— Я же просила дослушать до конца. То, что у вас дела не лучшим образом на производстве обстоит, я еще в машине почувствовала: тут аммиаком так несет…

— Я вроде не замечал…

— Вы просто принюхались, но и сами травитесь, и народ на заводе травите. Впрочем, эту проблему я помогу быстро решить.

— Устранить утечки?

— Устранить заболевания, с отравлением связанные. Но это для меня вопрос вообще десятый по важности. Вы же должны знать, сколько у вас аммиака течет? В сутки, скажем? Или в час.

— Течет… прилично, но про час или даже про сутки я ничего сказать не могу: у нас течет главным образом когда нам электричество отключают. Да и черт бы с утечками, ребята с двести тридцать седьмого нам аммиак подкидывают — но насосы встают и процессы останавливаются. А электричество постоянно отключают, к нам же в город два десятка заводов эвакуировали, а новую электростанцию уже три года как строят и конца этой стройке не видно…

— То есть если у вас будет достаточно электричества…

— Если бы да кабы да во рту росли грибы…

— А с дровами у вас как?

— Что, в доме командировочных опять дров нет?

— Я не об этом: у нас электростанции в основном на дровах. С углем у вас как?

— Так угля достаточно, но насосы на угле…

— Откуда можно позвонить? Мне срочно с Ковровом связаться нужно.

— Можно и отсюда. Если телефонистам заказ сделать, то где-то через час может и соединят. Или вообще к вечеру. Вы мне номер скажите, я сам закажу: им велено руководство заводов быстро соединять.

— Час — это долго. А у вас ВЧ есть?

— Вы что, смеетесь? ВЧ разве что на азотно-туковом… то есть на двести тридцать седьмом.

— Едем к ним. А вы сегодня-завтра прикиньте, где на заводе поставить электростанцию на пять мегаватт, я скажу, чтобы сегодня же ее сюда отгрузили.

— Издеваетесь?

— Нет, у меня есть несколько лишних… то есть которые мы еще не придумали, кому ставить.

— Даже так? Ну, пойдемте к соседям, попросим их пустить позвонить…

То, что произошло в кабинете директора у «соседей», в памяти главного инженера завода под номером семьсот шестьдесят один осталось, вероятно, на всю оставшуюся жизнь. На завод их пустили без особых проблем: машину «содового начальника» охрана знала. А вот в приемной директора секретарша злобным голосом сообщила: нет его! Не от природной злобы так сообщила, а потому что знала, что у директора и без чужих посетителей забот хватает.

— А он нам и не нужен, — ответила беловолосая девушка, нам только телефон позвонить… вы тоже заходите, — позвала она остолбеневшую от наглости визитерши секретаршу, — чтобы потом не говорили что пришла Серова и что-то важное пропало.

Затем она подошла к аппарату (ни секунды не потратив на размышления, какой из них подсоединен к линии ВЧ), сняла трубку:

— Здесь Серова, соедините меня с заводом номер два в Коврове, с Курятниковым… — а затем, спустя где-то полминуты, продолжила: — Это Серова. Последний генератор, который мне Ватутин прислал, срочно грузите и отправляйте в Березники на содовый завод. Нет, вместе с угольным котлом и турбиной. Оформите как литерный… что Татьяна? Я уже пятнадцать лет Татьяна. Что? Мне самой Устинову по такому пустяку звонить? С генератором пришлите Гюнтера из энергетического, пусть возьмет бригаду монтажников, чтобы они за неделю максимум электростанцию тут запустили. А еще… секундочку, — девушка повернулась к «содовому инженеру»: — у вас-то энергетики найдется? — и, дождавшись утвердительно кивка, продолжила в трубку: — А за это у нас будет стекло. Что? Я тут останусь пока электростанция не заработает, так в госпитале и скажите. Что? Подтверждение телеграфом на содовый… на завод семьсот шестьдесят один. Ладно, завтра выезжаю. Или послезавтра… Всё, до связи.

Положив трубку, она поблагодарила секретаршу и вышла из кабинета. Оставшиеся в нем посмотрели друг на друга так, как будто увидели невероятное чудо и хотели убедиться, что им не показалось. Впрочем, это чудом в какой-то степени и было: на их памяти никто и никогда по этому телефону никому не звонил. Сюда звонили, и довольно часто, а вот отсюда…

Вернувшись в гостиницу, Таня поинтересовалась у словоохотливой заведующей, где в городе можно купить какую-нибудь еду. Та ответила, что на рынке искать уже поздно, там после двух уже нет никого, а в коммерческом все слишком дорого — и вообще, следовало там, куда командировка выписана, «прикрепиться» к столовой. На что Таня, пробормотав «ну, не прикрепились, так не помирать же с голоду», позвала с собой майора-пилота посетить «коммерческий».

— Татьяна Васильевна, — замялась та, — у меня с собой денег нет. А сухпай есть…

— Что за сухпай? Пара сухарей? Ты, товарищ майор, человек военный, и паек тебе начальство должно предоставить. Сегодня я у тебя начальство, и паек по норме я и обязана предоставить. Пошли!

— Татьяна Васильевна!

— И ты решила меня достать! Зови меня просто Таня, или, как полгорода зовет, Белоснежкой. Понятно?

— Понятно, Тать… Таня. А я — Ира.

— Вот и познакомились, пошли, изучим ассортимент Березниковской торговли: нам еще пару дней тут сидеть — и желательно делать это в сытости.

— А может, вернемся в Молотов? Там на аэродроме офицерский буфет… Вы же тут вроде уже обо всем договорились.

— Может и вернемся, но не сразу.

На следующее утро уже в начале восьмого в гостиницу прибежал уже директор азотно-тукового, и буквально с порога принялся убеждать Таню в том, что для ненужных ей электростанций лучшим местом на земле будет как раз его завод.

— Не сказать, что я не разделяю вашего мнения, — таинственно улыбнулась уже Шэд Бласс, — но сейчас я не могу принять какого-либо решения. Где-то через месяц, когда на содовом заводе сделают то, что мне пообещали, я специально приеду сюда чтобы в торжественной обстановке отправить в Ковров первый вагон соды. И вот тогда мы сможем поговорить на эту тему более подробно — а сейчас я завтрак закончу и мы улетаем домой.

— А раньше решить этот вопрос…

— Никак не получится: если сода отсюда ко мне не поедет, мне придется у себя содовую установку делать. Которой, сами понимаете, электричество потребуется — а забирать обратно ту, что на содовый я присылаю, просто слишком долго…

Шагая от гостиницы к «летной площадке», Ира не удержалась:

— Вы думаете, что теперь этот директор бросится помогать соседу?

— Я не думаю, а знаю что бросится. Надеюсь, что в середине мая содовый вернется к полноценному производству, и я получу от них что хочу.

— Но, как я поняла, вы хотите снова сюда вернуться когда они готовы будут. Зачем?

— Сейчас снег еще не сошел, а снег очень много гадости впитывает. Я же пообещала, что помогу горожанам здоровье поправить — а в мае уже пойму, как это сделать. Я же врач… да и просто хочется посмотреть на город, когда зеленая листва прикроет всю эту… Хочется запомнить город красивым, а не как помойку. А в мае любой город красив…

Несколько удивительным было то, что печальное состояние содового завода в Березниках в значительной (если не основной) степени было «спровоцировано» Таней. Завод почти всю войну выпускал необходимые фронту лекарства: сто процентов медицинского гипосульфита, больше половины производимого в стране стрептоцида — но уже летом сорок четвертого потребность в них резко упала. Зачем стрептоцид, если достаточно на любую рану разок брызнуть из «хрустального флакончика»? И на кой черт нужен производимый там же хлороформ, если тяжело раненому бойцу достаточно перед операцией дать пару столовых ложек «тормозухи»? К тому же после хлороформа пациенты просыпались с тяжелой головой, тошнотой и кучей прочих осложнений, а процента два из них вообще засыпали навеки — а после «тормозухи» просыпались полные сил и энергии?

Ну а то, что производство соды упало вдвое — так на фронте и без нее можно обойтись. А вот в тылу… но уже запустился (хотя и не на полную мощность) завод в Лисичанске, так что потеря казалась не критичной. Пока не критичной. В глобальном, так сказать, масштабе. На то время, когда «все для фронта, все для победы».