и последние аккорды всеобщей мелодии, они являлись важнейшим элементом, исполняющим большую часть необходимых для нисхождения воздействий, были и щитом, и оружием, и счетными таблицами, и самим Господином. Они едины, они объединены в сложную систему, что воплотила его Похоть для всех, кто признал его власть, задала той Похоти направление и постоянно его корректировала при нужде. Господин и Домен - это одно и то же, две стороны монеты, тогда как ребром ее, основным рабочим инструментом для проведения модификаций Домена, для его расширения или приделывания к нему новых частей, стали лепестки.
Тишина не мог открыть рабочий пролом внутри купола, это было невозможно даже для кого-то более сильного, сравнимого в ступенях величия с Господином, потому что полог и пелена создавались именно ради этого запрета. Никто не войдет, никто не выйдет, и даже самая мощная планарная связь окажется безнадежно искажена воздействием линзы. Либо ты пробиваешь путь очень неглубоко, к тем кусочкам иных измерений, какие тоже отсечены куполом, либо линза направит тебя в такие глубины предпочтенного тобой плана, что использовать подобный проход можно будет лишь для самоубийства. Слишком глубоко, чтобы живущие там смогли заинтересоваться происходящим в черте купола, слишком недолговечными получались такие проломы, самостоятельно закрываясь под гнетом пелены, а призывы и приказы прирученным контрактным тварям всех типов просто не доходили до адресата.
Тишина не мог отправить такой Зов, чтобы его услышали, не мог нигде в пределах Вечного.
Господин верил, знал, не сомневался, что там, под маской была спрятана ехидная и подлая улыбка того, кто нашел лазейку в кабальном договоре, кто перехитрил хитреца и обманул обманщика. В ином случае он бы даже восхитился, может быть даже захотел бы мальчика вновь, передумав его убивать и решив снова сыграть с ним в развращение. В ином случае, потому что сейчас сильнейший изверг своего домена отчаянно пытался просто выжить, уже наплевав на перерасход любых средств, не пытаясь экономить ни на чем.
Тишина создал разломы не в черте города, не под куполом, но в том единственном месте, на которое не распространяла свой эффект линза - прямиком внутри лепестков, внутри уже не Вечного, а переходного состояния между Пеклом и реальностью. Создал разломы прямиком в пышущих плотными гроздьями обнаженных душ хранилищах, а большей приманки для Теней придумать, наверное, не выйдет даже у Господина. Ясновидение сжигало столь страшным трудом накопленных видящих, одного за другим отдавая их Похоти навсегда, но успевая, успевая вычислить каждый из разрезов внутри собственного естества, понять и препарировать механизм этого трюка, сделав его бесполезным сейчас и впредь.
Именно в этот миг громада Тени, многорукой твари без четкой формы, лопнула, выпуская наружу настоящую форму, какую принял разглядевший шанс на успех смертный. Гуманоид, ростом лишь на палец выше центрального псевдотела изверга, он напоминал одетого в сплошные и лишенные щелей латы рыцаря, только с когтями на руках вместо клинков, а за спиной его растягивался черным полотном невесомый плащ, заставляющий сереть и выцветать окружающий мир. Изверг почти успел, но точно так же совсем недавно почти успел уже отдавший ему свое Время принц Варудо.
Рыцарь врезается в попытавшегося что-то наколдовать архидьявола, проигнорировав десяток слабых по отдельности разноцветных лучей, что так и не объединились в общую технику, проигнорировал он и возникшую перед ним стену чистого Солнца, продавив ее своим монохромным присутствием даже не замедлившись, а после свалил тварь оземь, одним ударом когтей разрывая оставшиеся нити истока, пытающиеся обернуться вокруг напавшего, врасти в него и что-то сделать, хоть что-то. Боль отрезвляет, отрезвляет и потеря столь важного инструмента, потеря полная, не оставившая ни одной целой нити, которые в иной ситуации были бы абсолютно равнодушны к попыткам нанести им урон или избежать их объятий - тишина тоже изучал его и научился многому, прознал недопустимые к знанию истины. На какую-то жалкую долю мгновения паника от полученных ранений, от вполне материальной угрозы бесславно сгинуть именно сейчас, даже не в шаге от успеха, но уже достигнув его, взяв его в руки, позволяет атаковать всерьез.
Тишина даже не пытается защищаться, лишь бьет наотмашь когтями-руками, сжимая в них еще и свои кинжалы, напитанные теневой силой до того уровня, что уже неотличимы от черной плоти измененной формы. Удар за ударом оставляет на теле глубокие шрамы, порезы, рваные раны, в которые льется и льется все больше и больше тени, будто капли чернил вливаемые в медовое золото его сущности, загрязняя, ослабляя, сжирая, растворяя его живьем, будто какое-то насекомое после удара паучьим жалом! Ненависть вскипает пеной морскою, морская же пена выплескивается изо рта псевдотела, будто у самого бешеного пса в округе, съевшего пару пудов алхимического порошка для очистки тканевых одежд. Поток пены растворяет не только грязь, а вообще все-все-все, даже попавшую под удар кисть руки, какой мучимый судорогами лишающей контроля над телом агонии Господин пытается блокировать удары когтей тишины. Сметает она и так и не защитившегося выродка, бесчестную мразь, что нанесла ему такие раны, нечестные и подлые раны на его идеальном теле!
слом
Поток пены растворяет не только грязь, а вообще все-все-все, даже попавшую под удар кисть руки, какой мучимый судорогами лишающей контроля над телом агонии Господин пытается блокировать удары когтей тишины. Сметает все, кроме изогнувшегося змеей тишины, избежавшего потока Пузырьков Пустоты и успевшего буквально заткнуть Господину разверзшуюся пасть, из какой сила, - вернее, отсутствие этой силы, - беспощадной Кромки выблевывалась в реальность. Потерявшая способ покинуть тело-контейнер заготовка приходит в негодность, растворяя часть лица, нижнюю челюсть и часть внутренних структур уже не идеального тела, вынуждая разорвать Похотью душу покорного пустотника, лишь бы не ушло выпущенное еще дальше внутрь к уже попавшей туда черноте Одиночества.
Господин воет от боли и ненависти, пытаясь понять, изыскать способ сбросить методично бьющего прямо в его суть тишину, пытаясь восстановить темп мелодии, убрать зловещие шорохи и треск помех, что затмевает слух все сильнее и сильнее. Зрящие горят в агонии, уже даже не успевая испытать в той агонии блаженство вечного оргазма, ища, ища, без устали ища выход, любой выход, любой способ. Где-то далеко, будто бы не с ним и не для него рушится схождение, трясется в такой же агонии купол отсечения. По зловещим лепесткам его воли все яснее проступают множественные черные линии, такие некрасивые на многоцветье его цветка, они проявились и растут, выпускают десятки ответвлений, будто повторяя контур какого-то древесного листа и голодная сила Тени уже жрет, жжет, жжет бессильные защититься от угрозы изнутри души.
Изверг может помешать, вытравить агрессивную силу вымывающим потоком энергии Пекла, которой все равно больше, даже если она проигрывает качественно чистому голоду Тени, которой пока что больше, но это ненадолго, совсем ненадолго, он все равно может помешать. Может, если бы застыл хоть на миг терзающий его зверь в обличии смертного, в обличии Тени, в обличии Одиночества, которому нечего предложить, которое любое даруемое Пороком счастье ненавидит от самой сути своей, пусть же он перестанет бить хоть на миг, хоть на миг, хоть на миг...
