– Посмотри на меня, милая. Я год провела в плену… – в глазах цвета корицы промелькнул холодный огонек, – но я бежала, и добралась до Израиля. Даже если Иосиф попал в руки арабов, он вырвется на свободу. В конце концов, – добавила Адель, – тетя Марта здесь, а на нее всегда можно положиться… – дядя Джон тоже приехал в Израиль, но о нем Адель не упомянула:

– Хоть бы они остались в кибуце, – вздохнула Фрида, – но у них дела, в Иерусалиме… – делами были похороны матери, но Фрида не хотела размышлять о предстоящей церемонии, на военном кладбище, занимающем часть горы Герцля:

– Теперь прибавится еще одна могила, – ветер шелестел страницами учебника, – когда Иерусалим станет единым, мы сможем навестить захоронения… – в этом году Фрида начала учить историю:

– Еврейский народ, единственное законное население Израиля, – читала она, – арабы в древние времена захватили нашу землю, отправив нас в изгнание… – Фрида пробормотала:

– В изгнание нас отправили сначала вавилоняне, а потом римляне, – хмыкнула девочка, – когда в стране появились арабы, евреи давно сидели в галуте… – она знала, что отец выступает за поддержание мира с арабским населением:

– Но сейчас, с войной, о таком и говорить невозможно, – поняла девочка, – в газетах пишут, что надо разорить все арабские деревни, даже на территории Израиля…

Между страницами книжки она заложила принесенный Джеки цветок. Подружка появилась под окном после ужина, с тетрадкой, карандашом и порцией яблочного пирога:

– От бабушки Симоны, – шепнула Джеки, – она сказала, что Моше, наверное, забрал твой кусок… – Фрида слабо улыбнулась: «Он растет». Джеки рассердилась:

– Ты тоже. Съешь, и давай напишем письмо Тикве… – Фриде стало стыдно:

– Тиква тоже потеряла мать, а я о ней даже не подумала. Джеки молодец, она сообразительная… – девочка унесла тетрадку, пообещав завтра отдать конверт в канцелярию кибуца:

– Тиква теперь круглая сирота… – Фрида положила рыжую голову на костлявые коленки, – я помню, она плакала, когда убили дядю Итамара. Его застрелили арабы… – Фрида испугалась:

– А если с папой что-то случится? Но ведь он теперь не служит в армии. Он говорит, что Израиль должен жить в мире. Но и в мирное время можно погибнуть, как тетя Цила…

Над соснами кибуца появились первые звезды. Сзади раздался шорох, Фрида обернулась. Стараясь не разбудить Моше, отец присел в постели:

– Принеси мне чаю, милая… – дочь захлопотала у стальной урны. Авраам смотрел на изящную, высокую для своих лет девочку:

– Она похожа на нее… Циону, но еще больше на Максимилиана. Она ничего, никогда не узнает, я обещаю… – налив чашку, передав ее отцу, девочка взобралась на стул. По белым щекам, по высокому лбу рассыпались мелкие веснушки. Фрида покачала ногой, в растоптанной туфле:

– У меня еще есть пирог, папа, – сообщила она, – Моше съел три порции, а ты даже не попробовал. Он очень вкусный, тебе надо хорошо питаться… – горячий чай обжег заживающие губы Авраама:

– Что она мамзер, она тоже не знает. Девочка потеряла мать, я не могу с ней о таком говорить… – перехватив пустую чашку, Фрида ловко сунула ему тарелку:

– Ешь, пожалуйста… – Авраам неслышно вздохнул:

– Потом я ей все скажу, когда она подрастет… – он улыбнулся дочери: «Поем, но только вместе с тобой».

Старческие руки разгладили аккуратно сложенный лист бумаги.

Из-за открытой двери в маленький кабинет рава Левина доносилось гудение детских голосов. В главном зале ешивы занимались юноши. Малыши, подопечные раввина, начинающие учить алфавит, обосновались в боковом классе, с развешанными по стенам плакатами:

– Алеф, бейс, гимел, далет… – Генрик слушал знакомый напев. По дороге из Польши на юг Циона учила детей отряда ивриту:

– Некоторые подростки, до войны, ходили в еврейские школы, однако они все позабыли, а я вообще не начинал учиться… – в гетто работали классы, но Тупица отправился в Аушвиц, не дотянув и до пяти лет. Он не хотел вспоминать змею:

– Она предательница, русская шпионка. Не удивлюсь, если пан Конрад тоже погиб из-за нее… – Генрик не мог простить змее смерти отца:

– Наверняка, она сошлась с папой по заданию СССР. Никакой любви у нее не было, и быть не могло. Такие, как она, не умеют любить… – Генрик не хотел обсуждать змею даже с дядей Меиром, но ему казалось, что Циона получила задание завербовать отца:

– Папа известный музыкант, после войны его ждали гастроли в Европе и Америке. СССР был заинтересован в таком агенте. Может быть, папа ее раскрыл, Циона попросила русских от него избавиться… – вспоминая смерть отца, в госпитале Шаарей Цедек, неподалеку, Генрик едва сдерживал слезы:

– Змеи больше нет, – напоминал он себе, – она сбежала к хозяевам, я ее не увижу… – ему хотелось расстрелять Циону прямой наводкой, как он сделал с русскими танками, под Дьёром:

– Не увижу, – повторил Генрик, – и хватит о ней думать. Она, все равно, что мертва… – знакомые пальцы ласково коснулись его руки. Незаметно для раввина, под столом, Адель погладила его ладонь. В кибуце им только один раз удалось побыть вместе.

Из-за войны охрану Кирьят Анавим усилили. Оказавшись за оградой поселения, полковник Горовиц, недовольно сказал:

– Два года назад, когда я приезжал на бар-мицву Аарона, я, как следует, погонял местных дармоедов. Мне надо чаще навещать Израиль, тогда безопасность здесь будет на высоте…

К облегчению Меира, в Иерусалиме, на каждом углу, встречались военные патрули. Иордания сохраняла нейтралитет, Сирия и Ливан не нарушали северные границы, но страна подготовилась к нападению соседей:

– Очень хорошо, что здесь все в порядке, – сварливо заметил полковник, – но я еще дам свои рекомендации Коротышке, при личном свидании… – Меир и Шмуэль уехали в Кнессет, на встречу с членами правительства. Речь шла об организации государственных похорон, для погибшей тети Эстер.

Перед тем, как распрощаться с Аделью и Генриком, на углу улицы Яффо, полковник зашел в телефонную будку. После короткого разговора он потрепал Шмуэля по плечу:

– Хорошие новости из Тель-Авива. Особая миссия улетела на юг. Они привезут Иосифа и его отряд домой… – Адель подумала:

– Джон рассказывал, что меня искали в Рамалле, но не нашли. Вахид утащил меня в горы, все посчитали, что я мертва… – девушка прикусила губу, – никто не отправлял за мной миссий… – детские голоса смешались в голове с младенческим плачем. Запястье загорелось, словно охваченное огнем:

– Иосифу двадцать лет, он мужчина, солдат, а мне было четырнадцать… – Адели стало жалко себя, – меня бросили на растерзание негодяям, даже не вспомнив обо мне… – Генрик, как и Джон, ничего не спрашивал у нее о годе плена:

– И не спросит, – сказала себе Адель, – он деликатный человек. Но Джон и ногой не ступил в Будапешт, ему было на меня наплевать, а Генрик рисковал жизнью, ради меня, ради всех нас… – с дядей Меиром и Шмуэлем они договорись встретиться в кафе, в вестибюле отеля «Царь Давид». Свернув в узкие переулки Меа Шеарим, Адель прикрыла голову платком покойной тети Эстер.

Отдавая ей квадрат шелка, от Hermes, Фрида вздохнула:

– Мама его редко носила. Она держала в платке пистолет, а потом отдала вещицу мне. Я в него заворачиваю кинжал… – девочка провела пальцем по золотой фигурке рыси, – забирай, чтобы у тебя осталась память, о маме… – Адель и так бы никогда не забыла тетю Эстер:

– Как будет помнить ее Генрик, – подумала девушка, – именно она его спасла… – муж нацепил на темные кудри потрепанную кепку, шотландского твида:

– Это папина, – объяснила Фрида, – то есть со склада кибуца, но папа всегда ее надевал, когда ездил к раввинам. У меня тоже есть кепка, только красная… – девочка прищурила голубые глаза. Адель, внезапно, подумала:

– У нациста, в Будапеште, тоже были голубые глаза… – она поймала отражение лица незнакомца в зеркале, – но я не смогу его описать, он такой, как тысячи других мужчин. Ничего приметного в нем не было… – Адель и не собиралась никого описывать: