Удивительно, но самые лютые морозы настигли чернорусское войско именно здесь — далеко на юге. По голой равнине гуляли страшные ветра, а леса на дрова почти не было. Опытные дауры не забывали собирать кизяк, а вот русские и лесные амурские жители этим брезговали. Снова начались обморожения, вплоть до летальных случаев, и длился этот ад почти неделю. Пока, наконец, отряд не добрался до реки Хар Морон. Здесь нашелся и лесок, который оголодавшие до тепла чернорусы махом порубали на «пионерские» костры. Отогрелись, отдохнули и двинули за реку.

— Это уже Маньчжурия, Большак, — улыбнулся Удбала. — Недалеко осталось.

— Всем передайте приказ: изображать восьмизнаменников с утра и до ночи, — скомандовал Дурной. — По-русски не говорить, с местными вообще не разговаривать! Знамена чтобы были развернуты всё время! И приведите Бахая — теперь он наш проводник.

После адских мучений, северяне оказались почти в раю. В южной Маньчжурии было тепло, кругом много лесов, проложены вполне удобные дороги. «Экспеиционный корпус» снова вышел на положенные 50 верст в день. Даже больше: все понимали, что с каждым днем шанс быть разоблаченными увеличивается. Вокруг жило немало людей, конница старалась стороной объезжать села и маленькие городки, но не вызовет ли это дополнительные подозрения?

Неизвестно. Может, бдительные мелкие чиновники уже давно послали в Мукден вестников, а может, махнули рукой и не лезли в великодержавные интересы. Чернорусскому войску оставалось лишь как можно стремительнее двигать на юго-восток.

Уже был глубокий февраль, когда, наконец, на горизонте нарисовались стены древней столицы рода Айсиньгёро.

— Ну, вот, Бахай, настал главный миг для тебя. Сделаешь всё верно — сразу тебя отпускаю. И вот этот кошель с золотым песком — твой, — Дурной покачал в ладони небольшой, но увесистый мешочек. — Можешь бежать и докладывать начальству, но я бы тебе посоветовал не губить жизнь. Найди тихое место и проживи ее в комфорте и удовольствии. Тут должно хватить.

Сын Шархуды смотрел на главного лоча мрачно, но молчал. Ему подвели лошадь, усадили и связали снизу ноги, от узды лошади тоже шла веревка, которая заканчивалась в крепких ладонях Удбалы.

Монгола вырядили в пух и прах, ему предстоит изображать начальника не ниже командира чалэ. Чахарец сам когда-то служил в Восьмизнаменном войске, так что мог выглядеть убедительно. Но ворота открыть сможет только Бахай. Он тут бывал, он понимает местные порядки, его, в конце концов, могут знать. Для пленника сочинили убедительную легенду; главное, чтобы у маньчжура желание жить пересилило прочие чувства.

С Бахаем и Удбалой оправились полсотни дауров, самые одоспешенные и максимально похожие на восьмизнаменников. Остальное войско остановилось в полуверсте от городских стен. Большак старательно организовывал мизансцену. На переднем плане драгуны старательно изображали сцены долгожданного отдыха: спешивались, расстилали войлочные коврики, сидели и валялись, изображали, будто расседлывают лошадей… А за их спинами пушки спешно ставили на лафеты, пристегивали свежих лошадей, подводили обоз с порохом и ядрами.

— Если не откроют, попробуем пробить ворота, — объяснял Дурной задачу. — Дадим залпов пять-шесть, если створки поддадутся — то попробуем захватить. Ну, а если нет…

Большак вздохнул. Если нет, то от самой авантюрной части плана — спасения Абуная из плена — придется отказаться. Ядер в дорогу они взяли совсем немного, рассчитывая чаще картечью пользоваться, так как каменный дроб можно прямо с земли собирать…

— Открывают! — заорал бдительный дозорный, да Дурной уже и сам заметил: даурская полусотня клещом вцепилась в приоткрывшиеся створки ворот; вгрызалась, ввинчивалась в них.

Уж неясно, почему маньчжуры утратили бдительность, может просто вышли проверить «верительные грамоты», которыми размахивал Бахай, может, впечатлились величественностью, которую мог напустить на себя чахарец… Неведомо. Да и не важно!

— По коням! — русская полусотня уже мчалась на помощь братьям-чернорусам, бившимся у ворот. Драгуны, побросав пожитки, запрыгивали в седла и неслись вслед. При пушках, которые неизбежно отстанут, остались люди Индиги, не любившие быструю езду.

— Помогите дотащить орудия! — крикнул им Большак, настегивая свою лошадку. За спиной остался огромный табун заводных коней, который стерегли буквально несколько десятков погонщиков. Любая внезапная атака на них — и «экспедиционный корпус» останется без транспортных средств и без обоза… Но тут остается только молиться, чтобы пронесло.

Когда Дурной добрался до ворот, дауры с казаками уже пробились внутрь. Стражи здесь было меньше сотни, кто не успел сбежать, помер. Но от центра уже раздавался грозный шум… И тут как раз подоспели драгуны. Они начали спешиваться за воротами. В каждой пятерке воинов один — молодой и зеленый — пищали не имел. Его задача — увести лошадей пятерки с линии огня и подвести обратно в случае необходимости. Остальные же четверо хватали пищали и неслись бегом к рубежу, который определял командир сотни. Тот надсадно орал команду: «В одну линию! В две! В четыре!» — и бойцы уже знали заранее, как строиться.

Вежливо потеснив казацко-даурскую конницу, драгуны махом перекрыли улицу. Когда впереди появилась латная конница, первая шеренга разрядила пищали и спешно ушла в тыл: каждый вдоль своего ряда. Тут же залп дала вторая шеренга, затем третья… четвертой уже не по кому было стрелять.

— Заряжай! — зычно крикнул Яков Сорокин, который в походе получил в командование весь драгунский «корпус».

Уже и пушки подошли, и запасных лошадей поближе подогнали — а врага всё не было.

— Отсидеться хотят, суки, — с хищной улыбкой пояснил Сорокин.

— Это не пойдет, — покачал головой Дурной. — У нас и без них дел по горло. Надо приступом брать.

— Штыки примкнуть! — тут же заорал Яков. — Вперед!

Полторы сотни драгун двинулись вглубь улицы — больше не помещалось. Казаки спешились и прикрывали боковые улочки, остальные держались сзади. За очредным поворотом на пехоту посыпались стрелы.

— Назад! — заорал Большак. — Расступись! К стенам, к стенам!

В образовавшийся проход двинулась даурская конная сотня под командованием Аратана. Маленький тигр хотел воевать только верхом, потому сам, с охотой, уступил Сорокину командование драгунами. Конница сочилась, как масло — медленно, натужно. Уж больно узко было в Мукдене. Но вышла на простор и одним ударом смела, противостоящую ей пехоту. Там имелись копейщики, но явно в недостаточном числе.

Маньчжуров гнали квартала два, а потом наткнулись на баррикаду. Ее собирали прямо на глазах, но для лошадей та стала уже непреодолимым препятствием. Аратан рисковать не стал и быстро увел сотню в боковую улочку. Там тоже случилась небольшая стычка, но дауры порубали врага, потеряв всего троих, и пошли дальше — искать обход.

А Большаку уже доложили о баррикаде.

— Ну, и славно! — улыбнулся тот. — Пушкарям тоже нужно тренироваться.

Пушки на колесных лафетах от пехоты почти не отставали. Их выставили на максимально возможное расстояние прямой видимости… Орудия грянули — и защитники баррикады схлынули с нее сразу. Второй залп — и на остатки завала двинулись драгуны. Впереди оказалась большая площадь, а за ней — цитадель.

«Мучил-мучил я Бахая, требовал с него план города, — усмехнулся Дурной. — А эти защитнички сами привели нас, куда надо».

Атакующие быстренько соорудили уже свою небольшую баррикаду, разместили за ними стрелков, расставили пушки — и принялись в упор расстреливать бедное-несчастное глинобитное сооружение. Драгуны и казаки лупили по защитникам на стенах, пушки колотили по воротам и основанием стен. Все силы для этого не требовались, так что свободные чернорусы радостно жгли городские ворота, шмонали покойников и и окрестные дома, да отлавливали местных лошадок.

Меньше чем через час защитники выброслии белый флаг. На переговорах Дурной, вращая страшными глазами демона-лоча велел отдать ему «всё и еще маленько». Когда местное начальство уперлось рогом, смягчился и сошелся на запасах пороха и свинца, «да хлеба немножко».