И я взгляд не отвела.

Так и стояли, пялились друг на друга. Он вздохнул.

- Девка… а бабского в тебе ничего-то, почитай, и не осталось. Вытравили.

- Вытравили, - призналась я, сдержав порыв послать его, куда подальше. Вместе с жалостью. Только вот жалости в нем не было. – Да и я сама… мести хотела.

И не только её, наверное.

Просто… я так долго шла-шла по тому лесу. И думала, что никогда-то не дойду. А когда дошла, оказалось, что… что никто меня особо и не ждет. Ту, пятнадцатилетнюю девчонку, привыкшую жить в большой семье. И другой семьи мне не выдадут.

И вообще…

- Бывает, - согласился он. – Я от тоже… как узнал.

И замолчал.

- Собачек показать? – поинтересовался Михеич. – Собачки у меня, конечно, не чета твоему зверю…

Откуда?

Он усмехнулся.

- Несет от тебя зверем за версту…

Впору обидится, потому как не пахнет она. И я тоже. Для людей. Но Михеич – не совсем, чтобы человек. И мы оба это знаем.

- А так-то собаки у меня хорошие… знаешь, сколько на них охотников?

- Не знаю.

Не нужны мне его собаки, но и отказаться… мы… мы не родичи. Нет, если хорошенько поискать, то, может, и найдется кто… все мы, если разобраться, в какой-то мере друг другу родней были. Только дальней. Но искать не станем.

Друзья?

Тоже нет.

Единоверцы? Сомневаюсь, что Михеич ходит на капище, а если и ходит, то скорее из желания хоть как-то, хоть чем-то заткнуть пустоту внутри, чем из надежды, что боги откликнутся.

- Много. Ежели погодишь, то покажу. Шкурки от… и мед. Отдать надобно. Ждут люди.

И вправду ждали.

На меня глядели настороженно, пусть и без ненависти, что само по себе неплохо. Только вот шепоток в спину…

- …а при ней зверюга свирепая… людей живьем… и баба…

- …поглянь, какая… в портках. Ни стыда, ни совести…

- …вчера-то иная гуляла, от там сразу видать, что с Петербурху… важная такая…

- …а я говорю, что не он! Ежели б он, разве ж отпустили бы…

- Взятку дал! Соболями! И золото у него! Все знают… небось, в сторожке прикопано…

- …мертвяков поднял себе на службу…

Все же рынок – донельзя интересное место. Столько всего узнать можно. Я вот и семечек прикупила стакан, жирных и черных, лоснящихся. Бабка, пересыпавши семки в кулек из газеты – лицо Его Императорского Величество скрылось внутри – щедро добавила сверху и после соли не пожалела, зачерпнула прямо из банки.

- Вы не слухайте, - отдала она кулек не сразу. – Михеич – мужик хороший. Толковый. У нас он любая за него пошла бы, только б позвал. А он все по жене печалится. Но помогает. Многим помог. Ежели надо, то подпишутся за него…

- Где подпишутся?

- А где надо, - бабка сунула кулек мне в руку. – Там и подпишутся! Ибо нечего!

Спорить я не стала. И Михеича дождалась на лавочке, лузгая те самые семки, которые оказались куда хуже Тихониных. И подгорели, и слабо отдавали прогорклым маслом. Вот же… обидно.

Отсутствовал Михеич недолго.

И появился с тем же мешком.

- А шкурки? – уточнила я.

- Сдал. И шкурки, и мед. А тут от хлеб. У меня-то не выходит. Я пробовал, да на хлеб женская рука надобна.

Это да.

Почему-то вспомнился тот самый сон. Я зябко повела плечами. Просто сон. Обыкновенный. И не надо его в голову брать. Не надо…

- Еще сметана, творожок… - продолжил перечислять Михеич.

- Не тяжело?

- Так… нормально, - мешок, судя по виду изрядного веса, на плечо он закинул с легкостью. – Я ж, может, и не перекидваюсь в зверя-то, но от силушкой боги не обошли.

- А что за золото у тебя припрятано? – я поднялась. – Говорят…

- Тьфу, - сплюнул Михеич. – Бабы… языки без костей. Нет там никакого золота! Нет и не было!

- Да?

Нет, я верю. Будь там золото в самом деле, небось, и волкособы не остановили бы. Перерыли б и дом, и лес.

- Каторжники сбегли пару годов тому. Тут недалече… вроде как везли их, - принялся рассказывать Михеич. Пусть и нехотя, но явно понимая, что не отстану. – То ли к нашим, то ли еще куда… и редкостной погани люди. Охрану на ножи… ну и сами в лес.

- И к тебе приходили?

- А то, - оскалился Михеич. – Только говорю же ж… собачки у меня славные. Там-то их и положил.

- А золото откуда?

- Так сочинили, что не сами по себе они сбегли, а золото прихватив.

- Какое?

- Это ты у них спроси, какое там каторжники золото могли везти, - хмыкнул он и глянул исподлобья. Снова вздохнул. И сказал. – А они ж были уже ж такие… потрепаные. Один вовсе крепко пораненый. И досталось ему прежде. Тогда-то я решил, что это еще конвойные… но может, и не конвойные. Кто их знает. Я покойничков сдал, Шапке бумажки подписал, какие надобно. Вот и все… а золото… не было никакого золота. С прочим же сами разбирайтеся.

- Говорят, что и нашли не всех?

- Один, - сказал Михеич. – Вроде как… мне после всю душу вынули. Шапка сперва, после городенский начальничек все подкатывал, что, мол, я не увидел, не приметил… что больше их приходило. Может, что и больше. Я ж их там, в лесу, не считал. А кого положил, того положил. Тут от как есть… вроде написал, что, мол, один к болотам побег и там сгинул. Правда или нет, это не у меня…

- А собаки твои…

- Вона, - Михеич махнул рукой. – За околицей. Им в городе тяжко. И люди боятся. Хотя чего? Они же ж у меня разумные…

Звери и вправду были… нет, не такие, как Девочка. Но тоже хороши.

Здоровые.

Куда как больше волка. А волков я повидала. Эти и массивнее, и в груди шире. Шерсть опять же косматая, густая, но не свалявшаяся, как оно бывает, когда животина долго без пригляду. У этих шерсть лоснилась.

Блестели клыки.

И языки из пасти вывалились.

- Это ж кто у них мамка-то была? – поинтересовалась я.

Волкособы числом в три смирно сидели и глядели на Михеича с тем восторгом, с которым собака смотрит на хозяина и вожака.

- Так… навроде как из вокодавов. Уши куцые. Резаные. Я-то своим не стал. С чего бы?

Уши у них мягонькие и треугольниками. И если не глядеть на пасти, то выглядели волкособы скорее похожими на небольших упитанных медведей.

Вот старший тихонько тявкнул, косясь на меня.

- Знакомьтеся, - разрешил Михеич, мешок с плеча скидывая. А после заглянул куда-то за забор и вывел оттуда велосипед, правда, о трех колесах и с тележкою, что меж двух задних крепилась.

Волкособ поднялся. Подходил он с опаскою, не спуская взгляда превнимательного. Глаза у него желтые, волчьи, а разум в них – почти и человеческий. Ткнулся носом в ладонь, втянул воздух, запах запоминая, и отступил.

- Велосипед? – спросила я, коснувшись собачьей морды. – В самом деле?

- Так… автомобилю мне куда? Там дорога узенькая, тропа, а не дорога. Не пройдет. Да и дорого это… мы и поменялися. Я автомобилю Аньке отдал, на детали, а Васька мне с этой штуковиной сподмог. Сам нарисовал… толковый парень.

Михеич похлопал велосипед по седлу, прикрытому ярко-желтым вязаным чехлом. И еще бахрома при нем имелась. А ручки тоже обвязаны.

- Бабы, - сказал Михеич, удивление мое видя. – Все не успокоятся никак.

Волкособ оскалился и коротко рявкнул.

- Цыц, - прикрикнул Михеич. – А то ишь… разошелся.

Собаки у него и вправду хорошие, если меня не испугались. А ведь…

- Волчья трава, - я поглядела на одинаковые приоткрытые пасти, на нити слюны и белые клыки. – На них ведь тоже действует?

- А то, - Михеич закрепил мешок в тележке. – Я ж тогда, как голову отыскали, пытался по следу-то… да не вышло.

Он еще раз проверил ремни.

- Погоди, - я остановила Михеича, который вывел уродливый велосипед на дорожку. – Ты… сможешь отвести меня? Туда, где было капище? Раньше?

- Зачем?

- Не знаю. Я… не собираюсь оскорблять богов…

Но и жертв приносить не стану.

- Могу на свое… там, правда, как при отце… да и смысл-то?

- Нет, - я посмотрела на лес. – Надо то… старое… потому что…

Как-то он связан, наш охотник, с той деревней. А еще была женщина, похороненная кем-то по старому обряду, а потом зачем-то перенесенная.