Точка найдена, а дальше искать нет сил, теперь осталось только сформировать тело обратно, снять Лучи, активировать их и каким-то неизвестным пока что способом сделать так, чтобы эти Лучи никто не заметил, пока Шепот будет делать ноги. В побеге уже скрываться не нужно, вернее, не настолько критично, а шансы быстро убежать еще оставались, если хотя бы половину пути удастся преодолеть до того, как его засекут. Но когда Шепот уже был готов приступить к финальной стадии диверсии века, если не тысячелетия, - и пусть только найдется выблядок, кто сумеет провернуть что-то круче этого! - как прямо в центре зала проявилась очередная тварь.
Проявилась не в блинке или иной знакомой форме телепортации, а словно проступающая на свежеокрашенном заборе непристойная надпись, медленно и постепенно, будто и не переносилась, а заново родилась именно тут, на этом самом месте. Даже без дарованной статусом Героя возможности зреть в корень, Шепот не сомневался в том, что перед ним Легенда. И, судя по тому, как она оглядывается вокруг, тварь эта чуяла если не присутствие дистиллята, то вызываемое им дрожание в энергетическом фоне. И это при всей той вакханалии, что творилась в зале, где любая сенсорная техника, любая разновидность чувствительности, скорее выжжет мозги сенсору, чем поможет прочесть энергофон!
Изверг выглядел высокой и во всех смыслах очаровательной синекожей и абсолютно лысой девицей, роста вполне человеческого и даже укрытой какими-то намеками на одежду. Словно очень развратная пародия на монашескую сутану служительницы Фиат Милосердной, она молча стояла посреди ритуала, словно вслушиваясь во что-то ей одной видимое. Остальные твари, контролирующие чудовищный танец обреченных душ, прореагировали на появление Ласкающей Легкости, чей уровень глаза Шепота прочесть не могли, но оказались остановлены повелительным жестом. Тварь продолжала стоять, продолжала смотреть в никуда пустым взглядом фиалковых глаз, не сдвигаясь и не делая ровным счетом ничего.
Наличие Легенды в стенах обращенного в ритуальный узел представительства было очевидным, но вот их количество оставалось неясным до сих пор. Тактики просто не имели достоверной информации, а видящим зреть сюда можно было только чтобы добровольно свои души подарить Похоти. Тем не менее Шепот точно знал, что это не та из Легенд, что занята ритуалом, как и не та из них, что удерживала барьеры и тревожила штурмующих площадными флеровыми атаками, не показываясь на глаза.
С кристально-чистым осознанием Шепот понял - она его видит, знает о том, что здесь, в этом зале, есть кто-то, кого быть не должно. Оказалась его защита от зрящих, развитая ритуалами и парочкой классовых умений и даров, слишком слабой, подвели ли вышедшие из строя амулеты, может быть сама сука оказалась слишком искусной? Все это уже неважно, ведь тварь никуда не уйдет, пока не отыщет то, что ее так сильно встревожило. Уставший и неподготовленный к этой встрече Шепот не сможет ни обманку подсунуть, ни замаскироваться еще лучше, а просто ждать бессмысленно - время играет против все глубже впадающего в Безумие человека. Оставалось либо отступить, что могло и не получиться, да и не имелось сил на еще одну попытку, либо броситься в безнадежный по большому счету бой.
Героические баллады о славной гибели в бою Шепот всей душой презирал, предпочитая оставаться живым, даже если опозоренным и проигравшим, но когда его загоняли в угол, что случалось, загнавшие слишком поздно осознавали, насколько опасной становится загнанная в угол помойная крыса. Помирать, так загрызая, чтобы вспоминали еще долго. Так сказать, прощальный фейерверк, на приятную память.
В этот раз он не скрывает присутствие, да и нет у Шепота надежды на внезапный удар - если тварь как-то чует его даже сейчас, то сама мысль об атаке станет для той очевидной еще до своего формирования. Потому и ставит прожженный головорез все силы на одну стремительную атаку, решительный удар в уязвимую точку, которым славятся убийцы его уровня. При всей рискованности этого, с позволения сказать, плана, задуманное Шепотом не являлось самоубийством или самопожертвованием, потому что шансы отступить еще оставались, какими бы призрачными они ни были.
Формирование дистиллята в боевую форму дело быстрое, даже если сначала нужно сконцентрировать рассеянный по всему залу ритуальных плясок дым в нечто более приемлемое. Как уже сказано было, он совсем не скрывался, но реакция вычислившей его Легенды все равно удивила и обескуражила. В первую очередь - своим отсутствием. Она не могла его не заметить, но вместо резкой атаки на встречном курсе, вместо попытки подрезать его в момент перехода форм, к которой он был готов, но готов недостаточно, дьяволица просто развернулась на носках и задумчиво уставилась на фигуру, словно сотканную из черного и густого дыма, который наполнил собою раздавшуюся в стороны одежду. Безумная рожа, скалящаяся морда отмеченного Тьмой старика, казалось, не пугала и не вызывала никакого опасения.
Каким бы психом не казался в таком состоянии Шепот, но остроту мысли планарное заражение ему если и обрезало, то далеко не столь всеобъемлюще, как могло бы показаться. Потому анализ ситуации был произведен с той же отточенной множеством грязных и кровавых дел быстротой, с какой он привык встречать смену обстановки и прочие сюрпризы. Если тварь вроде этой делает что-то непонятное - это плохо, а уж если она не использует кажущуюся очевидной слабость, упускает момент, какой упустить просто нельзя, значит дела стали совсем скверными.
Шепот атакует, скаля удлиняющиеся клыки и пуская пену, падают оземь вылезающие из своих пазов зубы, заменяясь новыми, более подходящими Безумцу, мелькает осознание того, что следующие лет десять придется проводить в ритуалах очистки и спасительных молебнах о его душе, за которые придется клирикам Воителя отдать целое состояние. Воитель - один из немногих Богов, что признают право жертвовать наделеностью ради победы в достойной того битве, а если эта битва таковой не окажется, то Шепот съест свои ботинки... и шляпу... и печень... и звук хлопка одной ладонью он тоже съест, съест, съест, съест!!!
Даже в состоянии Безумия он не атакует чего-то ждущую мерзость, сладкую и воняющую той сладостью хуже помойной ямы, инстинктивно чувствуя подлянку. Будет это контрактное заключение, обратная передача урона или что-то еще более искусное, построенное на типичной для дьяволов неочевидной уловке, особой разницы не играет. Коль ему дали возможность нанести такой заманчивый первый удар, значит последствий его Легенда не опасается, не боится, не ждет, не знает, не зеленеет, не поет, не греет, не преет, не смеет, не веет, не...
Это даже не мгновение, но тот смешной отрезок времени, каким меряют реку Закона в битвах подобной этой, где сходятся те, для кого и секунда станет Вечностью. Изувеченная, перекрученная под невозможными углами фигура старика, сочащаяся черной жижей и столь же черным дымом, делает рывок вперед, рвется в атаку под милую и одобряющую улыбку синекожей прелестницы, лестницы, вестницы, десницы, синицы, чтобы в неразличимом финте сменить вектор прыжка, оказываясь рядом с одной из отвечающих за непрерывность танца твари, гари, мари, зари, вари, при. Взмах двумя парными кинжалами, скорее даже короткими мечами, которые уже вросли в кипящую скверной плоть и срастаются с костями, разваливает даже не попытавшуюся среагировать мерзость на две половины.
Шаг, вспышка чернильного дыма, столь густого, что от взгляда на него выело глаза у нескольких случайных пленников, притащенных для последующего танца. Словно капля чернил попавшая в стакан с кристально чистой водой, дым этот разделяется на десяток потоков, каждый из которых разделяется вновь, а на кончике каждого из потоков ждет комок чистого Безумия, пульсируя и сжимаясь в готовности стать Шепотом. Он мертв в этот миг, растворен в Безумии и ему же отданный, но в каждый момент существования готов воскреснуть из любого комка, любой точки схождения, возникнуть и продолжить бой и бойню.
