— Твои… союзники. Они, верно, всё там разграбили? — наконец, открыл рот хорчин.

— Они очень спешили доставить мне моего отца, — ответил Бурни. — Я мог бы поклясться тебе в этом и Небом, и Майдаром, но тебе не нужны мои клятвы…

И тут-то Шаджин невольно поверил! Поверил, что на востоке лежит Маньчжурия, пусть, не такая богатая, как окрестности Пекина, но зато совершенно беззащитная!

— Хорошо, — выдал он после долгого взвешивания за и против. — Я поведу своих воинов на Мукден…

— Повелеваю тебе уничтожать там все цинские войска! — величественно заговорил Бурни. — Следуя в Маньчжурию, ты можешь принимать под свое начало любые восточные роды, ибо действуешь ты по воле Великой Северной Юани!

Свита чахарского князя за его спиной незаметно переглядывалась. Сработало! Как минимум, хорчины уйдут подальше без конфликта и схватки. Как максимум, они конкретно разграбят хартленд династии Цин, тем самым, окончательно разорвав отношения с этой династией. Юному Канси придется драться уже не на два, а на три фронта. Подданные хошуй-эфу — это, конечно, не всё племя хорчинов, но немалая его часть. А, возможно, по дороге тот втянет в восстание и другие роды и племена. Но! Даже, если сейчас Шаджин всё еще играет на два фронта, и против маньчжуров он восставать не решится, он поневоле станет дезинформатором и сообщит в Пекин, что войско Бурни устало и будет две недели отлёживаться…

Чего войско Бурни, разумеется, делать не станет! Как только разведка убедилась, что хорчины ушли на полперехода, мятежники тут же снялись с места и двинулись на юг — стремительно, насколько это было возможно. Всё это время в арьергарде носились многочисленные разъезды, выискивавшие хорчинских шпионов. Уже через четыре дня союзники снова приблизились к горам и оказались в поле зрения Великой стены. Где-то там находились знаменитые ворота Дацзинмэнь, через которые три года назад пленник Ялишанда Шаци трусливо бежал в родное Темноводье.

Теперь он вернулся, чтобы расплатиться за 13 лет плена.

Город Чжанцзякоу пылал. Всего-то менее тысячи монголов смогли навести такого шороху, будто целая орда Чингисхана. Крепость, конечно, закрылась, но предместья пылали. Джамсан, намекал, что надо бы и цитадель развалить — как до этого захватили Стену — но Дурной только покачал головой. Это не одно и то же.

А за Великую стену они и впрямь перебрались быстро и легко. Конечно, китайская стража заперла перед ними ворота Дацзинмэнь. В надвратной башне засела сотня-другая стрелков и копейщиков. И обычно этого хватало — кочевники не великие мастера осад, а провести сотни и тысячи лошадей, кроме как через ворота, им негде. Но на этот раз из Степи подтянулось необычное войско.

Черноруссы за пару часов возвели земляную насыпь, установили на ней две тяжелые пушки и принялись лениво постреливать по воротам. Лениво — потому что запасы пороха и ядер уже иссякали. А все эти землекопства и прочие движения нужны были больше для отвлечения внимания. За это время казачья полусотня из Темноводного тайно ушла на восток версты на две, нашла совершенно пустой участок Стены, с помощью крючьев забралась наверх, степенно облачилась в доспехи — и рванула к башне уже поверх стены!

Стража обомлела. Казакам сходу удалось ворваться внутрь, завязалась лютая рубка. В это время остальные мятежники установили две имеющиеся у них штурмовые лестницы (на большее не нашлось подходящего леса). При обычном штурме китайцы легко бы их разрушили, но сейчас страже было не до этого. Поток пополнения не иссякал, и очень скоро мятежники выбили всех защитников, открыли ворота…

И вот тут Чжанцзянкоу запылал!

— Бурни! — увещевал союзника Дурной. — Останови это! У нас просто нет времени на грабежи.

Князь смерил лоча снисходительным взглядом.

— Мои люди заслужили это.

— Да пойми же, что ради пары побрякушек вы можете потерять всё. Надо идти в Сюаньфу! Там же стоят твои люди. Мало ли что с ними смогут сделать, узнав о твоем появлении: увести на юг, перебить…

Смугляш нахмурился. Этот типичный степняк все-таки был неглуп и мог оценить значимость чужих советов. Уже неплохо для правителя. Бурни подозвал телохранителей (у местных князей это был круг ближников, которые не только охраняли тело, но и давали советы, исполняли поручения, даже командовали отрядами) и велел им собирать воинов. В итоге удалось оторвать от грабежей около полутысячи монголов.

«Ну, хоть столько».

Дурной разместил в воротной башне Великой стены пушкарей и казаков и уговорил остановиться здесь халхасского князька Чойджаба.

— Если с той стороны появятся какие-нибудь монголы, пусть не пускают их на эту сторону, покуда публично не поклянутся в верности Бурни! — донес он задачу и пояснил. — Раз в Стене появилась дыра, то, наверное, многие полезут в нее, чтобы пограбить. Так вот, пусть проходят только как наши сторонники.

После чего три сотни драгунов и полутысяча монголов рванула к восьмизнаменному гарнизону в Сюаньфу. А там уже вовсю шла резня. Как позже удалось выяснить, Цины арестовали чахарских командиров, пытались разоружить воинов, и частично им это даже удалось. Но, когда под стенами «заколосились» бунчуки и знамена Северной Юани, чахарцы прорвались к воротам, отперли их — и в короткий срок весь военный городок был захвачен. Маньчжуры, кто успел, бежали, чахарцы и некоторые монголы из иных племен радостно присоединялись к мятежникам. Освобожденные командиры Чсанэрджи и Ада упали в ноги к своему князю.

— Рады служить, великий циньван!

— Послушай, — шепнул Дурной на ухо своему союзнику. — А может, ну его, этот титул? Все-таки его тебе маньчжуры дали. Выкинь и растопчи.

— И кем же я тогда буду? — нахмурился монгол.

— Ну… — лоча почесал бороду. — Ханом.

Бурни задумался. Циньван все-таки выше. Циньван — это высший титул в Цин, да и до маньчжуров в Китае не было сановников выше циньванов. Но ведь это чужое.

— Может, это неправильно, когда инородный титул выше своего, родного? — подлил масла в голову союзника Дурной.

Но настаивать не стал. Да и поважнее были дела. На сторону мятежников перешли 12 сотен восьмизнаменников — почти все свои, надежные чахарцы. Войско выросло вдвое, а личные силы Бурни — почти вчетверо. Через два дня от Стены пришло около полутысячи оннигудов. Они услышали о победе чахарцев, бросили своего трусливого тайджи Очира и примчались «на помощь». Хотя, не надо иронии: они все-таки не расплылись по «Застенью», занявшись грабежами, а явились пред очи Бурни: веди, мол, нас на богатый город Ханбалык!

И чахарский князь реально поверил в возможность захвата Столицы империи. Во-первых, он устроил публичное шоу на глазах у всего войска. Снял с себя шапочку с шариком (которую и надел только для этой церемонии), распустил расшитый пояс, вынул из кисета каменный резной знак — и сложил всё это в какой-то мешок. А потом повелел эту «посылочку» отправить в Пекин по адресу: «Закрытый Пурпурный город».

— Пусть Энхэ-Амулуган заберет себе эти циньванские регалии! — громко и величественно выкрикнул он. — Мне не нужны его титулы! Я — хан и наследник великих богдыханов!

Толпа радостно заорала, завизжала, заулюлюкала.

— Взамен на эти безделушки пусть Элхэ-Амулуган вернет мне Большую Нефритовую Печать, которую его род незаконно отнял у моего деда Лигден-хана!

Вот так. Самое серьезное сказано. Бурни прилюдно заявил о праве Северной Юани править и Монголией, и Китаем. Маньчжурский род Айсиньгёро же назвали незаконными выскочками, позарившимися на чужое. Дурной украдкой перекрестился: большие и страшные дела начинаются в северном Китае. И черт-те знает, во что они в итоге выльются. В любом случае, надо потихоньку сворачиваться и уносить ноги отсюда. Главное чернорусский «экспедиционный корпус» уже сделал: мятежники не разбиты; сейчас под началом Бурни самое большое войско в окрестностях Пекина. Это уже неплохой задел.

Чахарский князь, правда, испортил удобный момент.