Шивон выскочила из салона, едва я втиснул машину на парковочное место. Я заглушил мотор и пошел за Шивон по дорожке, ведущей к зданию общежития. Какое-то время мы шагали молча, пересекая безлюдный кампус, словно парочка чудом выживших жертв взрыва нейтронной бомбы. Пожелтевшая трава и листва на деревьях напоминали сухой пергамент. Широкие шоколадного цвета здания и тянувшиеся рядом низкие известняковые ограды казались больными, как будто в отсутствие оглашающих окрестности живых голосов лишились последних сил и были готовы вот-вот расплавиться в знойном мареве.
— Они злодеи.
— Кто, Доу?
Она кивнула.
— Он возомнил себя богом, честное слово.
— Как и большинство врачей, разве нет?
Она улыбнулась:
— Ну да, наверное.
Мы подошли к небольшому каменному мостику, перекинутому через крошечный прудик, вода в котором серебрилась на солнце. Посередине мостика Шивон остановилась, облокотившись о парапет. Я догнал ее, и мы стали смотреть вниз, на свои металлически блестевшие отражения.
— Злодеи, — повторила Шивон. — Ему нравится мучить людей. Не физически, конечно. Нравится показывать другим, какой он умный и какие они тупые.
— И с Карен он вел себя так же?
Она еще ниже наклонилась над парапетом и уставилась на свое отражение, словно недоумевала, как оно туда попало и кому принадлежит.
— Уф… — протянула она, и этот звук прозвучал как ругательство. — Он обращался с ней как с домашним животным. Называл ее дурочкой. — Она поджала губы и испустила тяжкий вздох. — Своей любимой дурочкой.
— А вы хорошо знали Карен?
Она пожала плечами:
— За те тринадцать лет, что я тут прожила, ну да, я неплохо ее узнала. Она почти до самого конца оставалась хорошим человеком.
— А потом?
— А потом… — Она говорила бесцветным голосом, уставившись вдаль, на берег речки, по которому, переваливаясь с боку на бок, расхаживали утки. — Потом она чуток спятила, как я думаю. Она хотела умереть, мистер Кензи. Очень сильно хотела.
— Хотела умереть или хотела, чтобы ее спасли?
Она обернулась ко мне:
— Разве это не одно и то же? В этом мире? Это все равно что… — Ее лицо посерело, и на нем появилось выражение усталой злобы.
— Все равно что?..
Она посмотрела на меня, как на маленького мальчика, интересующегося, почему огонь жжется, а после зимы наступает весна.
— Ну, это все равно что молиться о дожде. Так ведь, мистер Кензи? — Она подняла руки к ясному безоблачному небу: — Молиться о дожде посреди пустыни.
Мы спустились с мостика, пересекли широкое футбольное поле и миновали купу деревьев. Ведущая к общежитиям дорога шла под уклон. Шивон вскинула голову к высоким зданиям.
— Мне всегда было интересно — как это, учиться в университете.
— А у себя на родине вы не учились?
Она покачала головой:
— Денег не было. Да и способностей особых тоже…
— Расскажите мне о Доу, — попросил я. — Вы говорили, они злодеи. Не просто нехорошие люди, а злодеи.
Она кивнула и присела на каменную скамью. Достала из кармана рубашки смятую пачку сигарет и протянула мне. Я отрицательно мотнул головой, и тогда она извлекла сигарету, распрямила ее пальцами и прикурила. Смахнула с языка прилипшую крошку табака и заговорила:
— Однажды Доу устроили рождественскую вечеринку. Была метель, и гостей пришло меньше, чем ожидалось. А еды оказалось чересчур много. Я взяла кое-что себе, но тут меня застукала миссис Доу. И очень строго объяснила, что объедки надо выкинуть на помойку, на радость нищим. Я так и сделала. А в три часа ночи ко мне в спальню пришел доктор Доу. Он принес целую индейку. Швырнул ее мне на кровать и заорал, что я не имела права выбрасывать еду. Он, видите ли, вырос в нищете, и этими объедками его семья питалась бы не меньше недели.
Она затянулась сигаретой и снова смахнула с языка крошку табака.
— Он заставил меня ее съесть.
— Что-о?
Она кивнула:
— Сидел на краю кровати и впихивал в меня эту индейку. Кусок за куском. До самого рассвета.
— Но это же…
— Противозаконно. А вы представляете себе, мистер Кензи, как трудно устроиться прислугой?
Я посмотрел ей в глаза:
— Вы в этой стране нелегально? Так ведь, Шивон?
Она бросила на меня потухший хмурый взгляд, без слов говоривший о том, что если у нее еще были какие-то иллюзии, то они давно развеялись.
— Думаю, вам следует ограничить свои вопросы тем, что касается вашего дела.
Я поднял ладонь и кивнул.
— Значит, он заставил вас есть индейку из мусорного бака?
— О, он ее помыл, — сказала она с едва заметным сарказмом. — И честно предупредил меня. Сначала помыл, а потом скормил мне. — Ее грубое прыщавое лицо растянула широкая улыбка. — Да, вот такой он у нас добрый доктор, мистер Кензи.
— А эта его склонность к насилию, — спросил я после паузы, — когда-нибудь приобретала иные формы, кроме психологических?
— Нет, — сказала она. — Со мной — нет. И не думаю, что с Карен тоже. Он презирает женщин, мистер Кензи. Считает, что мы недостойны его прикосновения.
Она задумалась и энергично мотнула головой:
— Нет. Под конец мы с Карен много времени проводили вместе. Много пили, если честно. Думаю, она бы мне сказала. К своему отчиму она никаких теплых чувств не питала.
— Расскажите мне о ней.
Она закинула ногу на ногу, пыхнула сигаретой.
— Она была в ужасном состоянии, мистер Кензи. Умоляла их приютить ее хотя бы на несколько недель. Умоляла. На коленях перед матерью ползала. А та сказала: «Извини, дорогая, тебе надо научиться быть…» Ну, как же она это сказала-то? Самостоятельной. Полагаться только на себя. И все. «Тебе пора стать самостоятельной, моя милая». Карен рыдала у ее ног, а она велела мне принести чаю. Так что мы с Карен встречались, напивались, а потом шли и трахались с кем попало.
— Вы знаете, где она жила?
— В мотеле, — сказала она, вложив в это слово всю безнадежность мира. — Названия не знаю. Она говорила, что мотель расположен где-то у черта на рогах.
Я кивнул.
— Вот и все, что она мне говорила. Мотель у черта на рогах. Мне кажется… — Она посмотрела на свое колено и щелчком отбросила окурок.
— Что?
— В последние два месяца у нее внезапно появились деньги. Наличные. Я не спрашивала откуда, но…
— Но вы подозревали, что она…
— Подалась в проститутки, — закончила Шивон. — Понимаете, у нее совершенно изменилось отношение к сексу. На нее это было не похоже.
— Я одного не пойму, — сказал я. — Всего полгода назад она была совершенно другим человеком. Была…
— Сама чистота и невинность?
Я молча согласился.
— И представить себе было нельзя, что у нее в голове может появиться хоть одна грязная мысль.
— Вот именно.
— Это был ее способ приспособления. Чтобы выжить в этом сраном сумасшедшем доме, она превратилась в ангелочка. И знаете, не думаю, что для нее это было естественно. Может быть, она и мечтала стать такой, но вообще-то она только прикидывалась.
— А что там за иконостас из фотографий в вестибюле? — спросил я. — Что это за молодой парень? Он похож на младшего брата доктора. И что там за девочка?
Она вздохнула:
— Это Наоми. Их единственный общий ребенок.
— Она умерла?
Шивон кивнула:
— Давно уже. Сейчас ей было бы четырнадцать или пятнадцать. Она чуть-чуть не дожила до четырех лет.
— Отчего она умерла?
— За домом есть небольшой пруд. Зимой она выбежала на лед за мячиком… — Ее передернуло. — И провалилась.
— А кто за ней присматривал?
— Уэсли.
У меня перед глазами встала картина: маленький ребенок на тонком льду тянется за мячиком. А затем…
По всему телу прошел озноб.
— Уэсли… — повторил я. — Младший брат доктора Доу?
Она покачала головой:
— Сын. Он был вдовцом, когда познакомился с Кэрри. Вдовцом с ребенком. И она была вдовой с ребенком. Они поженились, сделали еще одного вместе. Но девочка умерла.
