— Ты, Аграфена?.. Звонил кто-нибудь?

— Из трестовцев никто не звонил, Николай Архипович. Звонили с «Юнкома», но я сказала, что на шахте вас нет.

— А чего им надо, не спросила?

— Интересовались, врубовую пустили?

— А ты им что?

— Мое дело, говорю, телефон, а не врубовка.

— Ну и молодчина. Так всегда отвечай этим шпионам, — и повесил трубку.

Врубовая машина уже несколько дней работала в новой лаве, но дело там не ладилось — подпочвенная вода, неустойчивая кровля не давали развернуться, как бы хотелось. Но уголь все же шел. Шугай включал его в общий итог добычи и в результате получалось, что шахта ни много, ни мало каждые сутки давала двадцать-тридцать тонн дополнительного топлива.

Когда, случалось, звонил управляющий трестом, интересовался механизированной лавой, Шугай, по обыкновению, отвечал:

— Испытываем, Егор Трифонович, — и начинал плакаться: — Сами знаете, какая кровля в лаве — удержу нету. И ко всему воды в ней, как в плавательном бассейне. У горняков скоро плавники повырастают.

— Ладно, заговаривай зубы, — сурово перебивал его Чернобай. И спрашивал: — А уголь, добытый врубовой, куда деваешь?..

— Государству сдаю, куда же еще.

— Знаю, что не себе в карман кладешь. Небось сверхплановым числишь?

— Да сколько того угля, Егор Трифонович, — жаловался Шугай, — несчастная тонна-две и тот мокрый, как хлющ.

— Ну вот что, хватит очки втирать. Завтра получишь дополнительный план на механизированную лаву. Не выполнишь, головой будешь отвечать. Вот так!

Но прошло вот уже несколько дней после того разговора, а трест все еще никакого дополнительного плана не прислал. Возможно, управляющий просто забыл о своем обещании, а может, у него были какие-то свои соображения на этот счет. Как бы там ни было, а шахта «Коммунар» в эти дни выскочила по добыче на первое место в тресте. Это имело немаловажное значение еще и потому, что все происходило в дни подготовки к городскому стахановскому слету горняков.

Сегодня должен состояться этот слет. Вот почему Шугай почти всю ночь провел без сна. Он заранее подготовил свое выступление и, как ему показалось, все учел, все взвесил. Даже вписал в него несколько фраз о первых днях работы шахты, сравнил цифру добытого угля в шурфе с тем, что было в настоящий момент. Картина получилась весьма внушительной. Ни одна шахта треста не может похвастаться такими показателями. И все же на сердце у Николая Архиповича было неспокойно. Из головы не выходило последнее отчетно-выборное партийное собрание, на котором в его адрес было сказано много обидного. Обо всем этом могут вспомнить на слете. Больше всего он боялся Королевой. Эта неугомонная старуха непременно выступит. Пока Королева не получила приглашения на слет, Шугай чувствовал себя сравнительно спокойно. Но вчера на ее имя пришел конверт с приглашением непосредственно от горкома союза угольщиков. Ясно, что старая горнячка не откажется от такой чести, поедет и обязательно взбаламутит воду.

Шугай несколько раз просматривал свое выступление, звонил дежурному по шахте, на участок, интересовался, как обстоят дела с добычей. Обычно в ночную смену работали бригады по ремонту — шла заготовка крепежного леса, ремонт путей, профилактический осмотр механизмов. На этот раз Шугай сделал из ночной смены добычную. В день слета надо было во что бы то ни стало перевыполнить план.

До конца смены оставалось добрых полчаса, а суточный план уже был значительно перевыполнен. Николай Архипович сказал телефонистке, чтобы проследила за сводками других шахт и доложила ему. Подходило время, когда дежурные всех шахт передают в трест итоги работы за сутки. Эти сведения служили для Шугая своеобразным ориентиром. Если случалось, что какая-нибудь из них выскакивала вперед, он тут же принимал срочные меры, чтобы уже в следующие сутки опередить соперника.

Такую сводку без напоминания каждый день составляла телефонистка Пушкарева. Молодчина эта Пушкарева! Она не только справлялась со своей прямой обязанностью, но и успевала следить по телефону чуть ли не за каждым шагом управляющего трестом: куда бы он ни поехал, с кем бы ни разговаривал, кого журил, кого хвалил, — об всем и всегда вовремя узнавал от нее Шугай.

Королев пришел на шахту в тщательно выглаженном костюме с орденом Красной Звезды, в белой рубашке с отложным воротником поверх пиджака. Шугай взглянул на его орден и, скрывая в улыбке завистливое чувство, проговорил:

— А мне до сих пор партизанскую медаль не вручили. Напомнить им, что ли?

Королев пропустил мимо ушей его слова, осуждающе сказал:

— Глупость мы с тобой допустили, Николай Архипович. Надо бы делегатов не посылать в ночную смену. А теперь будут кунять на слете.

— Ничего, без них могла бы добыча сорваться, а день сегодня, сам знаешь какой…

Делегаты слета собрались на шахтном дворе задолго до отъезда. Варвару Былову пришла проводить вся бригада. Пышно взбитые темно-каштановые волосы выгодно оттеняли ее матово-смуглое лицо с веселыми, обведенными несмываемой угольной пылью глазами. На ней было легкое платье с белоснежным воротничком. Платье ей и Клаве Лебедь специально как делегатам слета пошили в городской мастерской. На высоких каблуках туфли — тоже делегатские. Туфли были немного тесноваты, и Варя, морщась, то и дело переступала с ноги на ногу.

— Бабоньки, ну как я вытерплю в этих сандальчиках, — жаловалась она и, скривив ступню, показывала высокий каблучок. — Два дня мне в них не выстоять. Взять постолы про запас, что ли?

Женщины рассмеялись. А Зинка Постылова серьезно сказала:

— Не дури, Варюха, после войны все будем в таких красивеньких щеголять, — еще раз обойдя вокруг своего бригадира, ревниво всю ее осматривая, вдруг словно чего-то испугалась, всплеснула руками: — Мать честная, а рукава какие длиннющие!.. Сибирский холод на дворе, что ли.

И все словно только сейчас увидели, что рукава у Вариного платья действительно были длинные, по самое запястье. Варя ничего не ответила Зинке и стала заголять рукав выше локтя. Рука была в ссадинах и царапинах с въевшейся в них угольной пылью.

— Что ж, прикажешь всем напоказ выставлять этакую красоту, — сказала она Зинке.

Константин Костров стоял немного в стороне от женщин в окружении своей «братвы». На нем была чисто выстиранная тельняшка и старательно, до легкого глянца, выглаженные брюки; всегда взъерошенные, непокорные, бронзового цвета волосы гладко причесаны. Забойщики что-то наперебой оживленно говорили своему бригадиру, время от времени взрываясь дружным смехом.

Прибежала Клава Лебедь. Варя собралась было отчитать ее за опоздание — грузовая машина давно уже стояла во дворе в ожидании делегатов, — но, невольно залюбовавшись ее счастливо улыбающимся румяным лицом, смолчала. Все на Клаве было красиво: и цветастое легкое платье, изящно облегавшее ее талию, и новые с кожаным бантиком туфельки, и воздушная газовая косыночка.

Костров и все парни притихли, со стороны разглядывая Клаву. Кто-то из них громко сказал:

— Кнут бы прихватила, Лебедь, а то никто не поверит, что ты коногонша, подумают — артистка.

Клава нахмурилась.

— Пусть дома побудет. Еще пригодится для тебя, чумазого.

Все дружно рассмеялись.

Проходя мимо Кострова, Клава заманчиво улыбнулась ему:

— А ты сегодня симпатичный, шаланда! — и побежала к грузовику.

Все уселись в кузове на досках, специально пристроенных по такому особому случаю. Арине Федоровне предоставили место в кабине рядом с шофером.

— Поехали! — крикнул Шугай.

И грузовик тронулся.

Слет проходил в Доме культуры. Перед самым уходом немцы заминировали его, но взорвать не успели. Просторный зал, ярко сияющий снежно-белыми стенами, точно огромная клумба, пестрел разноцветными косынками и кофточками. И лишь кое-где темнели военные гимнастерки и пиджаки. Арина Федоровна вспомнила, как бедно были одеты женщины, когда она приехала из Караганды — ни на ком не увидишь нового платья, свеженькой блузки — одно тряпье в заплатах. Правда, и сейчас все на женщинах дешевенькое, но опрятное, со вкусом пошитое, так что приятно было посмотреть. А лица? Еще недавно вытянутые худобой, бледные, теперь то и дело освещались улыбками, вспыхивали румянцем.