— Крепежный лес, наверно, уже подвезли, а если нет — скоро подбросят, — говорил Бабаед. — Только не вздумай без крепежу рубить, — предупредил он на всякий случай и воровато оглянулся. — Скажу тебе по секрету: нагоняй получил за тебя от начальства. Портишь, говорят, Кавуна длинными рублями, бригаду лихорадишь. — Он сердито пошевелил бровями, закусил нижнюю губу. — Знаю, откуда ниточка вьется. Все этот щенок Полевода воду мутит, только, думаю, осечка у него получится…

«Не одному тебе досталось, и меня не обошли», — чуть было не сорвалось с языка у Кавуна. Он вспомнил, как сразу же после собрания бригады пришел к парторгу шахты. Надеялся найти у него защиту, а обернулось по-другому: Сомов стал на сторону бригадира, и Кавуну волей-неволей пришлось просить Полеводу, чтоб тот записал его в вечернюю школу. Но он не стал рассказывать об этом Бабаеду. Было не до разговоров.

У назначенного места Захар не нашел ни леса, ни лесогонов. Он долго ждал, надеясь, что вот-вот в глубине штрека покажется вагонетка с лесом, но, так и не дождавшись, принялся за работу. Жалко было терять время. Работа ведь срочная. Вскоре он на метр с лишним пробился по угольному пласту и сквозь грохот отбойного услышал чей-то голос:

— Эгей!.. Захар! Стоячки-обаполы получай!..

Кавун выключил молоток, но вместо того, чтобы спуститься в штрек за лесом, стал прощупывать кровлю, постукивая по ней запасным зубком. Порода, будто со сна, сердито, глухо отзывалась на удары.

— Ни черта, устоит! — сказал он вслух, чувствуя во всем теле приятный бодрящий зуд.

Он без передышки ожесточенно крошил уголь, а перед глазами неотступно стоял недостроенный дом и Лариса.

— Вот отгрохаю домину, сама придешь, — говорил он громко, так что слышал свой голос сквозь натруженный клекот молотка. — Такие, как Захар Кавун, не валяются где попало, небось, не залежалый товар.

Но всякий раз, когда он начинал думать о Ларисе, откуда-то издалека появлялось до боли милое лицо Груши. Печальные черные глаза, казалось, упрекали, что так неудачно окончилась их недолгая семейная жизнь. Лет пять прошло с тех пор, как он однажды, после разговора с приехавшим из Донбасса дружком, объявил Груше, что уезжает на шахту. Думал, она безропотно примет новость и через некоторое время, когда он устроится, переедет к нему. Но она наотрез отказалась. Он даже не предполагал в ней такого упрямства. Видать, глубокую обиду затаила на него, что не написала даже, когда родился сын. С тех пор и порвалась между ними всякая связь. Что ж, теперь и ему все равно, забылось старое. Вот только бы побольше заработать денег, пусть Лариса увидит, кто за нее сватается.

Вскоре Захар потерял чувство времени и не мог определить, как далеко пробился вглубь — на пять или, может быть, на все десять метров, но догадывался, что до прихода утренней смены еще далеко. Было бы непростительно упустить время. Он должен дать три, а то и четыре нормы. Когда еще подвернется такая удача.

— Взяли, Захарка, взяли!.. — жал он, не щадя сил. Но вдруг его голос заглушил внезапный тяжелый вздох где-то внизу.

Кавун выключил молоток, прислушался. Ни единого звука, как в могиле. В забое стало почти совсем темно от потревоженной угольной пыли.

Захар прополз немного вниз по забою, как пловец разгребая на стороны разрыхленный уголь. Остановившись, прислушался. Он знал, что отсюда можно услышать лязг вагонеток в коренном штреке. Но вокруг стояла все та же немая тишина, только звенело в ушах. «Неужели привалило?» — от внезапно охватившего чувства ужаса мороз пробежал по спине. Он хотел позвать на помощь, но не успел открыть рта, как новый тяжкий вздох сильной крутой волной отшвырнул его назад. Захар больно ударился головой о породу. Перед глазами поплыли радужные круги. С трудом раскрыл глаза и ничего не увидел. Ощупав аккумулятор, укрепленный на шлеме, убедился, что глазок пуст, в нем не было стекла.

— Эге-ей!.. — в отчаянии закричал он. Голос прозвучал неожиданно громко. Он даже не узнал его — густой и басовитый, будто в пустой, наглухо законопаченной бочке. Теперь не было сомнений, что он очутился в завале, в каменном мешке, из которого выбраться будет нелегко, если вообще удастся выбраться. Все тело Захара покрылось липкой испариной, в голове шумело. «Неужели конец? Глупо как все получилось…»

Захар стал лихорадочно шарить руками, отыскивая отбойный молоток, но пальцы то и дело натыкались на острые куски угля. Найдя, наконец, отбойный, Кавун принялся крошить невидимую стену. Надо было сделать лаз.

Долго ли он рубал уголь или нет, Захар не знал. А потом вдруг почувствовал, что его сердце словно увеличилось до огромных размеров, бьется медленными и тяжелыми толчками.

Он решил отдохнуть. Освободив шланг от молотка, глубоко вдохнул свежую струю. Выдохнул, снова вдохнул, опять выдохнул и только тогда смог перевести дыхание. Перед тем как взять молоток, прислушался: кап, кап, кап!..

Где-то рядом капала вода, эти звуки острой болью отдавались в ушах. Никакого другого шума слух его не улавливал. «Что же они там, наверху? — в отчаянии подумал Захар. — Неужели еще не знают, что привалило?..» Могли и не знать. Обвал случился незадолго до пересменки, и в штреке, должно быть, еще никого не было. Капель становилась все громче, все нестерпимее, и он, чтобы не слышать ее ударов, снова взялся за молоток. Но и грохот отбойного вскоре стал невыносимым. Казалось, голова вот-вот разорвется на части. Захар то и дело выключал воздух и жадно припадал ртом к свежей струе. И тут снова начинало долбить по темени.

Кап! Кап! Кап!..

Вконец выведенный из себя, он стал ощупывать кровлю. Надо же было прекратить невыносимую пытку! Пальцы его скользили по влажной и гладкой, как асфальт, поверхности. Капель не прекращалась. Но вот он нащупал тонкую щель, провел по ней пальцем. Извиваясь, щель привела его руку к обвалившейся породе. Он задержал палец на срезе кровли. В завале наступила могильная тишина. Захар почувствовал, как юркая холодная струя, извиваясь, торопливо сбежала по руке на грудь. Слегка изогнув руку так, чтобы образовался небольшой желобок на изгибе локтя, Кавун припал к нему запекшимися губами. Через несколько секунд отнял онемевшую руку от кровли и опять услышал: кап! кап! кап!..

Захар нащупал молоток, включил, и он снова судорожно затрясся в руках. Брешь, пробитая в породе, была не более полуметра в глубину и почти столько же в ширину. Сколько же метров ему надо еще пробить, чтобы добраться до штрека? Пять… десять?.. Неизвестно. К тому же он не был уверен, правильно ли избрал направление.

Страх и растерянность сковали на мгновение Захара. Он невольно вспомнил слова Прудника: одному можно только умереть, одному жить нельзя… Он чуть было не выронил молоток, но овладел собой и с новой силой принялся долбить породу. Он знал: если поддаться страху, тогда — конец. Что бы там ни было, но он выберется из этого мешка, его обязательно откопают!

Вскоре Захар почувствовал, что мускулы на руках сводит, дрожат затекшие в неудобном положении ноги. Он выключил молоток, судорожно глотнул спасательную струю воздуха. Лицо и грудь обдало освежающим ветром. Отдышавшись, поджал колени и устало опустил голову на скрещенные руки. Почувствовал, что страшно проголодался. Он, как и всегда, не прихватил с собой ничего съестного. Большая часть горняков, особенно те, которые не один год проработали под землей, никогда не спускались в шахту без «тормозка». И Захару было чудно: когда они успевают есть? У него не оставалось для этого ни минуты времени. И вот сейчас он впервые пожалел, что не прихватил «тормозок». Впрочем, не только об этом он мог теперь пожалеть: мыслимое ли дело гнать «печь» без леса. Он даже второпях оставил в штреке топор и ломик. «Нет, ломик, сдается, прихватил», — мелькнуло в голове. Не успел он подумать об этом, как до его слуха донесся сухой треск и вслед за ним глухой, похожий на падение мешка с песком звук. И сразу же свежая струя воздуха из шланга заметно поубавилась. Сомнений быть не могло: где-то снова обрушилась порода и зажала шланг. Теперь отбойный молоток был ни к чему. И Захар пополз обратно в забой за ломиком. Он не был уверен, найдет ли его там. Возможно, и в самом деле вместе с топором оставил в штреке. А в голове не переставало гудеть: «Вот теперь все!»