Но это все выяснилось позже. А тогда Умсур, желая отвлечь нас от подозрительных странностей дома, хвалилась напропалую:

– Тут вещам можно приказывать, как слугам.

– И они будут делать, что я скажу?

– Будут.

– Ври больше! – фыркнула Айталын.

Мы вошли в просторную комнату. Здесь без труда разместилось бы три дюжины гостей.

– Эй, лавки! – скомандовала Умсур. – К столу!

По полу дробно застучали деревянные ноги. Лавки пришли в движение, окружили стол, будто волки – лосиху. Мне вспомнился бойкий Уотов арангас, и я проникся к лавкам искренней неприязнью. Сами на них сидите, да!

– Ух ты! – глаза Айталын округлились от восторга. – А мне можно?

И, не дожидаясь разрешения, завопила как резаная:

– Эй, котел! Бегом на стол!

Со стороны кухни брякнуло, грюкнуло. В коридоре послышалось торопливое звяканье. Сияя начищенными боками, в дверь вбежал медный котел. У него обнаружилось шесть тонких паучьих ножек, тоже медных. Добравшись до стола, котел подобрался, согнув все ноги в суставах – и, скакнув по-заячьи, очутился на столешнице. Куда после этого спрятались ноги, я не заметил.

Тут нас и прорвало.

– Эй, миски! На стол!

– Эй, ложки! Прыгайте в миски!

– Эй, точило! Почему ножи тупые?!

– Эй, метла! За работу!

– Эй, миски! Давай назад!

Ладно, малышка Айталын! Мы с Умсур веселились, как дети, наперебой выкрикивая распоряжения. Вокруг скакало, летало, мелькало, блестело. Вещи объявлялись, уносились, метла скребла и без того чистый пол, вжикало послушное точило… Даже суровый Мюльдюн-бёгё принял участие в общей забаве:

– Эй, дверь!

Он поразмыслил и велел:

– Закройся.

Дверь послушно закрылась. В нее с оглушительным звоном врезался котел, спешивший на кухню. Мюльдюн насупился:

– Дверь, откройся.

Котел умчался, цокая медными ножками.

– Дом, остынь! – вспомнила Айталын. – Ой, погоди! Не остывай совсем! Дом, ты так, чтоб не жарко и не холодно! Чтобы в самый раз!

Она замерла в ожидании. Но долго ждать было не в ее характере:

– Не работает! Жарко!

– Экая ты торопыга! – рассмеялась Умсур. – Дом мгновенно остыть не может. Ему нужно время.

Сестренка хотела возмутиться, но не успела.

– Топор!

Все время, пока мы развлекались, отдавая приказы услужливой утвари, Нюргун во все глаза смотрел на представление, забившись в дальний угол. И вот теперь он оттуда выбрался. Издалека донеслось фырчанье – что-то стремглав приближалось. «Дверь, закройся!» – хотел крикнуть я, но опоздал. Тяжеленный топор, насаженный на топорище из комля березы, бешено крутясь, пронесся перед самым моим носом. Лицо обдало холодным ветром и кисловатым запахом металла. Нюргун потянулся и даже не поймал – взял топор из воздуха, словно тот висел там без движения. Лезвие тускло блестело, мой брат попробовал его ногтем. Качнул топором, проверяя, удобно ли тот лег в руку. Затем Нюргун обвел нас тяжелым оценивающим взглядом и уведомил:

– Хороший. Люблю.

Когда топор лег на лавку, а недавний пленник горы вернулся в угол, по комнате пронесся дружный вздох облегчения.

– Уже прохладней, – обрадовала всех Айталын. – Работает! Мастер Кытай, у вас еще яйца есть?

У кузнеца отвисла челюсть: о чем ты, девушка?

– Ну, такие, с домами? Железные! Есть?

– Нет, – с сожалением вздохнул кузнец. – Последнее в расход пустил.

– Вот беда! – огорчилась сестренка. – Точно последнее?

– Точно.

– А вы не врете?

– …брат твой…

– Что брат мой?

– Пропадет ведь! Ни за ржавый гвоздь пропадет…

Кузнец долго ловил момент, чтобы застать меня в одиночестве. Вот, поймал. Я прохаживался из угла в угол, выбирая: в какой из двух комнат-близняшек спать мне, а в какой – Нюргуну? Ложа-ороны тут тоже были из одного яйца. Всех отличий: в первой спальне царил аромат сосновой хвои, а в соседней – можжевельника.

– С чего бы ему пропадать?

– Не с чего, а без чего….

– Без чего, мастер Кытай?

– Без Кузни.

– Да ладно вам…

– Ковать Нюргуна надо. Ох, надо…

Сколько лет прошло после моей перековки, а я до сих пор помнил, как пылали у кузнеца глаза, когда он говорил о Нюргуне. Великий труд. Вызов. Мечта. И вот она, твоя мечта – рядом, в двух шагах! Хочешь, любуйся, хочешь, обнюхивайтесь. Хочешь, трогай, если не боишься получить по шее. Кузнец сгорал от желания затащить Нюргуна в Кузню. Я понимал его, но отдавать брата в перековку не собирался. Нюргун – взрослый мужчина, сроки давно вышли. Иди знай, что там мастер Кытай накует! Вдруг напортачит? Сляжет Нюргун пластом, или чихнет – гору снесет! Выжгут ему в горне последние остатки разума… Нет уж, спасибо, мы без Кузни обойдемся.

Вслух я кузнецу этого, конечно, не сказал.

– Куда спешить, мастер Кытай? Нюргун первый день на воле. Обживется, осмотрится, а там видно будет…

– В Кузню ему надо, – мои резоны кузнец пропустил мимо ушей. – Поехали, а?

– Прямо сейчас?

– Ну! Собирайтесь!

– В другой раз, – туманно пообещал я. – Не нужно спешить.

– Нужно!

Кузнец плюнул под ноги, не смущаясь чистотой, и кинулся прочь.

– Юрюн! – разнеслось на весь дом.

Ох, и голосистая у меня сестренка!

– Где ты шляешься?! Юрю-у-у-ун!

Айталын обнаружилась на кухне.

– Кто в доме хозяин?! – набросилась она на меня. По всему выходило, что хозяйка – Айталын, а я так, с боку припеку. – Зови гостей за стол! Новоселье справлять будем.

Камелек мигал огоньками-светляками. В его недрах шипело и булькало, по кухне расползался дразнящий аромат еды. Сестра зря времени не теряла. Орать, как Айталын, я не стал, а побрел по дому собирать народ. Первым нашел Мюльдюна, но он был занят: его прижал к стене мастер Кытай. Тыча корявым пальцем в грудь жертвы, кузнец бубнил своё: «В Кузню ему надо… Слышь! Летим в Кузню…» Мюльдюн хмурился, отворачивался. Ну да, на нашего силача где сядешь, там и слезешь.

– Нравится?

Умсур ткнула меня локтем под ребра: отвечай!

– Здо́рово! Отличный дом!

– Лучше юрты?

– Ну, ты скажешь! Слушай, а почему в нашем доме…

Я смешался, кашлянул и поправился:

– А почему в папином доме котлы не бегают? Метла не метет?

– Раньше бегали. Раньше мела.

– Когда – раньше?

– До твоего рождения. Нет ничего вечного, братец. Одно кончается, другое ломается.

Мне вспомнился испортившийся котелок-самовар.

– А починить? Отнесли бы к мастеру Кытаю…

– С Кытаем Бахсы та же история. Знания кончаются, навыки ломаются. Он еще кое-что делает, но объяснить, как он это делает, уже не в состоянии. Умеет, но не осознает свое умение. Ему это даже не интересно…

Мне стало холодно. Время ринулось вспять, увлекая Юрюна Уолана, щепку в водовороте, на илистое дно. Я был мальчишкой, едва покинувшим Кузню, я прятался в тени. Я подслушивал: дядя Сарын беседовал со светлой Айысыт. «Ты спасла Саб и детей, но объяснить, как ты это сделала, уже не можешь. Ты везде и нигде. Ты умеешь, но не осознаешь свои навыки. Тебе это даже не интересно. Ты – светлая Айысыт, и тебе это нравится.»

– Всё в Кузню не отнесешь, рук не хватит. Вещи ветшают, память ссыхается…

Умсур говорила не со мной. С миром духов? В голосе старшей сестры пела дудка Сарын-тойона:

– Рано или поздно всему настанет конец. Может, это и к лучшему…

Чудеса! Сейчас Умсур казалась старше мамы. Я попятился. Заметив мою тревогу, сестра через силу улыбнулась:

– Что, наболтала лишнего? Не бери в голову, боотур.

– Почему?

– Голова расширится, а лишнее в ней – бряк-бряк! Как сушеные ягоды в погремушке. Хочешь, чтобы бряк-бряк? С утра до вечера?! С вечера до утра?!

– Нет, – я тоже заулыбался. – Не хочу. Давай лучше за стол: прыг-прыг! Новоселье справлять будем. Ты садись, а я остальных созову.

– Застолье?

– Ага!

– Никакого застолья! – обломала меня Умсур. – Мы вам для чего еды навезли? Чтобы самим все слопать? Еще не хватало, чтобы вы тут голодали!