— Я сам это сделаю! — оборвал старика Уджа, сходу уловивший суть плана. — У тебя осталось слишком мало воинов. Повелеваю твоему отряду сдерживать конницу Бурни. Я же поведу лучших на самого опасного противника.

Он остановил выбор на второй тысяче; кажется, она понесла наименьшие потери. Первую, от которой остались жалкие ошметки, ехэ-цзяньцзюнь присоединил к маньчжурам и послал их против конницы Бурни. Третья должна будет отвлекать на себя стрелков. Сам же Уджа и лучшие бойцы, опустив знамена, волчьей стаей понеслись по скрытой утесом ложбине. Маньчжуры-проводники уверенно вели отряд в спину противнику. Довольно скоро они вышли на простор. Старик оказался прав — это была ровная земля. Отсюда видно, что стрелки все-таки имели лошадей, только прятали их у себя за спиной. Добыча!

— Вперед! — заорал радостно Уджа, воздев саблю над головой.

Монголы радостно завизжали, заулюлюкали и ринулись широкой конной лавой — благо места было в избытке. А враг их явно не ждал!..

И тут что-то случилось. Справа и слева лошади с ржанием стали заваливаться, падать. Всадники вылетали из седел, кувыркались — и тоже кричали.

«Железный чеснок! — озарило вдруг командира. — Вот же подлые твари! Рассыпали его на ровном месте, выманивая нас…».

По счастью, железных шипов у врага было мало. По центру конница уверенно заходила на плато. Пешие стрелки спешно перестраивались, перекрывая дорогу тонкой полоской строя. Глупцы! Их было-то всего сотни три — в отряде Уджи еще в полтора-два раза больше воинов! Но главное не это — у пеших врагов просто нет шанса против конной атаки! Вот сейчас, наконец, мятеж будет подавлен…

Мудрый Уджа придержал свою лошадь, поскольку догадался, что сейчас произойдет. И действительно, враги успели разрядить свои ружья няоцян практически в упор, положив много десятков всадников. Но те, кто уцелел, сейчас…

Монгол не понимал, что происходит. Только что чужаки стояли с няоцян наперевес, но очень быстро их строй ощетинивался короткими копьями! Откуда? Копейщики нацелили шиловидные острия на конную лаву… Многие лошади в ужасе начали заворачивать, но для кого-то было уже поздно, кому-то мешали напирающие сзади… Утратившая всю мощь натиска монгольская кавалерия буквально насаживала себя на смертельную щетку.

Сам Уджа лишился лошади, в которую впились, как минимум, два копья, но ловко спрыгнул на землю и с рычанием рванул на ближайшего врага. Высокий, крепкий противник пытался отбить саблю своим няоцян… няоцян, из которого непостижимым образом торчало копье!.. Но стрелку было неудобно им драться. Враг отбросил ружье, пытаясь быстро выхватить клинок из ножен.

«Ну, уж нет!» — зарычал Уджа и ловко ударил противника в голову. Тот покачнулся, шлем на его голове скособочился, а потом вообще свалился наземь.

И Уджа замер, занеся саблю для второго удара. Перед ним был не монгол, не никанец. Косматый северный варвар-лоча: носатый, пучеглазый. Еще у него торчала отвратительная раздвоенная борода… а весь лоб был покрыт уродливыми шрамами.

«Да я же видел его! — понял вдруг Уджа. — Видел его пленником! Во дворце императора!».

Открытие так потрясло ехэ-цзяньцзюня, что тот слишком поздно увидел удар длинного кривого меча. Меча с черной оскаленной пастью дракона на навершии рукояти.

Клинок, вошедший в основание шеи настырного монгола, застрял в коже доспеха, и Дурной несколько раз дернул меч на себя, прежде, чем удалось его вырвать из заваливающегося тела. Быстро встал в защитную стойку, но никто на него не кидался: монголы хаотично метались на пятачке, зажатые полями чеснока и строем штыковой пехоты.

— Большак, да поди ужо взад! — широкие плечи драгунов норовили сойтись впереди и вытеснить непутевого командира в тыл. В общем-то, они правы: вон как глупо вышло, а войско чуть не лишилось командира в ответственный момент. Спасибо шлему Гунькиной работы — спас! Даже в голове особо не звенело.

Дурной подобрал с земли шлем, пищаль и отошел чуть назад. Битва снова выравнивалась. В который уже раз. Кажется, все-таки удастся победить. А ведь всё едва не погибло еще на этапе переговоров. Вернее, никаких переговоров вообще могло не быть. Едва войско Черной Руси оказалось в чахарских владениях, Бурни о том проведал. Поскольку он уже потихоньку собирал свои силы, то имел под рукой более тысячи снаряженных воинов — и быстро окружил чернорусский отряд.

Едва-едва не пролилась кровь. Слишком чужими были северные пришельцы, даже ушлый Удбала вряд ли смог бы убедить мятежников, которые всюду видели подвох. Но на счастье под рукой у Дурнова имелся идеальный переговорщик — князь Абунай. Отец Бурни, освобожденный в Мукдене. За время перехода от старой маньчжурской столицы до Внутренней Монголии, Большак ввел его в курс дел, объяснил, что мятежного сына раскрыли и ему нужна срочная помощь. И именно Абунай вышел вперед, когда вокруг чернорусского войска появились кровожадно настроенные монгольские отряды. Вступил в переговоры и организовал встречу обоих лидеров.

Бурни долго и недоверчиво изучал северного варвара.

«Тебе-то это зачем?» — хмуро спросил он.

«Мы уже трижды воевали с Цинами, — искренне ответил Дурной. — Я хочу лишь, чтобы они оказались как можно дальше от нашей Черной Реки… Или вообще исчезли. А враг моего врага — мой друг».

Объяснение чахарца вполне устроило, и они начали совместно планировать кампанию. К сожалению, беглец из будущего практически не знал никаких подробностей, кроме того, что заговор Бурни раскрыт, что в Пекине собирают (или уже собрали?) войско — небольшое, собранное из кого попало, но достаточное для разгрома чахарцев. Он даже с датой ошибся — март давно сменился апрелем, а врага всё не было.

Пока, наконец, из восточных гор не прибыли вестники, сообщившие о многотысячном войске, что вознамерилось окружить владения Бурни. Молодой князь тут же оживился. Хищная улыбка не сходила с его лица. Восстанием, кстати, по-прежнему руководил младший член семьи (Абунай во всем полагался на решения сына). Бурни даже повадился командовать и чернорусским «ограниченным контингентом»… причем, не особо понимая, в чем его сильные стороны. Он воспринимал союзников лишь как плохую кавалерию. Полагал, что пушки можно использовать только для осады, а мощь ручного огнестрела практически не осознавал. Пришлось даже пожертвовать немалой пайкой пороха и овечьей отарой, чтобы показать, в чем сила «северных варваров»… И вечером того дня, жадно поедая свежую баранину, монгольские князья начали, наконец, прислушиваться к советам Большака и его командиров.

Поскольку враг шел очевидным путем и шел крайне неосторожно, Бурни настаивал на засаде. Увы, первоначальный план — растащить имперский отряд на две части — не удался. Зато дальше всё пошло, как по нотам. Бурни со своей кавалерией идеально заманил преследовавших его имперских монголов прямо под чернорусские пищали. Наступающие вообще не придали значение пешему отряду на взгорочке. Видимо, за обоз приняли. Одна беда: преследователи сильно растянулись, поэтому урон от свинца и ядер вышел не такой разрушительный, каким мог бы стать. Враги бежали, Бурни снова выдвинулся вперед… и дальше враги совершили огромную глупость: полностью повторили атаку, но уже всеми силами. Тяжелая конница попыталась штурмануть взгорочек, но не смогла пройти по завалам из камней… Их просто в упор расстреливали. Потом дали залп по остальной коннице — на поле лежало уже более тысячи трупов… и почти трупов.

Далее, глупого имперского командира, будто, подменили. Он нашел обходной путь к позициям «северных варваров» и даже почти незаметно провел по нему сильный отряд. Увы, для него — Сорокин предвидел подобный вариант. Он еще до похода заказал железного чесноку пуда на четыре. Разбросал его в уязвимых местах — и противник со всего маху влетел с шипастые поля. Дав возможность амурским драгунам расстреливать его, как в тире. Небольшой проход надежно перекрыли штыками — куда в бессилии ломилась оставшаяся боеспособной часть конницы. В это время пушкари и пищальники из Темноводного лупили по имперцам, оставшихся на главном поле битвы, а Аратан уже сажал на коней даурскую сотню, чтобы добить врага, как только тот дрогнет.