Вроде и пошутил, но круг шутку гробовым молчанием встретил. Те, кто помнил поход — тем до сих пор не до смеха было.

— А почему нам это удалось? — выкрикнул Дурной. — Да потому что с самого начала делали всё сообща! Не чинились, никто никого не понуждал, никто ни на ком заработать не пытался. Все равны: казаки, дауры, гиляки, ачаны! Каждый живет так, как его душе глянется! Земля ведь богатая, щедрая — каждому хватит. И еще останется. Наверное, придут времена, когда в землях амурских людям тесно станет. Но они придут еще очень нескоро. А потому жить тут нужно вольно и в равенстве.

«Делегаты» сидели отрешенно. Они ехали торговаться, думать, как большой крови избежать — а не за этими речами. Но Дурного это не смутило.

— Был я плену много лет — то вы знаете. И что же я увидел, когда вернулся?

Сменился голос Дурнова. Гневная сталь зазвенела в нем пополам с горечью.

— А порушили вы всё! Один клопом неприметным к России присосался и сосет ее помаленьку. Ближников выделяет, а на прочих ярмо оброчное надеть решил! Другие Темноводье в княжество превратить вознамерились, всё силой решить хотят! Третий роды даурские вековые рушит, от князьков-соперников избавляется и всех под руку свою тянет. Четвертый просто обирает окружающих — лишь бы самому с прибылями сидеть!

На каждой фразе старый атаман грозно смотрел прямо на того, о ком говорил: на Ивашку, на Аратана с Сорокиным, на Тугудая, на Якуньку… К староверам и северным даурам претензий не было.

— Вы же всё порушили! Да, растут городки да острожки, а счастье людское наоборот умаляется! Воля иссякает! Неужто не понимаете, что каждый из вас себе лучше делает, а всему миру — хуже? Вы всё Темноводье под гибель подвели.

— Так ты нас сюда стыдить созвал, что ли? — не скрывая насмешки, выкрикнул кто-то из темноводцев.

Реплика сменилась стоном боли — Мотус злобно засадил в бок болтуну свой острый тощий локоть.

Старый атаман посмотрел на темноводцев. Улыбнулся. Обвел взглядом круг.

— Смеетесь? Наивным считаете? Это ничего, я привычный. Сколько тут себя помню, все надо мной смеялись. Дурным звали, Большим Ребенком, Ходолом, Шаци. На всех языках, что мне ведомы. Всегда смеялись, всегда не верили. Только вот вспомните те, кто давно меня знает: сколько раз я потом прав оказывался? Вот то-то же.

Старый атаман медленно прошел к южной — болончанской — стороне круга.

— Я не буду вас сейчас уговаривать: поверьте, мол, мне. Есть у меня еще один человек, которого я хочу вам показать.

Он махнул рукой — и к кругу подошли Демид с Муртыги. Они подвели к костру человека со связанными руками и мешком на голове. Мешок был сорван… и новый «гость» вызвал эмоции более сильные, нежели Ивашка. Знали его не все, но те, кто знал — ажно с мест повскакивали.

— Расскажи людям, кто ты такой, — приказал Дурной.

Тучный маньчжур посмотрел на своего пленителя.

— Но ты мне обещаешь? — тихо спросил он, не в силах скрыть дрожь второго подбородка.

— Да, — кивнул Дурной. — Просто расскажи им всю правду.

— Меня зовут Бахай Гуарча…

— Громче!

— Бахай Гуарча, сын Шархуды Гуарча! — злобно выкрикнул в толпу богдоец на неплохом русском языке. — Когда вы все подло напали на Нингуту, когда вынудили моего отца убить себя — император Великой Цин лишил нашу семью наследного титула. Меня понизили до сяоцисяо, и я вынужден был служить на самой окраине империи за мизерное жалование. Когда однажды ваш предводитель Ивашка встретился со мной, единственное, что я желал: жечь его лицо каленым железом, резать на тонкие ремни его кожу… Его! И всех лоча, всех дауров, что так подло поступили с моим отцом. С нашей семьей…

Бахай опустил голову.

— У меня не было людей для этого. Я мог бы поехать в Мукден, но, после Нингуты и нашего позора, со мной там даже разговаривать не стали бы. Но… ваш Ивашка стал со мной договариваться. И я решил, что сам справлюсь. Сначала втерся в доверие к одному, узнал, кто еще в силе на реке Сахалянь. Послал к ним своих людей. К тебе, Аратан, к тебе, Якунька, к тебе, Тугудай. У меня теперь имелись меха и золото, чтобы нанять опытных шпионов. Мы изучили, как вы живете, кто что любит, кто чего хочет. У каждого нашелся ключик к замку. Постепенно мои люди начали стравливать вас между собой. Я знал уже всё, что мне нужно. Вы думали друг о друге так, как я хотел. Сначала я бы стравил Темноводный и Болончан. Ивашка, конечно, победил бы, но тут ему нож в спину воткнул бы Северный. Остатки лоча уничтожил бы Тугудай. Но и ему недолго править: ко мне пришел сын князя Лобошоди, который, как и я, хотел отомстить за отца. И я обещал ему помочь. Но потом. Когда мне будет нужно. Дауры уничтожили бы друг друга…

Бахай поднял глаза к черному небу.

— После я пополз бы в милостивому императору и поднес бы ему ваше Темноводье на блюде: пустое и покорное. Чтобы он простил нашу семью, чтобы вернул мне то, что вы отняли.

По пухлым щекам маньчжура текли слезы — он прощался со своей мечтой. Потом подошел к Дурнову.

— Отпусти меня… Ты обещал.

— Не сейчас, — покачал головой старый атаман. Увидел, как в ужасе дернулся Бахай, и улыбнулся. — Я не обманываю тебя. Отпущу. Только попозже. Ты бывал в Мукдене? — толстяк растерянно кивнул. — Вот туда и отпущу. Сам тебя провожу.

Повернулся к сыновьям:

— Уведите!

Пока Бахая уволакивали обратно во тьму, вокруг костра стояла подозрительная тишина.

— Не смеетесь? — прищурился Дурной. — Вижу, уже не так смешно вам, братья. Гляди, как Бахай-пакостник вам сильно настроение-то подпортил! Плохой Бахай?

Никто не ответил на странный вопрос.

— Хороший! Он за батьку своего мстил. Кто его за это осудить сможет… А вот вы. Такие хитрые, такие многомудрые. Вы же сами ему себя отдали! Кто-то из-за жадности, кто-то из-за ненависти! Сами его снабдили златом и мехами, сами прыгали под его дудочку. Вот ты, Ивашка, умыкнул меня из рук Аратана. Думал, что для себя это делал? А теперь что думаешь?.. Вот то-то же.

Дурной обвел «делегатов» тяжелым взглядом.

— А теперь послушайте мои старые слова еще раз. По-новому. Это вы сами всё порушили. Каждый из вас себе лучше делает, а всему миру — хуже. Счастье умаляется. Воля людская иссякает. Вы всё Темноводье под гибель подвели.

Костровые поленья трещали пищальным выстрелами — настолько тихо стало вокруг. Наконец, со своего места встал Аратан. Встал и опустился на колени.

— Прости меня, Сашика. Я не понимал. До этого вечера не понимал.

С другой стороны, на колени опустился Никифор Черниговский и еще сразу трое темноводцев. Потом еще и еще. Конечно, не все вставали на колени. Якунька просто поднялся, снял колпак с головы и мял его сильными пальцами, глядя в пол. Староверы тоже обнажили головы. Ивашка поднялся и подошел к Дурному.

— В воле твоей меня живота лишить, — тихо сказал «Делон». — Но в первой прошу: дай мне живу побыти. Искупить хочу.

Тугудай и его дауры не вставали. Но хан сидел мрачнее тучи. Пальцы его рук переплелись то ли в приветственном, то ли в молитвенном жесте — но суставы хрустели от напряжения.

— Что нам теперь делать, атаман?

— А я вам скажу, что делать! — с горящими глазами выкрикнул Дурной. — Вернуться к тем устоям, на которых строилось Темноводье. Жить всем миром и никого не неволить. Все люди трудятся, а, если беда пришла — то все ратятся. Если подати платить нужно на общие дела — то тоже все равной долей платят. Никто под себя власть не подгребает, никто никому не навязывает, как жить. Вернем доверие друг к другу и вместе добьемся многого.

Атаман сделал паузу.

— Но это не всё. Идет время и требует оно новых решений. На рухляди пушной и злате богатство наше строить больше не будем. Не сразу, но надо отвыкать. Верьте мне: с каждым годом и того, и другого всё меньше будет. Ежели привыкнем только за их счет жить — однажды раскаемся. Обычным трудом — пахотой да ремеслами — надо богатство множить. Для этого на Амуре всё есть. Но дело это будет долгое и сложное — тут много надо думать и решать.