– Брат?
– Нюргун?
– Я могу.
– Что ты можешь?
– Поеду. Спасу.
– Нет!
– Почему?
При виде того, как искренне огорчился Нюргун, я чуть не сгорел от стыда. Будь на его месте Мюльдюн-бёгё, я бы согласился без колебаний. Но Нюргун! Я и так впервые оставлю его одного – мама с Айталын не в счет. Отправить огромного ребенка в Нижний мир? На битву с могучим адьяраем?
Мама. Айталын.
– Ты останешься здесь. Слышал, что вокруг творится? Адьяраи вконец распоясались! Людей среди бела дня похищают! Ты будешь защищать маму. Защищать Айталын. Понял?
– Да, – кивнул Нюргун. – Люблю. Буду защищать.
– Молодец! А я – к дяде Сарыну.
Само вырвалось: «к дяде Сарыну». Выходит, судьба.
Уши мои пылали. Я ведь не то чтобы соврал – просто не сказал всего. Вразумлю Сарын-тойона – и сразу в Нижний мир. Тут главное – не забоотуриться раньше времени. Иначе все уловки прахом пойдут. По опыту знаю: у Юрюна-боотура уловка одна-единственная. Кырык! – и вперед, на врага. Проверим, чей лоб крепче! А чего там проверять? Сам знаю: у Уота крепче.
– Благодарю вас, Юрюн Уолан! – Баранчай поклонился мне в пояс. – От всего сердца благодарю!
– За Мотыльком угонишься?
– Прошу меня простить, Юрюн Уолан. Мне надо в другую сторону.
– Это в какую же?
– Дорогу разведать. Путь к жилищу уважаемого Уота Усутаакы.
– Ну ты герой! – я повеселел. – Орел! Удачи тебе!
– И вам удачи…
Раз – и нет его. Умчался.
Тут, понятное дело, все начали со мной прощаться, добра желать. Захлопотали: «Доху надень, Юрюнчик! Шапку! Вот, я тебе еды собрала! Ты там поосторожней! На рожон не лезь…» Будто я не к дяде Сарыну, а в Нижний мир собрался! То есть, я, конечно, собрался, но маме-то откуда знать? «Возвращайся скорее…»
А когда я вывел из конюшни Мотылька, пришел Нюргун.
– Помню, – сказал он. – Ты приходил.
– Я? Это ты пришел. Вот, стоишь.
– Нет. Не я. Ты приходил.
Он замолчал. Я ждал, хотя в пятки словно иглы воткнули. Видно же, Нюргун хочет сказать что-то важное. Нельзя его торопить – иначе собьется и совсем запутается.
– Снился? – спросил он. – Ты мне снился? Нет?
И сам ответил:
– Не помню. Ты приходил.
Крыльцо под ним жалобно скрипнуло. В лесу эхом заскрипела сосна.
– Я в плену был. Гора. Столб. Путы.
– Да, Нюргун.
– Рвался. Не мог вырваться. Ты пришел. Спасать пришел.
– Да, Нюргун.
– Бежал. Ко мне бежал. Не добежал. Чуть-чуть.
Никогда еще он не говорил так много.
– Потом приходил. Тоже. Часто. Говорил со мной. Разное. Ты был маленький. Очень маленький. Очень сильный! Сильней меня. Я помню. Помню. Люблю.
Он отвернулся:
– Ты зови. Я услышу. Приду.
Песня вторая
– Эй, проворные мои сыновья!
Поскорей откройте веки мои!
Посмотреть я хочу на него,
На зятя будущего своего! –
Зычно крикнул
Почтенный старик.
Двое юношей подошли,
Два длинных багра принесли;
Два крюка двух медных багров
Вонзили со звуком «топ»
В толстенные, отвисшие вниз
Веки исполина-отца…
«Нюргун Боотур Стремительный»
1. Абытай-халахай!
– Юрюн-тойон! Юрюн-тойон!
Мальчишка лет десяти, в мохнатой рыжей дохе «на вырост», в шапке цвета бледного пламени – чистый тебе лисёнок. На отшибе стояла ветхая юрта, кажется, нежилая. За ней мальчишка и прятался.
– Юрюн-тойон!
Высунулся, бездельник. Рукой машет.
Хорошо, что я успел усохнуть. Иначе не заметил бы парня, проехал мимо. Всю дорогу до Сарынова улуса я промчался доспешным боотуром. Ну и Мотылек раздобрел – мне под стать. Так скакать быстрее, чем усохшим тащиться. Главное, не забыть, куда и зачем скачешь. У боотуров память дырявая: бац, и вывалилось. Поэтому я заранее крепко-накрепко вдолбил себе в голову: «Я спешу к дяде Сарыну!» Это чтоб ненароком в Нижний мир на войну не рвануть. И еще вдолбил: «Доеду – усохну!» Юрюн-слабак очень надеялся, что Юрюн-боотур этого не забудет.
Надо же, запомнил!
– Юрюн-тойон! Сюда!
Мальчишка кричал шепотом. Чтобы я, значит, услышал, а больше никто.
– От кого прячемся? – я подъехал ближе.
– От Сарын-тойона! – выпалил лисёнок. – Он как со вчера запервочеловечился – так и абытай-халахай! Все от него прячутся. Куда ни зыркнет – всё вверх дном наизнанку! Дыры в земле вертит, воду в речке кипятит – ужас!
– У Сарын-тойона открыты глаза?!
– Ага! Меня Сабия-хотун послала – вас караулить. Давайте за юртами, по краешку, чтоб Сарын-тойон не сглазил…
Я спешился, повел Мотылька в поводу за вертким лисёнком. Вот, иду. Крадусь. Прячусь. Словно я уже в Нижнем мире – приноравливаюсь, как ловчее освободить Жаворонка. Нет! Не думать об этом! Еще забоотурюсь невпопад…
Верховой ветер мёл по небу, гнал прочь облачную дружину. Надраенным зерцалом панциря блестело солнце, сползая к закату. Под копытами Мотылька чавкало. Па́рили, подсыхая, освобожденные от снежной тяготы юрты. Кособокие, облезлые, в клочьях прошлогоднего бурого мха – лесные деды выбрались из берлог! Ничего, подсохнут, и хозяева за пару дней приведут жилища в порядок. Вычистят, законопатят…
Тихо вокруг, сообразил я. Слишком тихо. Будь я Нюргуном, сказал бы: «Не люблю.» Улус словно вымер. Детский смех, вопли младенца, досужая болтовня – нет, ни звука. Даже живность затаилась. Лай, ржание, мычание – тихо-тихо-тишина. Наши шаги, наверное, были слышны за девять полетов стрелы.
Я невольно понизил голос:
– Где сейчас Сарын-тойон?
– На лугу, возле речки.
– Сабия-хотун в доме?
Конечно, в доме. Где ей еще быть? Это я так спросил, чтобы не молчать.
– Ага. Вас ждет.
К дому мы подобрались с задов. Слуга – не Баранчай, обычный – высунул нос из конюшни, узнал меня и кинулся открывать калитку в частоколе. Я оставил Мотылька на попечение конюха и конюшонка – лисёнок приходился конюху сыном – а сам прошмыгнул в дом. Ну да, прошмыгнул. Я, Юрюн Уолан, сын Закона-Владыки. Как мышь. Как вор. Стыдобища! А что предагаете? Угодить под взгляд дяди Сарына? Нет уж, лучше я с дюжиной адьяраев схвачусь!
– Юрюн! Наконец-то!
– Я спешил, тетя Сабия…
– От окна! Быстро!
С неожиданной силой она ухватила меня за плечо, потащила внутрь дома. Я споткнулся и едва не упал.
– Зачем? Куда? Я хотел…
– Он сейчас посмотрит! Я чую…
Пол вздрогнул под ногами. Дом затрясся, как больной в лихорадке. Что-то с лязгом упало в кладовке. Миг, другой, и всё успокоилось.
– Пронесло, – выдохнула тетя Сабия.
Отпустив меня, она без сил упала на скамейку. Лицо белей снега, под глазами синяки. Пальцы дрожат дрожмя. У меня аж сердце зашлось! Заметив мое сочувствие, тетя Сабия закусила нижнюю губу, сделала глубокий вдох – и дрожь пальцев унялась.
– До вечера мой муж продержится. Не больше.
Голос ее звучал глухо и в то же время очень громко. Впору поверить, что Сабия-хотун спряталась в огромный горшок и говорит оттуда, сидя на дне. Мой муж? Ну да, они с дядей Сарыном – муж и жена. Но тетя Сабия никогда раньше не называла дядю Сарына «мой муж»! При мне, во всяком случае.
– Продержится? Это называется – продержится?!
Что ж будет, когда дядя Сарын пойдет вразнос?! Вспомнился Зайчик – он, когда Нюргуну в мас-кырсы проиграл, от злости и палку сломал, и доску, и коновязь сломать хотел. Я его еле угомонил. А если б не угомонил? Ну, сломал бы коновязь, еще что-нибудь, и в конце концов всё равно бы успокоился. Не вечно ж бушевать?
А Сарын-тойон?
– Тетя Сабия! Может, лучше обождать?
