Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Почему?

– Ты слабак. Потому и хороший.

Я обиделся. А зря.

3. Дорога в небо

– Три дня, – бурчит Мюльдюн себе под нос. – Три дня…

И вздыхает.

Облако под ним идет волнами, как молочное озеро под ветром.

– Три дня, – согласно вздыхаю я.

Мотылек косится на меня, но с шага – вернее, с рыси – не сбивается.

До горы Кюн-Туллур мы добрались быстро. Коней, вроде, не гнали, и раз – уже на месте. Я и оглянуться не успел. Тут Мюльдюн отдал вороного Баранчаю, блестящий слуга поехал обратно, а брат вызвал свое облако. Правда, у Мюльдюна не сразу получилось – три праздничных дня даром не прошли даже для него. Что уж обо мне говорить?

– Эй, Мюльдюн!

– Ну?

– А почему все боотуры на конях ездят, а ты на облаке летаешь?

Он долго молчит. Я уж думал: не ответит.

– Не нашлось мне коня. Облако выдали.

– Как это – не нашлось?!

– Очень просто.

– Да у нас этих коней – табуны! Выбирай, какого хочешь!

В этот раз брат молчит еще дольше. Но я вижу – он не просто так молчит. Он думает, как лучше объяснить. Интересно, кто боотурам ездовые облака раздает? Я бы не отказался! Хотя, если выбирать – Мотылек или облако? – я б Мотылька выбрал. А сразу и коня, и облако, наверное, нельзя. Даже для солнечного айыы слишком жирно будет.

Я треплю Мотылька по холке. Когда он ко мне оборачивается, скармливаю ему кусочек лепешки из котомки. Не тревожься, мой хороший. Я тебя ни на что не променяю!

– Каждому боотуру – свой конь, – Мюльдюн превращается в балагура. – Особый, только для него. Мне не нашли. Вот, на облаке летаю.

– На облаке тоже здо́рово!

– Угу…

Я думал, мы все вместе в облако залезем: Мюльдюн, я и Мотылек. Там места полным-полно́! Но когда облако прилетело, Мюльдюн взял и скомкал его! Точь-в‑точь как снег уминают, лепят из него что-нибудь. Из облака Мюльдюн вылепил корявые сани и забрался в них с ногами. Так и поехали: Мюльдюн – на облачных санях, я – на Мотыльке.

Гора Кюн-Туллур – особенная. С нее перевал не абы куда, а прямиком в небо уходит, к нам домой. Гору эту, говорят, самолично воздвиг Юрюн Ар-тойон, Белый Владыка – мой, если вы забыли, родной дядя, правитель Верхних небес. Если правда, то дядя постарался на славу: гора – загляденье! Все, что в Осьмикрайней есть, на ней собрано. Луга – трава по пояс, коням раздолье. С круч глянешь вниз – дух захватывает! Леса́ – светлей светлого, солнце их насквозь пронизывает. Тут тебе и пихта, и кедр, и лиственница, и рощи березовые. И никаких завалов-буреломов! Едешь, и сердце радуется. Выше – ягодные поляны. Черника-костяника, брусника-морошка, голубика-клюква. Нигде больше не видел, чтобы разные ягоды рядом росли, да еще все вместе поспели! Нет, без Белого Владыки дело не обошлось.

А воздух сладкий, медвяный – пей кубками!

Начинаются заросли кедрового стланика и малины – тоже спелой. Потом остаются скалы и лишайник – мы выбрались на перевал. Чуточку отдохнув, двигаем дальше, в небо – а перевал раз, и закончился. Или не закончился? У Мотылька под копытами – каменистая тропа, та же, что и раньше. Под санями Мюльдюна – ничего. Голубенькое такое ничего, пустое-препустое. Время от времени в нем проплывают облака – обычные, не ездовые. Между санями и Мотыльком ничего загустевает, течет грязно-серым туманом – и превращается в тропу. Подковы Мотылька высекают из камней искры. Что тут настоящее? Ничего или твердь? И то, и другое?

– Мюльдюн, а Мюльдюн!

– Ну?

– Мы еще на земле? Или уже на небе?

Брат косится вправо, влево, на камни, на ничего с облаками. Пожимает широченными плечами:

– Между.

А что? Для Мюльдюна – обычное дело. Небось, он тут на своем облаке сто раз летал. Привык.

– Три дня, – вздыхает Мюльдюн.

– Три дня, – соглашаюсь я.

* * *

– Три дня! – возгласил Уот наутро. – Праздновать три дня нужно.

– Почему?

– Так положено!

По-моему, он просто желал продолжения – одного дня адьяраю было мало.

– Еще скажи, шесть! – огрызнулся дядя Сарын.

Молодой отец был сильно помят – сказывались вчерашние тревоги и веселье, пришедшее на смену тревогам. Огрызнулся – и сразу же об этом пожалел.

– Шесть! – обрадовался Уот. – А почему?

– Почему? – заинтересовался я.

– Потому что двойня!

Дядя Сарын застонал.

– Или три, – сжалился Уот. – Сейчас вспомню, как правильно.

Пришлось дяде Сарыну соглашаться на три дня, пока Уот еще чего-нибудь не вспомнил. Я шепнул Баранчаю, чтобы он наливал мне молоко, но Уот заметил – даром что одноглазый! Буо-буо! Как начал меня стыдить: что ты за боотур, если кумыс не пьешь?! Кумыс не пить – хозяина не уважать, гостей не уважать, семью свою позорить! Дядя Сарын за меня заступился: мол, хозяин не в обиде, пусть каждый пьет, что хочет. Уот его даже не услышал. Мюльдюн сидел, хмурился, а потом чуть драться не полез. Пришлось мне выпить кумысу в мировую – иначе все бы перегрызлись. Довелось бы Сарын-тойону снова глаза открывать, мошкару кусачую на нас, сильных, выпускать!

И все завертелось по новой. Пьем-едим, из Уота здравицы градом сыплются, Баранчай сквозняком мелькает. Спасибо блестящему, выручил. Всем двухнедельный кумыс, выдержанный, крепкий, а мне молодой, только-только приготовленный. Он меньше в голову бьет. Уот, похоже, опять заметил, но смолчал. В смысле, насчет молодого кумыса смолчал – так-то он пасть вообще не закрывал. Ел, пил и говорил одновременно. Сразу видно: опыт у адьярая в этом деле – ого-го! Я его даже зауважал.

– Первый день – за детей пьем!

Интересно, это он на ходу сочиняет? Вчера мы и за детей пили, и за дядю Сарына, и за тетю Сабию, и за дом их, и за род Первых Людей…

– Второй день – за отца! Пусть расширится твоя голова, дядя Сарын!

Ой, только этого не надо! Видел я, как она расширяется, больше не хочу!

– Третий раз за Сабию-хотун пить будем! Уруй!

– За Сабию-хотун завтра пить положено. Ты же сам сказал…

– Завтра – весь день. А сегодня человеку-женщине – третья здравица! Уруй!

– Уруй!

Неужели и впрямь так положено? У кого из нас отец – Закон-Владыка?! Я всегда думал: адьяраи законов не чтут, правила им не писаны. А послушаешь Уота, так он среди нас самый правильный!

– Много есть, много пить – счастье в дом, радость в дом!

– Уруй!

Про «много есть, много пить» Уот часто вспоминал. Хозяевам, мол, на удачу, брюху – в радость. И сам пример подавал. Мы старались не отстать, но получалось так себе, даже у Мюльдюна, даром что силач. Вот Уот и не ленился нас подстегивать:

– Здравицу – под налимью печень!

– Уруй!

– Здравицу – под вареную жеребятину!

– Уруй!

– Здравицу… Баранчай! Жаркое тащи!

Как это все упомнить: какую здравицу за какой произносить? Что кому желать, чем закусывать? Особенно после третьего чорона… Я надеялся: вот сейчас адьярай что-нибудь брякнет невпопад, обычай нарушит – тут мой папа и объявится. Объяснит Уоту, кто здесь Закон-Владыка, а нас домой на небо заберет. Нет, папа не объявился. То ли Уот ничего не нарушал, то ли папе не было до нашего застолья никакого дела. Мало ли, что болтает за столом поддатый адьярай?

В общем, второй день я выдержал чудом. Досидел, доздравствовался, до дома в темноте сам дошел. Баранчаю меня даже поддерживать не пришлось. Ну, почти…

* * *

– Доброй службы!

Впереди, сколько хватает глаз, высятся скалы. Клыки хребтов растут из облаков, словно из бледных обескровленных десен. Вершины вгрызаются в следующий облачный слой, а перед нами темнеет вход в ущелье.

Нас ждут:

– Легкой дороги!

– Пусть расширятся ваши головы!

– Доброй службы, Ала Дяргыстай!

– Да будет стремительным ваш полет!

– Доброй службы, Кюн Эрбийэ!

Этих двоих я сразу узнал. Как не узнать небесных стражей? Помните, мы с Мюльдюном мимо них пролетали? Они Буксат-Хара, вожака заставы, кормили, а нам удачи пожелали. Сбылось: все у нас хорошо! Легкая рука у боотуров. Вернее, руки. Легкие. А на первый взгляд и не скажешь, особенно у Ала Дяргыстая. Такой ручищей, как у него, быка прихлопнуть – раз плюнуть. Да ведь мы похожи! В смысле, мы с Мюльдюном – на Ала Дяргыстая и Кюна Эрбийэ. Один здоровенный, кряжистый – гора! Другой вдвое меньше, но аж звенит, на месте приплясывает. Вестник, гонец – стрела! И кони хозяевам под стать. Вырасту – стану вроде Кюна Эрбийэ, у богов на посылках. Конь у меня и сейчас не хуже. Да что там – лучше! Скачки бы устроить…

34
{"b":"878391","o":1}