— Нет, спасибо, — а хочется сказать: «Иди в жопу, меня сегодня уже прокатили».

Мужик только хмыкнул, и, врубив свой дебильный рэп, унесся в ночь, и только слова из песни «Обнаженный кайф» и столб гари от паленой резины были мне приветом.

Уроды. Как было бы проще, стань я лесби, ну или монашкой. Хотя, если вспомнить неадекватные реакции своего тела на поцелуи этого животного, то тут не грех и сразу в Ад заявку слать.

В раю таким, как я, не место. Зато мне место в такси. Вот оно как раз и подъехало.

Рядом остановился желтенький Solaris с шашечками, и я молча села на заднее сидение, взглядом пресекая любые вопросы о своем внешнем виде.

Впрочем, его больше волновал адрес и названая сумма. Особенно сумма.

И вот двигатель заурчал сильнее, и я прислонилась лбом к прохладному стеклу, наблюдая за тем, как мимо меня проносится город, размышляла.

Вспоминала. Принимала решения.

И одно назрело у самого дома, обросло ветками сомнений и листьями будущей лжи. Я не могу оставить все так.

Это раньше спрос был как с гуся вода, а сейчас я чего-то стою. Сейчас я знаю цену своей чести. Тем более, если позволить продолжать этому уроду бесчинствовать, спокойного сна мне не видать. Как пить дать.

Спустя еще минут тридцать, влетев в квартиру, наскоро стерев кровь и кое-какую грязь, чуть не запнувшись на пороге, быстро натянула джинсы и вернулась в такси.

Водитель, спасибо ему, не задавая вопросов, подвез меня до ближайшего отделения полиции. Когда я протянула сумму, в два раза большую той, что я назвала в начале, он отказался от денег.

— Вам нужнее, — было ответом на мой вопросительный взгляд.

— Спасибо, — только и вымолвила я, наблюдая за уже второй уносившейся в ночь машиной. Все-таки мир не без добрых людей.

Наверху мигал фонарь, и я, посмотрев на него, усмехнулась.

Россия.

Даже на лампочках экономят. Не удивлюсь, что сгори он совсем, а под носом страж правопорядка случится насилие, они и не почешутся.

Эх… Надеюсь, что все же я ошибаюсь.

Тишина внутри поста немного угнетала, а дежурный за решетчатым окошком лишь мельком взглянул на меня и принялся дальше играть в свою приставку.

Это безразличие напомнило мне роддом, в который нас трех девчонок из приюта привезли на аборт. И такое же «подождите» было тогда, и такое же: «Что, догулялась?».

Мне и тогда хотелось разодрать ногтями лицо женщины, думающей, что раз она дожила до пятидесяти или около того лет, то знает всех все лучше. Знает, как жить правильно.

И этот такой же. Сидит он. Пузо отрастил. Волосы бы хоть помыл. А на лице такая же улыбка все понимающего человека.

Но я сдержалась, не вцепилась в эти поросячьи глазки, а просто попросила позвать главного.

— Не положено.

Стало положено и уложено, и отложено все, когда я впихнула дежурному свой иностранный паспорт. Уже через пять минут передо мной буквально расстелился капитан Бодров, судя по всему, спящий на своем столе еще минуту назад.

Вот она — мировая справедливость. Будучи гражданином иностранного королевства, перед тобой расшаркиваются, а русский паспорт не значит практически ничего.

— Доброй ночи, — капитан запнулся и отвел взгляд. — Может и не совсем доброй. Расскажите, что с вами случилось?

И вот в кабинете, по размеру напоминавший туалет с пожелтевшими обоями и смрадом от пота и сигарет, я начала свой спектакль. Пьесу я продумала по дороге, а сейчас включила актерскую игру в стиле лучшей мыльной оперы.

Я рыдала, тряслась, на себе показывала захваты и удары, многое напридумывала, и, конечно, была фееричная развязка. Рыдание на груди этого самого капитана.

— Я так хочу-у, чтобы его нашли и наказали. Капитан. Прошу вас, войдите в мое непростое положение.

— Не волнуйтесь. Я лично займусь этим вопросом. Он будет найден и посажен за решетку. Можете на меня рассчитывать.

Я благодарила, как могла, прижималась одетой лишь в футболку грудью к его руке, вытирала слезы его платком.

— Сейчас вас проведут в медицинский кабинет.

— Это еще зачем? — не поняла я.

— Нам нужно, — она виновато на меня взглянул. — Снять побои и освидетельствовать половой акт. Он же был?

От освидетельствования я все-таки отказалась. Все, на что я по своему праву согласилась — это запечатлеть побои и синяки на фотокамеру.

— Вот, прочитайте и подпишите, если все верно, — передо мной легли несколько листов бумаги, в каждый из которых я долго вчитывалась.

Что же, я зря сюда ехала, чтобы навести напраслину? Дочитав, удостоверившись, что все написано с моих слов, я размашисто расписалась.

Я не стала ложиться в гинекологическое кресло только по одной причине. Это было бесполезно. Собственно, и мой сюда поход несколько дурацкое, спонтанное решение. Мне бы в больницу. Голова раскалывается.

Понятно же, что дело замнут.

Потому что такие люди, которые могут закрыться в туалете и как ни в чем не бывало поиграть, как выразился этот урод, точно не сядут за свое веселье.

Но свое дело я сделала. Совесть чиста. Хоть немного, но жизнь ему мой паспорт подпортит. Тем более, если он не станет большим дебилом после удара в голову.

А в понедельник я обязательно доеду до посольства и попрошу охрану. Они не откажут.

Как только оказалась дома, помчалась в душ. Скинула с себя ненавистное тряпьё насильника и залезла под прямые, горячие струи, отчаянно стирая остатки чужеродных прикосновений.

И главное забыть, как потряхивало, как цепляло нервные окончания от того, как знакомо он вылизывал и всасывал соски, как его язык с жаром ласкал нёбо.

Рука с мочалкой невольно легка на грудь, совершая спокойные ленивые движения, чутка задевая покрасневшую кожу.

Кажется, стыдом покрываюсь я, а горит грудь. Вот как объяснить, что муж лаской и вниманием не заводил меня ни на пол оборота, ни на целый.

Машина с именем Мелисса так и не тронулась с места. А какой-то урод, смутно напоминающий Самсона, уже путем пусть и жестокого толкания машины, сумел завести давно заглохший двигатель.

Конечно, психологи объяснят это порушенным детством. Потом отсидкой в жестоком детском доме и тем, что, по сути, Юра спас меня от участи гораздо худшей, чем насильственный секс с ним. Но они не знают всего.

Не знают, что несмотря на мою любовь, он мне не доверял, что периодически я подвергалась побоям.

И, конечно, не знают про Никиту.

За восемь лет до основных событий. Россия.

*** Мелисса ***

— Мой сыночек, мой маленький. Какие у тебя глазки, какие губки. Какой же я глупой была. Думала, отдать тебя смогу. Никто тебя не заберет. Никто, — шепчу, поглаживая пальчиками маленький, рыжий чубчик.

Если честно, я думала, что он будет таким же жгучим брюнетом как папаша.

Мысли о Юре сразу вызывают ком в горле и слезы, но я усилием воли сглатываю. Хватит.

Он в прошлом. Вся его жестокость, недоверие, одержимость моим телом остались позади. Теперь в этом розовом комке смысл моей жизни. Мое место теперь рядом с ним.

— Люблю тебя, мой хороший, — говорю сыночку и реву как дура.

Как часто я хотела сказать эти три слова Юре, но боялась. Боялась, что засмеет.

Что вместо того, чтобы просто поцеловать и прижать к себе, в очередной раз трахнет. Место и время волновать его не будут. Ему главное ноги мои раздвинуть, вставить и сперму слить.

Самое главное, боялась, что не ответит взаимностью.

Ну ничего. Не вышло. Может и к лучшему?

Он никто. А мы с сыночком в Англии будем жить. Только вот тетю Джулию убедить надо.

Она пока настроена крайне негативно к «отпрыску детдомовского ублюдка» — как она говорит.

Жуть.

Но что бы не было, я любила Юру, и нашего ребенка отдавать не собираюсь.

Ни за что! Никому.

Как же его назвать. Может быть Денис? Или Павел? Или лучше… Рома?

Решу, а пока можно и смотреть, как он к соску приложился и смачно сосет. Опять на ум папаша его приходит, который больше всего в моем теле любил как раз довольно крупную грудь.