– Зачем? Книг мне не выдают, бумаги с карандашом не позволили… – как и на Лубянке, ему оставалось только складывать в голове очередную статью. Авраам вспомнил о давнем разговоре с его светлостью:

– Джон жаловался, что в архивах замка черт ногу сломит. Его предок навещал Святую Землю, участвовал в крестовом походе, был сподвижником короля Ричарда Львиное Сердце. Джон хотел отыскать сведения о его жизни… – рискуя окриком из зарешеченного окошка, он почесал ноющую голову, забинтованными пальцами:

– Надо порыться в сохранившихся монастырских документах. Мы с Эстер обещали Шмуэлю, что приедем в Рим, весной, всей семьей, проверим, как он устроился. Я хотел поработать в библиотеке Ватикана… – доктор Судаков намеревался добраться и до Италии, и до Израиля.

Пальцы, отчаянно, болели. Доктор в форме госбезопасности наложил повязку на искалеченные ногти:

– В прошлый раз я заново выучился печатать и стрелять, и сейчас справлюсь… – Авраам не хотел терять надежду, – но протезов жалко, – он провел языком по кровоточащим деснам, – протезы были новые, хорошие… – он сходил к дантисту летом, получив приглашение в президиум конференции:

– В университете намекали, что звание профессора мне почти обеспечено. Даже мои левые взгляды не помешали, хотя на факультете много левых… – Аврааму казалось забавным, что сторонников мира с арабами называют левыми:

– Мало найдется таких ненавистников коммунизма, как я, но у нас всех гребут под одну гребенку. Фрида тоже считает, что надо пойти на соглашение с Египтом, как мы сделали с Иорданией… – Шмуэль в политических баталиях за обеденным столом не участвовал. Иосиф, приезжая из армии в отпуск, ядовито говорил сестре:

– Посмотрим, как ты запоешь, когда тебе придет повестка о призыве. Но тебе не придется стрелять, женщин не берут в боевые войска. Будешь варить кофе генералам и носить за ними бумажки… – Фрида вздергивала изящный, веснушчатый нос:

– От службы я не откажусь, это мой долг. И я не собираюсь сидеть секретаршей, есть более интересные занятия. Я свободно говорю на арабском… – Иосиф ухмылялся:

– Как и половина Израиля… – девочка поджимала красивые губы:

– На английском, французском, немецком, идиш… – старший брат зевал:

– Еще половина Израиля. Ты займешь место Шмуэля, за пишущей машинкой, в Кирие… – дочь хотела стать археологом:

– Она молодец, – ласково подумал Авраам, – устроила музей в кибуце, в добавление к природному. Маленький, но она все хорошо организовала…

Раскопки еврейского поселения, неподалеку от Кирьят Анавим, продолжались. Летом Фрида, с одноклассниками, помогала археологам. В музее девочка собрала осколки керамики, древние ножи и несколько римских монет. Авраам вспомнил изящную шкатулку, найденную учеными летом:

– Красивая вещица, ее привезли в Израиль из Рима. У римлян был доступ к Балтийскому морю… – янтарь оправили в потускневшее серебро. Под лупой виднелись почти стершиеся буквы: «Julia Anna donum, LXXXIV».

В восемьдесят четвертом году Римом правил младший брат завоевателя Иерусалима, Тита, император Домициан. Фрида, едва дыша, рассматривала шкатулку:

– Это подарок Юлии Флавии… – дочь, наизусть выучила римскую историю, – единственной дочери императора Тита. Она стала любовницей Домициана, своего дяди… – Авраам вскинул бровь:

– В Риме половину женщин звали Юлиями, милая. Но Анна не римское имя, а еврейское… – Фрида выпятила губу:

– Все просто. Анной звали ее подругу, она жила в Кирьят Анавим. У нее здесь стоял загородный дом. Ученые нашли фундамент виллы… – на холме, рядом с остатками деревни, действительно, обнаружили следы богатого поместья.

Авраам мало верил в эту историю, но ему нравилось думать о дочери. Он поворочался, слушая стук сапог за стеной:

– О дочери и о доме. Моше, наверное, пропадает на сборе винограда. Он еще не решил, стать ли ему агрономом, или летчиком. Парни, втроем, тянутся в небо… – приятели Моше, сыновья Анны и Михаэля, тоже хотели сесть за штурвал.

По голосам в коридоре Авраам понял, что началась пересменка:

– Пять утра, двадцать пятое октября. День я хорошо помню. Подумать только, проклятый мамзер арестовал меня два дня назад, а словно вечность прошла. Но в тюрьме время всегда тянется медленно… – Кепка спрашивал у него, где сейчас Эстер:

– Я ему, разумеется, ничего не сказал, – вздохнул Авраам, – но не стоит ждать успеха восстания. Какое-то время венгры продолжат сопротивляться, но русские их раздавят… – через полчаса после пересменки начинался подъем:

– Оправка и завтрак, – усмехнулся Авраам, – на Лубянке давали ячневую кашу, сахар к чаю, а здесь на нас экономят. Понятно, что они не собираются нас выпускать… – он не знал, сидит ли кто-то в соседних камерах. Доктор Судаков, аккуратно, простучал стены, слева и справа, но ответа не дождался:

– Бежать, а как бежать… – он изучал затянутую проволочной сеткой лампу, – у меня под рукой нет никаких инструментов. Весточки от Волка ждать не стоит. Зная Волка, они с Мартой могли сюда приехать, услышав о восстании. Но у них дети, мал мала меньше. Нику всего шесть лет… – койка задрожала. Авраам насторожился:

– Я на нижнем ярусе подвала. Под проспектом проложили тоннель метро, но с началом беспорядков поезда прекратили движение… – он почувствовал легкие толчки. В коридоре переговаривались по-венгерски. Наплевав на глазок, соскочив на пол, Авраам приник распухшим ухом к каменной плите. Из-за контузии, после побоев, он плохо слышал. Запекшиеся губы зашевелились:

– Стук далеко, но можно что-то разобрать… – из-за глазка донесся крик, по-венгерски:

– Немедленно встать, руки за голову… – Авраам задергался, изображая конвульсии:

– Эстер, это стучит Эстер… – ему показалось, что он понял имя жены, – они добрались до подвалов здания… – дверь распахнулась, Авраам забился сильнее. Прикусив язык, он ощутил во рту соленый вкус крови:

– Врача… – алая пена потекла по лицу, – позовите врача…

Консервный нож взрезал тонкую жесть банки, с коровьей мордой и русскими буквами. Шмуэль хрустел сухарем:

– Мама… – он понизил голос, – а если у нас не получится… – сидя на ящике с взрывчаткой, Эстер, устало вытянула гудящие ноги, в грязных, армейских штанах:

– Перед отъездом я сделала педикюр, – пришло ей в голову, – взяла нарядные туфли и платье. Мы хотели сходить в оперу, даже смотрели программу на октябрь…

Майор Шилаг и ее маленький отряд миновали оперные подвалы больше часа назад. По прямой от здания театра до угла проспекта Андраши и улицы Ворошмарти, где раньше располагалось гестапо, а ныне управление госбезопасности, было меньше километра:

– Я бы прошла расстояние за десять минут, – поняла Эстер, – но это если над землей. Под землей, время тянется по-другому…

Отряд нес запас взрывчатки и оружия, передвигаясь в почти кромешной темноте. Путь от северной границы еврейского квартала, до их теперешнего пристанища, укромного угла канализационной трубы, занял почти всю ночь. Найдя сухое местечко, они забылись коротким, тяжелым сном. В четыре утра Эстер объявила подъем.

Подсвечивая себе фонариком, она, осторожно, двигалась за двумя парнями, сверяющимися с инженерными синьками:

– Надо быстро оказаться на месте и установить взрывчатку… – Эстер прикусила губу, – Авраама могут, в любой момент увезти в Москву, или… – о другом исходе она думать не хотела:

– Такого никогда не случится, – пообещала себе доктор Горовиц, – не для того я оперировала Авраама, не для того его спас покойный Виллем, не для того Волк его вырвал с Лубянки. Авраам вернется домой, в Кирьят Анавим…

Перед отъездом они отобедали по-семейному, под грецким орехом, рядом с белеными стенами барака:

– Иосиф не смог приехать с юга, а Шмуэль только покинул армию. Он привез подарки, для Фриды и Моше… – младшие дети тоже хотели попасть в Будапешт.

Облизав алюминиевую ложку, Эстер спрятала ее за голенище армейского ботинка:

– Нашли мне сороковой размер, – усмехнулась женщина, – после трех дней боев на баррикадах и операций в подвалах, мои туфли развалились… – с военной формой к ней вернулись и партизанские привычки: