Полевода слушал, и у него все больше росло чувство протеста.

— Ладно, товарищ Колокольников, — сказал он сдержанно, — обсудим статью в бригаде и решим, что в ней правильно и что нет.

В глазах секретаря появилась недоуменная усмешка.

— Значит, сами будете решать, присвоить вам звание коммунистической или нет?

— Такого права нам не дано, сам знаешь, — сказал Дмитрий.

Колокольников выбрался из-за стола, почти вплотную подошел к Полеводе.

— Ты вот что, бригадир, — настойчиво начал он, — собрание можешь созывать, что угодно обсуждать, но к комитету готовься. Ваша бригада будет первой коммунистической на шахте. Понял?

Дмитрий неопределенно кивнул головой и вышел.

…После появления статьи в газете минуло два дня. Это время бригада была в центре внимания всей шахты. Дмитрий чувствовал себя неловко, когда его поздравляли, будто воспользовался чужой славой. Но уже на второй день волна поздравлений спала. Казалось, все вдруг забыли о статье, и только Колокольников при встрече сухо спрашивал:

— Ну, что, бригадир, созывал собрание?

— Успеется, — уклончиво отвечал Дмитрий.

Все это время он думал над тем, как лучше провести собрание. В основном газета правильно похвалила бригаду, все в ней трудятся, пожалуй, не хуже, а лучше других. И все же, несмотря на это, ее еще рано называть коммунистической. В газете неверно написано, что все члены бригады и на работе, и в быту служат примером для других…

Как-то Полевода поделился своими мыслями с Прудником.

Тот, внимательно выслушав, с улыбкой взглянул на него.

— Ты что, славы испугался?

Дмитрий обиделся:

— Я вполне серьезно, как к другу, а ты… — и хотел уже уйти.

Павлик остановил его.

— Шуток не понимаешь? — Помолчав, примирительно спросил: — Ну что, остыл? Тогда слушай: в статье нас действительно перехвалили. А что, если все то доброе, чего у нас, по сути, еще нет, а газета нам приписала, мы примем как аванс?..

— Что еще за аванс? — сразу не понял его Полевода.

Прудник пристально посмотрел ему в глаза и, когда заметил в них улыбку, сам улыбнулся и облегченно сказал:

— Выходит, дошло…

Конечно же, дошло! Какой молодчина этот Павлик! Всегда внимательно выслушает и даст толковый совет. Дмитрий вспомнил разговор с Колокольниковым, его нравоучительный, не терпящий возражений тон и еще раз порадовался, что скоро перевыборы и, очевидно-таки, Прудник будет секретарем.

Тогда же Полевода сказал Пруднику, что решил поговорить на собрании с членами бригады об учебе. Раз уже решили бороться за почетное звание коммунистической — надо, чтобы все учились. Разумеется, будут и другие вопросы, неопределенно добавил он. Но что это за «другие вопросы», Дмитрий умолчал. А таилось за этими словами, пожалуй, не менее важное, чего и сам он немного побаивался.

Собрание проходило в комнате начальника участка. Кавун все еще работал на прохождении гезенок.

— Очередная говорильня, — отмахнулся было Захар, когда ему сказали о собрании.

— Пока числишься в бригаде, обязан подчиняться дисциплине, — настоятельно потребовал Полевода.

Кавун насмешливо улыбнулся.

— Я не привык, чтобы мной командовали, бригадир, — заносчиво ответил Захар, но на собрание все же пришел.

Когда Полевода вписывал в свой блокнот, кто из членов бригады где учится, вошел Викентий Чепурной. Его никто не ожидал. Он руководил бригадой в восточной лаве. Дел там было много, бригаде приходилось работать в тяжелых условиях: угольный пласт водоносный, кровля неустойчивая. За это время Викентий исхудал, светло-карие глаза потемнели, и в них уже не было прежнего веселого задора. Он приветливо всем кивнул и примостился на скамье у самой двери. Полевода решил, что Чепурной, видимо, вернулся к ним в бригаду, но спрашивать не стал. Решил все же провести собрание по намеченному плану.

— Что ты думаешь об учебе, Антон? — спросил Дмитрий у Голобородько.

Тот, видимо, не ожидал вопроса и как будто со сна захлопал длинными ресницами.

— Я чуть было восьмой класс не окончил, да братва помешала… — Его прервал дружный смех. — Чего ржете, как кони застоялые! — озлился Антон и, выждав, пока все умолкли, продолжал немного смущенно: — Я честно говорю, бригадир, впутали меня в теплую компанию, и закружил я по белу свету.

— Как та божья птаха: день и ночь не знает ни заботы, ни труда… — неудачно пошутил Кавун.

Голобородько недовольно покосился на него, опустил глаза.

— Продолжай, Антон, — сказал Прудник, — не обращай внимания на глупые реплики.

Кавун задвигался на табуретке так, что она заскрипела под ним, но сдержался, промолчал.

— Я все сказал, — глухо отозвался Голобородько.

— Учебу думаешь продолжать? — спросил Полевода.

— Продолжать… учебу? — не понял Антон. — В техникуме или где?

— Валяй сразу в академию, — посоветовал Захар.

— Кавун, ты не на базаре, — резко оборвал его Полевода.

Под Кавуном снова заскрипела табуретка.

Обращаясь опять к Антону, Дмитрий спросил:

— Вечернюю школу будешь посещать?

Голобородько подумал.

— Не буду! — решительно тряхнул он головой.

Присутствующие недоуменно переглянулись.

— Почему?

— А потому, что у нас в общежитии не то чтоб науки разные зубрить, книгу почитать нельзя: днем галдеж стоит, а вечером свет выключай. Оно и понятно: пришел человек с работы — ему отдохнуть надо. А некоторые в общежитии отдельные кабинеты имеют, как те вельможи.

Все знали, что в общежитии занимает отдельную комнату и Захар Кавун. Ему ее выделили, когда он дал рекордную добычу.

— Что, птаха, на мою жилплощадь метишь? — свирепо посмотрел он на Антона. У Голобородько нервно передернулось лицо.

— Твоя?! Выходит, все для одного тебя, — с неожиданной ненавистью почти крикнул Голобородько, — а другие пускай живут, как тюлька в бочке?

Такого от Антона никто не ожидал. Все удивленно, хотя и одобрительно, уставились на него. Даже Кавун, казалось, опешил от такой неожиданной прыти своего бывшего напарника по работе в гезенках и в ответ только подавленно пробормотал:

— Сперва заработай, тогда требуй привилегию…

Голобородько безнадежно махнул на него рукой и ничего не ответил.

Полевода не предвидел, что дело примет такой оборот. Голобородько прав. Трудно готовиться к занятиям, когда в комнате живет несколько человек, которые работают в разных сменах. А если еще учесть, что у каждого свои интересы, свой характер… На других шахтах поступили правильно: выделили для учащихся отдельные комнаты. Подумав, он сказал с уверенностью:

— Шахтный комитет пойдет навстречу тем, кто будет учиться. Порядок в общежитии наведут.

Когда очередь дошла до Захара, выяснилось, что окончил он всего пять классов, а было ему уже двадцать семь лет.

— Как видишь, бригадир, поздно с букварями да тетрадками возиться, — сказал он без тени огорчения.

— Есть постарше тебя учатся, — вставил Кубарь.

— Чтоб из шахты поскорее вынырнуть да в начальство попасть, вот и грызут этот самый гранит… а мне и в забое любо-дорого.

— Значит, отказываешься? — переспросил Дмитрий.

— Русским же языком сказал — поздно мне, — уже начал злиться Кавун. Нетерпеливо поерзал на месте, взглянул на притихшего Горбаня, улыбнулся. — Может, и старика за парту посадишь?

— Сравнил: Николаю Васильевичу на пенсию скоро, — ответил за Полеводу Прудник.

— Еще пару годов — и как есть пенсионер. А то б с дорогой душой, — словоохотливо отозвался старый забойщик, видимо, обрадованный, что участь Захара его миновала.

Полевода напомнил, что еще несколько месяцев тому бригада решила бороться за звание коммунистической, и взглянул на Чепурного:

— Правильно я говорю?

Тот утвердительно кивнул.

— Тогда же решили: быть примером и в труде, и в быту, и в учебе. А теперь, как видите, Кавун отказывается выполнять взятые обязательства. Что ж, давайте решать…

— Что решать?! — вдруг, как отпущенная пружина, выпрямился Захар. — Вытурить Кавуна из бригады?!