На днях к Шугаю зашел Лукьян Грыза. На нем были резиновые сапоги и до белизны выстиранная брезентовая куртка, в руке — обушок с отшлифованной до глянца дубовой рукояткой и даже фибровый шлем на голове — ни дать ни взять заправский шахтер. Все это Грыза сохранил как бесценную память о своей долголетней работе в шахте. Так поступал каждый горняк, уходя на пенсию.

Во время оккупации Николай Архипович старался как можно реже попадаться на глаза Грызе и всем своим людям настрого приказал подальше держаться святоши. И вот этот человек стоял перед ним, просился, даже настаивал, чтобы его послали работать в забой. Что заставило старика решиться на такой шаг? Нужда? А может быть, бывший пресвитер хочет искупить свою вину перед посельчанами? Ни в то, ни в другое Шугай не верил. Знал, без хитринки этот человек жить не мог. У Лукьяна определенно какой-то заранее обдуманный расчет.

— Не в моих силах, Архипыч, в такой тяжкий час отсиживаться сложа руки, — говорил он своим густым, с хрипотцой, голосом, по-медвежьи переступая с ноги на ногу.

Шугай покосился на него с насмешливой улыбкой.

— А при немцах, выходит, было под силу, Лукьян Агафонович?

— При немцах — другой вопрос, — значительно шевельнул тот бровями. Подумал и вдруг, посуровев, сказал с яростью: — Чтоб добывать герману уголек? Да нехай мои руки отпадут!

— А у меня, как видишь, не отпали, целы остались, — и Шугай как бы для убедительности показал свои огрубевшие руки, повернув их вверх ладонями.

— Твои не работали на германа.

— Как это не работали? — удивился Шугай. — А кто шахтой руководил?

Грыза огладил бороду.

— Руководить-то ты руководил, Архипыч, не спорю, только вместо уголька твоего герман шиш получал.

Шугай так и впился в него глазами: откуда знает?

— Как, то есть, шиш? А кто вагонами уголь отправлял? А кто…

— Опять же, не спорю, ты отправлял, — спокойно остановил его Грыза. — Только по твоему велению тот уголек в пути-дороге на воздух взлетал.

— Да ты в самом деле знал или понаслышке? — уже требовательно спросил у него Шугай.

— Воистину знал, — клятвенно приложил руку к груди Грыза.

— Почему в таком случае в комендатуру не донес?

Грыза долго молчал, понурившись.

— Ну, так как же по части забоя, пущаешь или не пущаешь? — не расправляя нахмуренных бровей, спросил он.

Шугай смягчился.

— Ты не серчай, Лукьян Агафонович. Про меня тоже черт знает что балакали. Небось и ты косяком смотрел.

— Может, и косился, да только за предателя тебя никогда не считал, вот как ты меня.

— Я не сказал, что ты предатель, чего изобретаешь! — Шугаю уже стало казаться, что, возможно, Грыза и в самом деле только для видимости пристроился в молитвенном доме пресвитером, в действительности сочувствовал подпольщикам, а может, узнал обо всем после ухода немцев и теперь подлаживается. Все это постепенно прояснится.

И он разрешил Грызе работать в бригаде Богини.

— Только смотри, в бороде не запутайся, укоротил бы, — добродушно пошутил на прощанье. В ответ тот отозвался также шуткой:

— Я ее за воротник упрячу.

Бригада Ивана Богини очищала лаву от обрушений, надежно закрепляла, чтобы можно было приступить к добыче угля.

Грызе было тесно в забое. Выработки плохо проветривались, не хватало воздуха, и Лукьян Агафонович часто прерывал работу. Забойщики советовали:

— Ты, батя, в штрек бы спустился, свежаком подышал.

— Ничего, выдержу, — отвечал Грыза, — задышка у меня от без привычки. Сколько уже годов за обушок не брался… — И опять принимался долбить породу.

Бригадир Богиня, сурового вида лет шестидесяти человек, говорил забойщикам так, чтоб слышал и Грыза.

— Чего беспокоитесь за святошу, на дурик жиру наел, пускай сбавляет.

Лукьян Агафонович помалкивал и еще с большим усердием налегал на обушок.

Когда подоспело время кончать работу, Грыза сказал бригадиру:

— Вы идите с богом, а я свой пай должен дорубать. Иначе не могу, совестно.

— Как же ты один останешься? — удивился Богиня.

— Мне не привыкать к своей шахте, Иван. Закрывши глаза, каждый ходок и закуток отыщу, — успокоил его Грыза. В бледном дрожащем свете шахтерок мокрое от пота лицо его лоснилось и, казалось, переливалось, но в темных блестящих глазах бригадир не увидел жалобы на усталость. Смотрели они с откровенной настойчивой просьбой.

— Ну, дьявол с тобой, оставайся, — махнул на него рукой бригадир, — только учти, случится что, я за тебя не ответчик. Все свидетели.

Лукьян Агафонович добрых десять минут долбил породу без передыха, а когда почувствовал, что силы покидают его, отложил в сторону обушок, улегся на спину, прислушался. Глубокая звенящая тишина царила вокруг. Лишь где-то внизу, в откаточном штреке, неумолчно бормотал ручеек. Немного передохнув, Грыза пополз к штреку. Он знал, где искать сына, — в левом крыле горизонта, за конюшней.

Вот уже скоро месяц, как Лукьян Агафонович не видел Ерофея. А бывало, нет-нет да и заглянет в землянку. Приходил он по обыкновению в полночь. Чаще же встречались в заранее условленном месте, в железнодорожной посадке. Там старый Грыза передавал сыну припасенные продукты, и Ерошка отправлялся обратно к степному шурфу.

В последнее время Лукьян Агафонович несколько раз приходил в посадку, но так ни разу и не повидался с сыном. Возвращаясь домой, терзался догадками: то ему чудилось, что Ерошку привалило породой или залило внезапно хлынувшим потоком подземной воды, — в шахте такое случается, — то видел задыхающимся от гремучего газа… Всякое брело в голову. И когда уже иссякло терпение, решился на последнее: проситься у Шугая на работу. Он знал, что у него, у Грызы, не было сил рубать обушком, пошаливало сердце, и поотвык. Но ему обязательно надо было знать, что с сыном.

Лукьян Агафонович поспешно шагал по слякотному, наполненному дурманящим тленом штреку. У поворота, где узкоколейка сворачивала к западной лаве, встретил крепильщиков. Они подлаживали бревенчатую раму под кровлю, начавшую прогибаться. С кровли тонкими струйками просачивалась вода.

— Зря стараетесь, — безнадежно сказал он.

— Почему так думаете, Лукьян Агафонович? — узнал его один из крепильщиков.

— Сам должен соображать, — уже начальственным тоном заговорил Грыза, — рама без затяжек не удержит. Видишь, как вода напирает.

— И то правда: нудота, а не работа.

— Промокли до нитки.

— Значит, жди, вот-вот порода рухнет, — мрачно пообещал Лукьян Агафонович.

— А где возьмешь затяжек, десятник? На всей шахте поганенького обапола не отыщешь, — жаловался другой крепильщик.

Грызе льстило, что его назвали десятником. Так его величали многие годы, и чтоб не поколебать веры в свое начальническое звание, наставительно строго сказал:

— Умеючи и ведьму бьют. Пошарили бы в старых выработках — небось нашли. — И нетерпеливо, так, словно его ждало неотложное дело, зашагал своей дорогой. Когда отошел несколько шагов, услышал у себя за спиной:

— Выходит, Грыза опять выбился в десятники. А при немцах баптистами заправлял.

— Ловок мужичишка. Но шалишь! Поплела петли лисичка да нарвалась-таки, — сказал другой голос.

Лукьян Агафонович пошел еще быстрее, но через каждую минуту невольно останавливался, гасил свет, чутко прислушиваясь. Ему казалось, что крепильщики следят за ним. И когда убедился, что его опасения напрасны, немного успокоился. По мере того как он удалялся от рудничного двора, все затхлее становился воздух. Подопревшие стояки и дощатые перекрытия сплошь обросли белоснежной пушистой плесенью. У подножия покосившихся крепежных столбов целыми семьями росли на длинных ниточках-стеблях грибы-поганки. Лукьян Агафонович с трудом узнавал эти, прежде не раз исхоженные им, горные выработки. Прошел еще с десяток шагов, и вдруг лучик лампы уперся в обрушившуюся стену породы. Бесформенные ребристые глыбы преградили дорогу. Дальше идти было некуда. Постоял с минуту, по-звериному чутко прислушался. На какое-то мгновенье ему почудилось, будто все вокруг жило своей жизнью, только притаилось, поджидает роковой минуты, чтобы внезапно обрушиться. Припав спиной к холодной стене, он принялся истово вслух молиться. И ему как будто стало легче и не так боязно. Грыза собирался уже идти в обратный путь, как вдруг кто-то сзади коснулся его плеча. Он окаменел от ужаса. Но все же нашел в себе силы, обернулся. Рядом с ним стоял человек, похожий на страшный призрак — в ватнике, с обросшим лицом, с косматой нечесаной головой, с темными провалами глазниц. Видение это показалось Грызе сродни мрачному подземному миру: от него так же, как и от каменных стен, веяло плесенью и тленом.