Мы должны приготовиться! Мы сразимся с ним, когда он нагрянет. И мы можем! Во имя Создателя — мы можем и победим во славу Его!

Но, как это часто бывает, первые слова затмевают финал; и в этот исключительный момент животные оказались скорее ошеломлены, нежели ободрены. «Убийца», «враг» звенело в их ушах. «Победим» они вовсе не услышали. И взрыва, ожидаемого Шантеклером, — его не последовало.

Учитывая, сколь великое множество животных собралось, тишина воцарилась поразительная. Там, здесь, отовсюду Шантеклера буравили тысячи глаз, будто ожидая услышать много больше. Он заставил их распахнуться. Теперь они жаждали насыщения — и внезапно Петух-Повелитель растерялся, исчерпал все свои силы. Отвисли челюсти, ибо животные забылись, оторопели. Уши навострились и дергались в надежде уловить любой иной звук, кроме предупреждения о нависшей угрозе. А Шантеклер не ведал, что еще вложить в эти уши. Неужели первое его послание прошло мимо них? Что ж они думают — он просто сотрясал воздух, говоря о милости к ним Создателя? Он так готовил их, а уши обратились в камень!

У Шантеклера перехватило дыхание, будто от удара под ложечку. Он сказал все, поддержал и утешил их, елико было возможно, а животные ждали начала поддержки и утешения! Но он иссяк. Одна его половина готова была кричать: «Но Всемогущий Создатель любит вас и сиротами никогда не оставит!», в то время как другая половина желала лишь одного: плюнуть на все и распустить их по домам. В результате Петух не говорил ничего, смотрел на них опустошенным, неверящим взором и мучился от боли в животе.

Внезапно снизу, откуда-то из-под Курятника, послышался голос, затянувший песню.

Песня была прекрасна: что-то не слышанное здесь доселе и совершенно неожиданное. Голос казался единственным лучом спокойного света, пронзившим столь глубокий мрак всеобщего уныния. Он пел «а-а». Он был уверен в себе. Он будто тончайшей шелковой нитью оплетал всю массу животных, собравшихся во дворе. Он возвышался и возвышался, и это было только «а-а». И это «а-а» отдавалось в тысячах сердец. «A-а», взывающее к их Повелителю. «A-а» чистое и прекрасное, как ясное небо.

В первый момент Шантеклеру почудилось, будто это голос Скорбящей Коровы, хотя думать так у него не было ни малейших оснований. В поисках ее он вглядывался за толпу. И обнаружил совсем позади, под деревьями. Нет. То был не ее голос. Но он снова и с невероятной отчетливостью увидел ее глаза и различил, куда она смотрит. Скорбящая Корова глядела прямо на поющего. Шантеклер проследил за ее взглядом и увидел, что песнь затянула Прекрасная Пертелоте. Госпожа вновь обрела свой голос.

И все собравшиеся животные внимали ему.

Шантеклер сел на конек крыши Курятника и ощутил, что измотан до предела.

Когда голос ее возвысился до хрустального великолепия, Пертелоте завершила долгую гласную изумительной руладой, и началась баллада. Что за светлая и мирная баллада! Она умиротворяла всех собравшихся, и, слушая ее, они наконец закрыли рты.

Хотя под восхитительным покровом этой баллады Пертелоте рассказывала им все, что знала сама о приближающейся опасности. Она рассказывала им о змеях, что пресмыкаются и убивают. Но так как знание это приходило к ним с песней, животные ощущали себя способными противостоять злу и не впадали в панику. Она рассказывала им о ядовитых укусах, об ужасающей стремительности, с которой набрасываются твари. Баллада ее не сделала змей привлекательней. Баллада ее не скрыла ни одного из их ужасов. Но сама мелодия несла веру в небеса и уверенность в своих силах; музыка возвещала присутствие Создателя. А потому зло, которое несли слова, не испугало животных, и они слушали с пониманием. В своей балладе она назвала имя Кокатрисса, и рифма ему была «свист». И животные узнали, что она решилась противостоять этой мерзости и осталась жива; и они не впали в панику.

Сверху вниз глядел Шантеклер на ее пламенеющее горлышко, и сердце его переполнялось любовью. Мать — нет, теперь уже не мать; и все же она пела. Замкнувшаяся в себе, теперь она открылась, и она пела. О Создатель! Разве сыщешь на этой земле верность, подобную верности Пертелоте?

И в то время, как выводила она свою прекрасную мелодию, лишь на одно мгновение, но разорвались тучи, и мелькнувшее солнце тронуло верхушки деревьев, так как светило оно из-за самого края земли. Золотом расцветило оно белый Курятник, и чуть озарились головы слушающих. А все уши наполнились светом и пониманием.

Пертелоте закончила свою песнь и замерла.

Озаренные красным отблеском солнца, озаренные песней Пертелоте, собравшиеся, все вместе, непроизвольно прошептали одно слово: «Аминь»,— прозвучавшее единым выдохом от земли до небес. То был момент всеобщего спокойствия и благости. Шантеклер потом часто вспоминал о нем и черпал в нем силы.

Но момент этот продлился недолго.

Внезапно из-за спины Шантеклера донесся звук. Бульканье, но не просто бульканье: то были ярость и бешенство вод.

Шантеклер встал, осмотрелся — и ужаснулся. За время Совета река разлилась так широко, что теперь ее было видно от Курятника. Петух скосил глаза направо, налево — везде одна и та же картина. Море! Воды казались бескрайним морем, покрывающим полземли и тянущимся прямо сюда. И все море было в огне. Ибо заходящее солнце расцвечивало туман, что стелился над водой, так что казалось, будто море охвачено маслянистым пламенем. Оно вспыхивало ужасающими красками.

Но ужас охватил не только Шантеклера. Тот сдавленный шум заставил тысячи животных подняться, задрать головы и впервые обнаружить, что случилось с рекой.

Они не кричали. Они застыли в оцепенении. Они не отрывали глаз. Мир перевернулся, и они не могли ничего понять. Иные ринулись бы прочь, но в замешательстве не могли и шагу ступить. Другие забились бы в норы, третьи взлетели бы на самые верхние ветки. Но пылающая картина совсем сбила их с толку, и они стояли как вкопанные.

Прежде чем Шантеклер успел заговорить, в гуще толпы началось смятение. Учтиво горланя, хрипя и икая направо и налево извинения и шагая при этом по спинам и головам, будто они находились одни в чистом поле, дикие индюки ринулись к реке. Подобное чудо они решили разглядеть как следует. А так как зрение у них было просто отвратительное, они направились прямо к берегу.

Но их вежливые извинения не находили сочувствия у прочих животных, что отлетали друг на друга. От индюков судорожными волнами расходилось волнение. Появились отдавленные хвосты. Тут и там раздавались крики, полные боли.

— Куда вы собрались? — проревел Шантеклер с крыши Курятника.

К несчастью, слух у индюков был не лучше зрения. Они ничего не ответили Петуху, а продолжали весело топать по более мелким животным, неуклюже пробираясь к реке.

— Куда, во имя Создателя, вы идете? — еще громче заревел Шантеклер.

Один из индюков все-таки услышал его.

— До-до-доброго денька, до-до-дорогой Петух, — отозвался он. — Спасибо тебе. По-пока.

И он вместе с прочими заковылял к узкой равнине, что отделяла теперь двор от разливающейся реки.

Шантеклер был совершенно сбит с толку.

— Дураки! Болваны! — вопил он. — Прочь от воды!

— Бла-га-га-годарствуй, Петушок-петрушка,— весело откликнулся другой.

Толпа за индюками беспокойно шумела. Мелкие животные перепугались, ведь они понятия не имели, что произошло, ибо увидеть ничего не могли. Они лишь ощутили на себе давление огромных тел. И давление это росло. А потому они выли, кусались и царапались. Более крупные животные от боли подпрыгивали и оборачивались, а маленьким казалось, что скоро уже нечем будет дышать. Они впали в панику.

Сверху Шантеклер глядел на своих животных. Он видел, как начинает кипеть вся собравшаяся масса. Они крутились на месте, и негде им было спрятаться. Все собрание стало поворачиваться, будто гигантское колесо, и все кричали и визжали, и большие топтали малых.

— Пертелоте, — возвысил голос Петух, будто старался перекричать бурю,— загони кур в Курятник!