Бывшую соседку Карен по комнате звали Дара Голдкланг. Мы разговаривали в гостиной квартиры, которую она делила с Карен в течение двух лет. Я сидел в кресле, а она бежала на тренажере, причем с такой скоростью, будто вот-вот пересечет финишную черту. Одета она была в белый спортивный бюстгальтер и черные шорты из спандекса и постоянно оглядывалась на меня через плечо.

— До того как Дэвид попал в аварию, — сказала она, — Карен тут почти не бывала. Она обычно ночевала у Дэвида. Здесь она только письма забирала, стирала белье, чтобы отвезти потом к нему на квартиру. Она по уши в него влюблена была. Жила ради него.

— А какая она была? Я с ней встречался только один раз.

— Карен была очень милая, — ответила она и без перехода спросила: — Как считаешь, большая у меня задница?

— Нет.

— Ты даже не посмотрел. — Она выдохнула, раздув щеки, но не переставая бежать. — Давай, посмотри. Мой бойфренд говорит, она у меня слишком большая.

Я повернул голову. Ее ягодицы размером не превышали пару мелких яблок. Если ее приятель считал, что это слишком, мне было интересно, на какой двенадцатилетней он видел меньше.

— Не прав он. — Я откинулся в кресле — аморфном мешке из красной кожи, лежавшем в стеклянной чаше на ножке. Вполне вероятно, что это было самое уродливое кресло из всех, какие я видел в своей жизни. Уж точно самое уродливое из всех, в которых мне довелось сидеть.

— Он говорит, что мне еще икры надо в порядок привести.

Я взглянул на ее ноги. Выпиравшие из-под кожи мышцы выглядели как плоские речные камешки.

— И грудь увеличить, — выдохнула она и повернулась, чтобы я мог разглядеть ее груди. Размером, формой и упругостью они напоминали пару бейсбольных мячей.

— И чем твой приятель занимается? — спросил я. — Тренер?

Она засмеялась:

— Ага, как же. Трейдер на Стейт-стрит. Сам он выглядит хуже некуда: пузо как у Будды, ручки тоненькие, задница отвисать начинает.

— Но от тебя требует полного совершенства?

Она кивнула.

— Довольно лицемерно с его стороны, — сказал я.

Она всплеснула руками:

— Ага, но я работаю менеджером в ресторане и получаю двадцать две с мелочью, а он водит «феррари». Вот какая я меркантильная. — Она пожала плечами. — Мне нравится мебель в его квартире. Нравится есть в «Кафе Луи» и в «Ожурдюи». Нравятся часы, которые он мне купил.

Она подняла руку, демонстрируя их. Спортивного дизайна, из нержавеющей стали, стоимостью где-то в штуку баксов, и все для того, чтобы, даже занимаясь спортом, выглядеть стильно.

— Очень неплохо, — сказал я.

— Вот ты что водишь?

— «Форд-эскорт», — соврал я.

— Вот видишь? — Она через плечо покачала пальцем. — Ты и симпатичный, и не дурак вроде, но с такой машиной и с таким гардеробом… — Она покачала головой. — Нет, не стала бы я с парнем вроде тебя спать.

— Я и не подозревал, что предлагал это.

Она обернулась, уставилась на меня. Капельки пота выступили у нее на лбу. Затем она засмеялась. Засмеялся и я.

С полминуты висевшее в воздухе неловкое напряжение можно было чуть ли не ножом резать.

— Так, Дара, — спохватился я. — Почему Карен перестала тут жить?

Она отвернулась, уставилась в окно.

— Ну, это довольно печальная история. Карен, как я уже говорила, была очень милой. И еще она была, ну, очень наивной, что ли. У нее не было якорей действительности.

— «Якорей действительности», — медленно повторил я.

Она кивнула:

— Ну да, так их мой психолог называет. Ну, понимаешь, все те вещи, которые не дают нам оторваться от реальности, и не только люди, но и учреждения, и…

— Убеждения? — переспросил я.

— А?

— Убеждения, — сказал я. — Учреждение — это место, где бюрократы работают. А убеждения — это набор идей, которые человек разделяет.

— А, ну да. Я так и сказала. Убеждения и принципы и, ну, всякие поговорки, и идеалы, и философия жизненная, все то, за что мы держимся, чтобы прожить день и не сорваться. Вот у Карен этого не было. У нее был только Дэвид. Он и был ее жизнью.

— И когда его сбила машина…

Она кивнула:

— То есть я понимаю, какой это для нее был удар, как ей было тяжело. — Выступивший на спине пот заставлял ее кожу тускло мерцать в лучах вечернего солнца. — Я и вправду ей сочувствовала. Даже плакала. Но через месяц, блин, Жизнь Продолжается.

— Это один из принципов?

Она через плечо взглянула на меня, чтобы понять, издеваюсь я над ней или нет. Мой взгляд был ровным и сочувствующим.

Она кивнула:

— Но Карен, она весь день спала, переодевалась дай бог, чтобы раз в пару дней. Иногда ее можно было по запаху найти. Понимаешь, она просто как будто на части развалилась. Печально, конечно, но, серьезно, Хватит Себя Жалеть.

Принцип номер два, догадался я.

— Я ведь даже пыталась ее познакомить.

— С парнями? — спросил я.

— Ага. — Она засмеялась. — Я имею в виду — да, Дэвид был просто идеал. Но Дэвид теперь — овощ. Серьезно, ты ему уже ничем не поможешь. В мире достаточно нормальных мужчин. У нас тут не «Ромео и Джульетта». Жизнь — это жизнь. Жизнь — штука тяжелая. Так вот, Карен, говорю я ей, хватит жить в прошлом, пойди и найди себе кого-нибудь. Может, если б она переспала с кем-нибудь, ей бы это мозги прочистило как следует.

Она обернулась, посмотрела на меня, нажала несколько раз на кнопку на панели тренажера, и резиновая дорожка под ее ногами постепенно сбавила обороты до скорости пенсионера в торговом центре.

— Я что, не права была? — спросила она у своего отражения в окне.

Я промолчал.

— Значит, Карен была в депрессии, весь день спала. На работу она тоже не ходила?

Дара Голдкланг кивнула:

— Поэтому ее и поперли. Слишком часто пропускала свою смену. А когда приходила, то выглядела, как будто ее через соковыжималку пропустили — сальные волосы, никакого макияжа, чулки в стрелках.

— Однако, — сказал я.

— Слушай, я же ведь ей говорила. Честно.

Беговая дорожка окончательно остановилась, и Дара Голдкланг шагнула с нее, вытерла лицо и шею полотенцем, отпила воды из пластиковой бутылки. Она опустила бутылку, губы ее были по-прежнему приоткрыты, и посмотрела мне в глаза.

Возможно, она пыталась выбросить из головы, как я одет и какую машину вожу. Возможно, она просто хотела перепихнуться, чтобы очистить мозги методом, к которому привыкла.

— Значит, она потеряла работу, и деньги у нее начали подходить к концу, — сказал я.

Она откинула голову, открыла рот, отпила, не касаясь губами горлышка бутылки. Пару раз сглотнула, промокнула губы краешком полотенца.

— У нее и до этого денег не хватало. У Дэвида какая-то фигня с медицинской страховкой была.

— Какого рода фигня?

Она пожала плечами:

— Карен пыталась оплатить некоторые из его медицинских счетов. Серьезные деньги, она все на них потратила. Я ей сказала, что пару месяцев она за квартиру может не платить. Мне это не нравится, но я все понимаю. Но на третий месяц я ей сказала, что, ну, если она не может внести свою долю, то ей лучше другое место найти. Я имею в виду, мы, конечно, подруги, и хорошие подруги, но жизнь есть жизнь.

— Жизнь, — сказал я. — Ага.

Она распахнула глаза так широко, что они стали похожи на пару подставок для пивных бокалов.

— Ну да, жизнь ведь, она как поезд. Едет и едет, и нужно бежать впереди. Остановишься, чтобы отдышаться, задержишься, и он тебя переедет. Поэтому рано или поздно нужно перестать жить за других и начать Жить Для Себя.

— Хороший принцип, — сказал я.

Она улыбнулась. Подошла к моему уродливому креслу и протянула руку:

— Помочь встать?

— Нет, спасибо. Не такое уж оно и неудобное.

Она засмеялась и коснулась языком нижней губы — в точности как Майкл Джордан перед броском.

— А я не о кресле говорю.

Я встал, она отступила.

— Я знаю, что не о нем, Дара.

Она положила руку себе на копчик, выгнулась, снова отпила воды.