На мокром.

В луже?

Одежда пропиталась водой и прилипла к телу. Вода была на лице. На волосах. Дождь? Дождь, это плохо… наверное… следы размоет. А их должны искать… должны бы уже.

Где он?

Память подбрасывала одну картинку за другой, наглядно демонстрируя Бекшееву, какой он идиот. Беспечный. И если умрет… что сделаешь, сам виноват.

Голова на пеньке.

Он открыл глаза. И не удивился, увидев Михеича. Только еще подумалось, что прав был Туржин… и жаль, что Бекшеев не понимал этой правоты. Если выживет, то извинится.

Если…

- Пить? – Михеич глядел без ненависти. Сидел он на корточках, чуть наклонившись, упираясь в землю костяшками пальцев. И ныне в фигуре его было больше звериного, чем человеческого. Рядом у ног лежала собака, крупная косматая и с разумным взглядом.

В нем читалось, что Бекшееву не стоит и пытаться сбежать.

Бегает он плохо.

Собаки всяко лучше.

- Пить, - согласился Бекшеев и губы облизал, собирая с них редкие капли. Дождь был мелким, даже не столько дождь, сколько морось.

- Сейчас, - Михеич сунул руку под спину и приподнял, аккуратно так. – Ты извини, княже…

Воду он дал из фляги. И пахло от нее травами.

- Н-нет.

- Не бойся, не сонные, - Михеич правильно все понял. – Это так… чтоб тело поддержать.

- Зачем? Все одно ведь убьете.

- Так-то оно так, да умереть можно по-разному. Вы ж, благородные, и смерти такой ищете… я, как воевал, нагляделся… та подлая, эта геройская. Хотя смерть – она завсегда смерть.

- Значит… вас трое?

Пил Бекшеев аккуратно, и горло с трудом пропускало даже мелкие глотки, норовя сжаться кольцом.

- Чего трое? Я да Васька…

- Нет.

- Не веришь?

- Н-не верю. П-переложи куда… мокро лежать. Еще застужусь.

Михеич засмеялся хриплым смехом.

- Славный ты, княже… на сей раз и вправду, глядишь, получится. Не кривишься, пощады не просишь… не грозишься.

- А смысл? – Бекшеев пожал плечами и поморщился. Левое полоснуло болью, напоминая, что он в общем-то ранен.

- Вот то-то и оно… - Михеич убрал флягу и, наклонившись, сунул руки в подмышки. – Погодь… руки еще не отошли? Но скоро уже… так-то давай… вот сюда, на лапнике мягче будет.

Он аккуратно, бережно даже усадил Бекшеева на кучу еловых веток. И грязь отряхнул. Оглядел. Вздохнул и, стянув тяжелую куртку, пахнущую псиной и лесом, накинул на плечи.

- Ты не хочешь убивать, - Бекшеев прикрыл глаза. – Где… остальные? Ты ведь их…

- А вона, поглянь… - он указал в сторонку.

Дуб.

Знакомый, да… другой. Тот же кривоватый перекрученный ствол, ветки, растянувшиеся по-над мхом, и подернутая то ли плесенью, то ли ржавчиной листва. Только тут с ветвей свисали люди.

Раз.

Два…

Егорка-Василек? Бекшеев не сразу его и узнал. В гимнастерке, скрученный, повешенный за ноги, Егорка-Василек казался… жертвой?

Как и двое других.

Охрана?

Сопровождение?

Незнакомы. Первый массивен и тяжел. А вот тот, напротив, худ до крайности… сколько же здесь?

Тихоня был тут же.

Живой.

К счастью.

- Жертвы. Вам нужны жертвы.

- Умный ты больно, - Михеич вздохнул и поморщился, запустивши руку в волосы. – Это не я такой, княже… жизнь такая.

- Они не оживут.

Михеич отвернулся.

- Даже если ты принесешь в жертву весь город… но ладно, ты… а Васька? Он хочет оживить мать?

- Дурой она была, - буркнул Михеич. – И тебе ж помирать скоро, а ты все никак не угомонишься.

Он потряс головой.

- Тяжко? Болит? Это наведенное. Чужое. Ты сильный и стряхнешь, если захочешь.

- Если… княже… если… сперва-то да, а там… прав он. Чего ради мне тут? Кого ради? Мыкаюсь по свету, без толку, без смысла… так-то не гляди. Не намороченный я, сам, своей волей.

В этом Бекшеев весьма сомневался.

- Так-то чутка закрыл памяти… от таких от, княже, как ты, любопытных. А теперь-то все мое… сходится. И болит. Но ничего, потерплю. Этая боль, она… она ж ничего. Пустая.

Михеич положил руку на грудь и добавил:

- Другая страшней.

- Он вам пообещал, что их можно вернуть? Или только тебе? Васька…

Память возвращалась в полном объеме. Не только слова, но и звуки, запахи…

- Он хочет спасти его, верно? Вашего… старшего? Главного? И не зазорно тебе подчиниться тому, кто твою семью убил?

- Да что ты понимаешь?!

Его рев спугнул воронов, что уже оседлали ветви дуба. Птицы явно знали, чего ждать.

- Ничего. Ты прав. Объясни. Время есть…

Голова ныла, но не сказать, чтобы сильно. Хотя… Бекшеев и так уже понял, если не все, то многое.

- Или хочешь, я расскажу?

- Попробуй…

- Вас не двое… трое. Третий – менталист. Васька рассказывал о том немце, который поселился в их доме. И от которого забеременела его матушка… он ведь родичем ему приходится, верно? Генрих? Если это его настоящее имя.

Взгляд больной.

И… нет, нельзя сказать, что Михеич находится под полным контролем, под таким, под каким был Молчун. Скорее уж здесь все тоньше.

Аккуратней.

- Но началось все… когда? Когда немцы ушли? А этот остался? Привязался к сиротам? Или возвращаться было некуда? Он ведь жил поначалу… просто жил. А потом начал убивать. Когда? Три года тому? Пять?

- А с чего ты решил, что это он? – улыбка у Михеича была кривой, а после вовсе губа дернулась, задралась, показав желтые длинные зубы. Заостренные и жуткие в своей нечеловечности. – Он вон, хворый… а я здоровый. Сильный. И лес знаю. И хожу тихо… вон, твой человек и не почуял, как подошел.

Тихоню этот факт заденет.

Если… выживет.

- Ты и сильный. И ходишь тихо… и на охоту ты ходил. Да только, уж извини, умом…

- Думаешь, я тупой?!

- Нет. Ум вовсе такая штука… неоднозначная. В лесу ты меня умнее. Приспособленней. А в городе – я. С этим-то спорить не станешь?

- Не стану, - Михеич устроился напротив, скрестивши ноги.

- Если бы ты убивал, то… легко и быстро. Как зверь. Без игры, без всего этого… антуражу.

- Антураж, - повторил Михеич красивое слово. – Ишь ты…

- И про некроманта ты бы не додумался… и уж тем более не стал бы зверя травить дурным зельем. Откуда взял?

- Был тут один, из военных… дюже любопытствовал… и к Аннушке захаживать стал. То с букетиком припрется, то с конфетами. Словеса развел… она сперва дичилась, а после слушать стала. Хотя все равно дерьмовый человечек. Мы за ним и приглядели. Поняли, чего он делает… хотели сперва сами прибрать.

- Не успели?

- Успели бы, да… там крутиться рядом с ним стали. Из тех, с кем связываться не след. Так что… как вышло, так и вышло, - Михеич потрепал собаку по загривку. – Это Васька начудил там, в деревне… все беспокоился… Анька туда гулять повадилась, а тут эти… вдруг бы наткнулась. Или они на нее. Чай, не пожалели бы.

Это да.

Женщину та четверка точно не пожалела бы.

- Но хорошо получилось… Василек вон забегал. Народец попритих разбойный, а то совсем страх потеряли…

- А тела зачем в подвал-то?

- Да… пришлось. Васька ж их положить положил… и потащил сюда. А на кой туточки покойники? Боги, чай, не свиньи мертвецов жрать…

- Свиньям, значит, скармливали.

- Когда как… Что оставалось – то и свиньям… свиньи всяких тварей жрать способны. Чем больше жрут, тем жирнее становятся. Васька думал и этих-то тоже к свиньям, стало быть. Да чутка подпростыл, слег. А уж как поднялся, там и выяснилось, что крысы их поели… ну и побрезговал. И тащить далече опять же.

- А… остальных? Тела в шкафу… зачем в шкаф?

- Да кто ж его разберет? Говорю ж. Молодой. И дури хватает… может, весело ему с того. Может, игра понравилась.

- Игра?

- Для него – игра. Молодой же, - в третий раз повторил Михеич. – Ему все забава… вот и устроил вам представленьице. Ты, княже, не о том беспокоишься. Отдохнул бы… тебе круг начинать.

- Некромант не согласится.

- Согласится. Тут же ж как, - Михеич наклонился. Близко-близко. Так, что в лицо пахнуло гнилью и болотной водой. – Главное попросить правильно. К людям ведь как? К людям подход надобен… к каждому свой.