- Какая прелесть. - Высказываемое вслух неприкрытое восхищение ни капли не мешало ритуалисту поддерживать все ту же ноту, от которой огра забилась в конвульсиях и начала ласкать свое модифицированное тело. - Просто невероятная прелесть. Я хочу знать, кто ее создал. И его я тоже хочу.

Шчепана разрывало от внутреннего конфликта, ведь глаза видели откровенно влекущее зрелище, особенно когда укрытая дикарскими ритуальными узорами и только ими зеленокожая великанша впервые выгнулась, исторгла из себя поток соков и принялась остервенело мять громадную грудь, вот только разум-то раз за разом подымал в памяти образ того, как выглядят нормальные самки болотных огров. От этого понимания собственное неестественное влечение вызывало только большую оторопь и легкое стыдливое омерзение, которое чем дальше, тем легче становилось.

- Ты. - Взгляд удивительно чистых и по-детски наивных глаз красноволосого не обещал Шчепану ничего хорошего. - Она пришла за тобой. С тобой вместе. Помогла и не убила. Что? Ты? Знаешь?

Это уже не походило на допрос, не заставляло говорить правду, а просто вырывало из головы нужные образы, нужную память о том, как они все сюда попали. Все, что Шчепан помнил, ведал, заметил и осознал в те мгновения, когда готовился пойти на самоубийственный риск словно вырывало наживую, прямо через глазницы. Это было хуже любой боли, слаще любой ночи в объятиях профессиональной гетеры, страшнее самого непробудного кошмара. Он чувствовал, что еще немного и разум не выдержит, лопнет, сломается, будто механические часы, в которые насыпали пару горстей песка, а после уронили на них кузнечий молот.

- Надо же, опять атакуют, уже шестой раз за этот час и все по нам. - Проходящий мимо их компании культист, самый первый из всех, ласково обнимал еще одного ритуалиста, одетого в женское платье, несмотря на усы и бородищу, что сделала бы иному гному сомнительную честь. - Когда же их заткнут-то?

Сверху и вправду сверкал многосегментный барьер, укрывающий всю площадь от возможных атак, а в этот барьер непрерывным потоком были десятки и сотни световых копий, не заставляя его даже чуточку прогнуться. Не иначе, одна из стационарных точек обороны продолжала безрезультатные попытки уничтожить столь крупное скопление неприятеля, несмотря на отсутствующую эффективность их действий.

Все это Шчепан осознавал лишь краем сознания.

Потому что Шчепана убивали.

А убиваемый Шчепан в ответ умирал.

И, умирая, он ощущал торжество и недовольство своего палача и благодетеля, мучителя и лучшего друга, что предавал его страшнейшей и благолепнейшей из возможных участи. Торжество произрастало из возможности встретить мастера, настоящего виртуоза разврата, что сотворил продолжающую мять сиськи невозможную, неправильную огру, недовольство из того, что в памяти авантюриста не находилось никаких ответов и, помимо этих даруемых в ответ образов, пришло четкое понимание простой истины. Он его сейчас убьет, сломает и вывернет наизнанку просто потому, что столь слабая группа для них особой ценности не представляет, а раздражение нужно на кого-то выместить.

Уже чувствуя, как закатываются в смеси агонии и экстаза его глаза, закатываются, чтобы навсегда угаснуть, Шчепан разглядел, как огра в очередной раз дернула себя за соски особенно сильно, вновь выливая свои соки на ритуальные линии, что покрывали злополучную площадь. И, словно так и нужно, будто бы продолжая свои непристойные игры, взмахивает длинной и невероятно сильной рукой, одновременно заставляя покрывающие эту руку рисунки засиять темно-зеленым и черно-синим цветом, попросту снося красноволосую голову с плеч ритуалиста. Не помог ни вспыхнувший в последний миг барьер, ни метнувшиеся наперехват удару сияющие линии-ленты, ни даже попытка экстренной телепортации - удар болотного огра, нападающего с целью убить, чрезвычайно сложно отразить, а предчувствие опасности предупреждает далеко не всегда.

Ведун испытал почти оргазмическое облегчение из-за прекратившейся пытки и настоящий религиозный ужас, когда понял, что этот удар ритуалиста, телепортировавшегося чуть-чуть за спину огры (вероятно, от полученной раны координаты прыжка сбились), не убил, а только ранил. Снесенная с плеч и раздавленная всмятку голова! И он был жив и даже вполне дееспособен, а на месте недостающей думалки появился словно бы рисунок, сделанный угольком или даже тонким художественным карандашом набросок, изображающий удивленное, шокированное и несколько паникующее лицо выблядка.

Вот только даже если его живучесть, особенно в центре ритуала, линии которого уже бросились к обезглавленному телу, успешно возвращая цвет обретающему материальность наброску, позволяла пережить даже такое, контролировать ритуал он не мог, как не мог и обновить контроль над неправильной огрой. Если на нее этот контроль подействовал изначально, ведь не зря же она так напоминала поделки этих культистов и их хозяев, а кому, как не им подобным, знать способы защиты от излюбленных мозгое*ских трюков такой мерзости?

Огра двигалась столь быстро, что Шчепан улавливал лишь остаточные образы отдельных ее движений, додумывая остальное уже после, но кое-что он разглядел даже в столь плачевном состоянии. Монстр извернулся с какой-то противоестественной изящностью, хватая обезглавленное тело, а все те же сияющие знаки, на глазах меняющие свое расположение на ее теле и форму с содержанием, не дают тому вновь переместиться. Ее ритуалы примитивные, грубые, даже более примитивные и грубые, чем его собственные, но она сейчас рядом с источником своих сил, а единственный, кто мог бы перехватить контроль над скованным ритуалом болотным истоком, сейчас напрочь лишен башки. И сила ломит искусность, причем по всем фронтам, начиная от ритуалистики и заканчивая тем немаловажным фактом, что главная для искусности помеха, созданная силой, выражалась в оторванной думалке!

С треском и каким-то влажным хрустом, звуком рвущихся мышц и костей она бросает тело оземь, буквально втаптывая его ногами в ритуальные знаки мигом спустя, чтобы вновь засиять, уже всеми нанесенными на ее тело знаками одновременно, словно позволяя им стечь со своей прекрасной и нежной кожи на структуру основного ритуала. Эти знаки, они похожи на детские закорючки, первобытные рисунки, сделанные прямо поверх предельно лаконичных и даже изящных блоков классической ритуалистики, но им и не нужна сложность.

Структура ритуала была для Шчепана слишком сложной, настолько всеобъемлюще превосходящей его уровень навыков, что даже самые основы он скорее додумывал и угадывал, чем понимал, но вот создаваемое огрой было вполне понятным. Даже слишком простое, будто бы лексика примитивных племен на фоне изящного чистописания, это действо совершало лишь малое влияние, решало одну-единственную задачу - рушило все остальные процессы, превращая уже вложенную в ритуал энергию в хаотическое переплетение потоков разнонаправленных сил.

Результат мог предсказать даже полуграмотный деревенский знахарь... ну, или, на крайний случай, сколь-либо смыслящий ремесленник от волшебства. И результат этот проще всего описать словосочетанием "ну очень большой бабах". Горе-отец, пошедший за своим сыном буквально на тот свет, совершенно не в духе бесстрашного авантюриста заскулил и начал стремительно падать обратно в бездонное болото, потому что его больше не удерживали многочисленные светящиеся линии. Еще успела промелькнуть мысль, что перед гибелью он хотя бы рассмотрит шикарные сиськи, ведь огра-то прыгнула прямо вслед ему, точно так же ныряя в омут с головой.

Сказать, что их всех тряхнуло - это просто непристойно преуменьшить впечатления от пережитого. На той площадке ведь было не одно лишь болотце, а целая плеяда истоков территориальной магии, каждый из которых хитрая огра (огра, разрази его молот Отца Войны, вечнотупая огра!) вывела из-под контроля. И все эти истоки, лишившись стенок клетей, что сдерживали их мощь, выхлестнулись прямо на основу ритуала и мечущихся в своем танце культистов. Вероятно, они бы сумели выстоять даже без предводителя, пусть он и был лучшим из них и мог заменить, пожалуй, всех их сразу. Смогли бы стабилизировать контур, упрочнить клети на истоках, загнать бушующую мощь обратно в нужные им рамки. Но они по-прежнему были под обстрелом, а укрывающий их всех стационарный барьер в тот момент не рухнул, но мигнул.