Если мальчик без ошейника, выбранная им партия, взятая роль, похожа на пустой аккорд, прореху на нотном стане, паузу между куплетами, то мелодия девочки в ошейнике совершенно иная. Она чувствуется, она звучит, она бьет грохотом гигантских барабанов, за которым слышен рев идущего валом пожара и треск лопающихся в огне костей. Там, где возлюбленный им мальчик рвет мелодию, вливая в нее диссонанс своей тишиной и неуютным, лишенным изящной развратности шепотом, недопознавшая его ласки девочка пытается накрыть его мелодию своей, разорвать партитуру, смешать ноты и сжечь их в огне абсолютного Всесожжения. Стоит сказать, диссонанс, вызываемый девочкой, выглядит внушительнее.
Прямая атака, даже не огнем, а жаром, от которого рассыпаются в ничто покрытые знаками камни и обернутся им же попавшие под этот каток души, была не тем, что можно и нужно проигнорировать. Хорошо бы столкнуть две мелодии друг с другом, чтобы его собственная так пикантно отдалась звоном на фоне взаимного затухания, но этому помешает третий участник собравшегося против него миниатюрного оркестра, заунывно звучащий одной-единственной нотой горской флейты. Варудо Вечный запевал строго между молотом и наковальней, даже не атакуя, но намекая на немедленную реакцию, если изверг попробует сменить позицию и столкнуть союзные мелодии. Либо принимай их на щиты, либо отрази как-то еще, словно говорит ему его песнь, пой, дорогуша, а мы попляшем, милый наш.
Звон лепестков стал на секунду близким к разрывающему сердце скрипу глотки Каменной Птицы, заставляя конус тишины замедлиться, потому что удар пришелся на разум мальчика, навязывая ему чужие переливы, задрожала волна жара, когда девочка стала на ходу испытывать мелодичный, словно танцующий вместе с неслышимыми амплитудами, оргазм. Только дитя Веков, защищенное своим некуртуазным доспехом, оставалось неподвижным, теперь готовясь защищать и прикрывать того, на кого длань изверга повернется. Такая горькая ирония, слаще нутряного меда и любовного сока умирающей оперной примы, что непримиримые враги сошлись в союзе. Он не устает любоваться ею, она не скоро ему наскучит, не скоро станет привычной частью оркестра.
Вспышка огненных протуберанцев скользит минорным переливом, очищая разум и тело девы, заодно переплавляя одну из оставленных им дверец, ведущих к ее пониманию мелодий, в стальную стену, закрывая закладку, делая ее нерабочей. Он много больше желал установить, но не видел причины в тот момент - так легко переписав чужую поэму, совсем утратишь хороший вкус, который требует неспешности, требует откладывать пик удовольствия как можно дольше. Но даже крох хватает, чтобы атака чистого жара не захлебнулась в своем барабанном бое, но получила смену на полтона, внесенный диссонанс. Он мог бы отбить удар и так, но тогда бы не испытала бы дева свой экстаз, не прочувствовала эту смесь из гнетущего стыда, возвышенного долга и едва различимого трепета жажды продолжения - он знал, что чувствовала эта трель, потому что сам писал ее, сжигая раз за разом.
Жар встретился с тонкой полосой Холода, полным стазисом любого движения, абсолютным замерзанием, разбившись о него, как прибой о скалу в глухом крике замерзающего путника, едва слышно зовущего хоть кого-то. Чернящая тишина давит, но он успевает переставить огоньки в нужном порядке, вынуждая ледяную суть одной из давних его девочек, раньше бывших мальчиками, вернуться обратно в глубину его, отдавая взамен несколько самых простых огоньков, совсем свежих, только в этом городе и взятых. Господин всего и всех, пусть пока не все то признают, с интересом наблюдает, как стали блекнуть в монохромном видении гаснущие огоньки, даже не пожираемые Тенью, а словно угасающие от внезапного Одиночества.
Так мило, что просто хи-хи-хи.
Ментальный конструкт, словно предложение сделки, направлен в сторону флейты просто интереса ради, приличия для, потому что мелодия того требует, даже если очевидна бессмысленность деяния. Преодолеть одновременно доспех одной битвы и кольцевание вневременья можно, но не сейчас, не так и не в подобных условиях. Это не попытка переубедить чужую сонату, сменить флейту на иной инструмент, но исключительно добрая и милая поддевка, предложение сойтись в бою с непосредственным участником убийства забытого всеми брата флейты. Словно упрек, издевательское недоумение, почему же принц еще не вцепился во врага своего. Удостоить доброго Господина ответом стало тяжестью неподъемной для наследного принца, так что он и подымать ее не стал, попросту проигнорировав, даже принявшись творить Закон уже не в предупреждающем намеке, но в прямой атаке.
Хрупко треснуло, органным гудением отозвались знаки на камнях, заново произрастая там, где монохромная тишина стесала их вместе с камнем, отталкивая черно-белый ужас, наполняя мир родным и сладким сиянием обещанных благ. Встречный взмах дланью, на секунду ставшей полностью прозрачной, отозвался кисло-сладким воем, откачивая воздух с пути покрытой пламенной чешуей девы. Безыскусная атака лишь первый слой, ведь вместе с воздухом, затрагивающее дальние участки отсутствующей здесь Выси воздействие высасывает всю свободную энергию, пригашая пламя, сбивая ритм и заглушая рокот барабанов. Споткнувшаяся на ровном месте дева падает лицом в камень, лицом в засверкавшие незатейливой песенкой знаки, теряя все больше пламени, постепенно всасываясь в те знаки сама, готовясь стать еще одним рисунком на измученной брусчатке.
Вместо того, чтобы добить бестолковую дурочку, бегущую от его ласк и дать ей переродиться еще раз, Господин лишь накрывает ее невесомым покрывалом, словно даже не шелковым, но из паутины сотканным. На саване произрастают руны и знаки, сливаясь в нечто похожее на нотную запись, втягивая остатки пламени, а после переносясь на кожу искуснейшими татуировками, двигаясь все глубже и глубже в сущность пленницы. Волна огня предсказуема, как партия барабанщика на марше, но при этом необоримо сильная - в последний миг флейта дарит барабанам лишнюю секунду, забирая ее у собственной атаки, упуская момент. Секунда купила еще немного свободы, дав сжечь саван, выжечь вместе с кожей, а кое-где и мясом, перебитые татуировки, снова вырывая мелодию флейты из общего хора, заставляя улыбаться все шире и шире.
Удар едва различимой в шторме энергий воздушной иголкой, тонкой, словно волос мохнатой гусеницы, словно мелкие и неразличимые глазу жала медузы, словно наигрываемая у костра рулада, которую никто не слышит в шумном городе, расположенном за соседним холмом. Иголка столь тонкая, что проходит сквозь любую защиту, обращаясь ниточкой, по которой скользнет хищное воздаяние, скрежет сводимых в экстазе зубов. Первая техника лишь начало будущей вышивки, точка направления, по которой вслед отправляются стонущие трианглем нити истока, подбирая ключ к такой изворотливой душе.
Тварь словно раздваивается, оставляет после себя чрезвычайно реальную иллюзию, завершающую работу с ключами, снова обращаясь на пламенную птичку, придавливая ее тяжестью Тверди, высасывая силы проклятиями Глубины, проклиная безумной скверной Черноты, сменяя один источник силы другим, завершая порядок биения и ритма, не тратясь на флер или переделку, давя голой мощью. Это ее ощущение, постепенное осознание собственного бессилия и его превосходства, вступают в резонанс с новыми аспектами ее личности, родившимися из пепла прошлых, сгоревших по его воле. Заставляют ее саму ждать нового удара, новой атаки, что распнет ее, нагую и изнемогающую, подарит то, что не способны подарить простые смертные, оттеняемые ее могуществом. Да, кто-то скажет, что банальнейшее преклонение перед силой, больше подходящее Гордыне, чем Похоти, слишком пресно, но не им указывать маэстро его уровня.
Мальчишка проявляет недюжинную наглость, сумев каким-то образом перенаправить нити ключей, да-да, на одно из лиц-картин, которые он перенес на обрамление фонтана поэтов! Это настолько смехотворно, что уже обидно немного, если честно. Вместо обвинения в невоспитанности приходит последовательная волна из Солнца, Света и Неба, сжигания, прожигающего дорогу сквозь монолитные стены теней и заново проявившийся двухцветный пейзаж, очищения, что смывает попытки контролировать реальность методами теневой магии, никак не затрагивая присутствие Пекла, а также чистого покоя, замедляющего не только тело попавшего в тенета синевы, но даже само его мышление и реакцию. Солнце с пробитием защиты справилось, рассеявшись перезвоном колокольчиков, Свет излил свою истину трубным гласом, но вот Небо оплошало - тишина снова стал двумерным, несуществующим, избежав своей судьбы. Господин уже готов накрыть барабаны крайне волнительным и хитро закрученным обязующим контрактом, одновременно замыкая тишину в его плоскости, не давая выйти из скорлупы идеальной защиты.
