Подписание Ряда провели с помпой. Шестнадцать статей! Каждую выбивали с потом и кровью. Здесь государь подходил только в конце, для утверждения, а основная… ммм, дискуссия шла у Дурнова с Волынским и как раз с судьей Сибирского приказа Стрешневым. О, если бы взгляд мог убивать! Стрешнев не оставил бы от чернорусского Большака мокрого места! Но, увы для него…

Поначалу из Темноводья хотели сделать разряд, как обычно и поступали с фронтирными территориями. Но Дурной воспротивился всеми силами, ибо разряды подразумевали чрезмерно высокую военную власть воевод, а должно быть наоборот. В итоге стала эта земля прозываться просто Черная Русь. Без определяющего статуса. Изредка (с легкой подачи Большака) ее именовали еще Краем. У Края была одна географическая особенность: граница оформлялась только между ним и Россией. В прочие же стороны Черная Русь могла расширяться, как ей заблагорассудится!

Воеводу Дурной тоже требовал заменить какой-нибудь другой должностью. Спорил до хрипоты, шерсть на загривке его стояла дыбом — так не хотел он, чтобы темноводскую землю топтали сапоги очередного воеводы. Тут уже царь вмешался.

— Уймись, Сашко! То лишь слово. Всё одно воля воеводская в Ряде строго прописана.

И он был прав.

«Поселю его где-нибудь на Ингоде, — тушил остатки злости Большак. — Пусть оттуда воеводит».

Московский представитель должен будет подчиняться специально образованному цареву Чернорусскому приказу. Судья сюда уже нашелся — конечно, Василий Семенович Волынский… И Дурной был рад такому назначению. По крайней мере, он — честолюбивый человек, а не банальный вор. Ради успеха может и за дело порадеть. Ну, и личный контакт тоже играл свою роль. Всё тягло с Амура будет идти именно в этот приказ, и распоряжаться им станет лично царь. Провести такой пункт через Боярскую Думу трудновато было, но тут Федор Алексеевич как раз удачно всё свалил на черноруссов, которые «тако сами возжелаша». И Дурной прям в лицо боярам это и подтвердил.

Куда пойдут эти деньги — то уже в Ряде не прописывалось. Не собирался Федор Алексеевич этим перед быдлом отчитываться. Но Дурной был так счастлив, что вообще удалось убедить царя пойти на договор, что тут даже не спорил. К тому же, ему так хотелось домой…

— Эй, православные! Далеко ли до Верхотурья?

Православные шарахались от конников — на вид так чистых монголов, однако говорящих на гладком, хотя, и немного странном русском — и, как партизаны, никаких тайн «врагу» не выдавали. Ну, нет — так нет. Бабиновская дорога всё равно одна. Рано или поздно черноруссы доскачут.

Уж март пришел в Москву, когда Дурной самой печенкой почувствовал, что ждать уже нет мочи.

«Отпусти, государь-батюшка! — взмолился он. — Второй год на исходе, как дома не были».

Порешили, что новый воевода на Русь Черну поедет позже. Его мало было назначить, требовалось штат дьяков да писарей собрать, да сотню-другую стрельцов отрядить для солидности. Федор Алексеевич пообещал послать с воеводой несколько сотен крестьян — для освоения новых пашен и несколько десятков поморов-корабелов. Вряд ли, такая орава соберется раньше лета. И идти она будет точно года два, а то и больше.

«Есть время всё подготовить» — улыбнулся Дурной. Улыбнулся с ноткой тревоги: слишком долго не было его в Темноводье, мало ли что за это время могло случиться… Черноруссы — общность шубутная и разнородная. Опять же, не терпелось узнать, как там дела у соседей? Выпнул Бурни своего сродственника Канси из Пекина? Или тот ухитрился замириться с китайскими генералами и уже сам нападает? Слишком важно контролировать дела на юге — для обеспечения будущего Черной Руси.

Царь не поскупился — выделил оставшимся лошадей, довольствие и по целому рублю на рыло! То есть, еще примерно 40 ефимков. «Делегаты» лошадок оседлали и так припустили, что за последующие недели едва не догнали свою же первую группу, что вышла еще зимой. Но всё ж не догнали. Если никаких проволочек на Самой Главной Таможне не случилось, то первые должны уже плыть по Туре или даже Тоболу — ведь май на дворе!

…По горной дороге ехали неспешно, так что Дурной волей-неволей уплывал в свои думы-фантазии. Перспективы-то наклевываются нереальные! Дома надо будет хорошенько укрепить и застроить плотбище на Ингоде, чтобы дорога через Яблоновый хребет стала менее обременительной. Сделать надежной речную дорогу по всему Амуру.

И уже по-настоящему выходить в море.

Глядишь, за годы его отсутствия люди Ивашки «Делона» уже соорудили более-менее надежные корыта, а из Болончана проложили прямую дорогу в Совгавань. Тогда с новыми мастерами можно сразу закладывать там порт и верфь — уже под настоящие корабли. Ставить острог на Сахалине…

«Надо, кстати, острову название красивое дать. А то всё Большой да Большой, — улыбнулся он. — Сахалин не пойдет, конечно. Это маньчжурское название Амура, и название переползло на остров банально из-за грубой ошибки какого-то картографа… Может, назвать его Чакилган? Ну или Бомбогор — чтобы жена поменьше злилась».

Шутка показалась Дурнову забавной… Хотя, а почему это шутка?

Хорошо бы насобирать людей, чтобы поставить острожек и на Хоккайдо. А что, север острова японцами еще не подчинен, и по всему Хоккайдо периодически вспыхивают восстания айнов. Эту карту даже можно разыграть… Но только в том случае, если мореплавание станет стабильным и регулярным. Поддержим айнов — они поддержат черноруссов. А казачки на острожке смогут плавать на Кунашир и копать серу в течение всего года.

«Закрепимся там — и через годка три-четыре двинемся вверх по Курилам. На Камчатку, потом на Алеутские острова — и вот уже Аляска. Если получится корабли по-европейски делать — то вдоль берега и до Калифорнии доберемся. Там сейчас даже испанцев толком нет. Начнем старателей засылать: будет у нас и аляскинское, и калифорнийское золото. Главное, чтоб это золото Россию в Испанию не превратило».

Но это еще не скоро… Может быть, даже не при жизни Дурнова. Демид с Муртыги продолжат.

Пока более насущные дела — переселенцы. Если их поток станет более-менее стабильным (хотя б, по тысяче в год), то надо заселять берега за Малым Хинганом. А, может быть, даже попытаться отжать земли на Нижнем Сунгари.

«Если маньчжурам совсем туго приходится, то это вполне реально! — рассуждал Дурной. — Много нам не нужно, но низовья Сунгари — это самые плодородные земли в бассейне Амура. Там осели дючеры. Возможно, с помощью Индиги сможем часть из них переманить к нам, ну, а прочие земли как раз переселенцы и заселят. Создадим там главную житницу… Конечно, конфликтов немало возникнет. Ну да куда без них!».

Конечно, новый воевода сильно усложнит решение политических вопросов. Придется действовать только через него, всё ему мучительно объяснять: как тут всё устроено, почему с одними дружить можно, а с другими — нельзя. Но, с другой стороны, теперь со всеми соседями можно говорить не от лица какого-то непонятного сборища, а от целой России. Это снимет немалое число проблем.

«Самое главное — наладить торговлю. От нас — в Китай, Корею и Внутреннюю Монголию. И от нас же — в Сибирь и до самой Москвы. Нужно стать узловой точкой транзита — и тогда можно вообще махнуть рукой на золото. Пусть Москва хоть всё себе забирает. Я раз десять говорил царю: не в золоте счастье. Если он меня услышал, то правильно им распорядится. Мы же будем изо всех сил поднимать сельское хозяйство, ремесла, торговлю — и всё это на свободном труде…».

О том, что будет дальше, Дурной старался не только не говорить, но даже не думать. Но получалось плохо. Мысли-мечты требовали бытия, хотели существовать! Не мог бывший мальчик, выросший в СССР, не мечтать о том, что Черная Русь — земля, не знающая крепостничества; земля, где любой труд позволяет быть обутым и одетым; земля, где люди сами, сообща вершат свою судьбу, а не служат господам — станет местом притяжения для многих людей, жаждущих лучшей доли. Через торговлю, через другие каналы в России станут узнавать о другой Руси, где можно жить по-настоящему… И начнут сюда бежать.