– Он похож на отца, то есть дядю Волка, – поняла Полина, – он вежливый, предупредительный, он встает, когда я поднимаюсь… Остальные всегда валяются на диванах. Они даже бровью не поведут, когда девочка заходит в комнату. Густи теперь живет одна. Бандиты, как их зовет Теодор-Генрих, совсем распоясались. Но подарки, они, все равно, получат, Рождество и есть Рождество… – подарки увозили и близнецы Кардозо, отправляющиеся на континент и в Израиль:

– Маленький Джон переписывается с Фридой, – вспомнила Полина, – они оба знают арабский язык. Теперь он хочет выучить иврит… – брат занимался и русским. Полина нашла глазами прямую спину отца, в старой, провощенной куртке:

– Папа побрился, и надел костюм, но, все равно, от него пахнет гарью и свежей водой… – они вернулись в замок с плетеной сеткой рыбы и тремя куропатками. Запах костра всегда напоминал Полине о предрассветных рыбалках, в Банбери, о звоне комаров над покрытой росой травой, о печеной, пачкающей пальцы картошке. Отец рассказывал им о военных временах:

– Но сейчас войны нигде нет, – успокоила себя девочка, – папа едет по делам, это безопасно… – она поморгала темными, длинными ресницами:

– Последнее благословение… – прихожане поднялись, – сейчас мы пойдем на ланч… – Марта поймала ласковый взгляд мужа:

– Хорошо, что я с ними лечу в Стокгольм, – подумала она, – правильно Волк говорит, береженого Бог бережет. Шведы обеспечивают безопасную квартиру, но мне там появляться не след. Остановлюсь у фрау Кампе, подружка и подружка…

Двери церкви распахнули, в рыжих, кудрявых волосах Полины заиграл солнечный зайчик. Девочка подняла на Марту прозрачно-голубые, отцовские глаза:

– Вы к Рождеству вернетесь… – робко спросила Полина, – а папа когда приедет… – Марта поправила шарф, на шее девочки:

– Чуть позже. Но обещаю, что очень скоро… – герцог остановился на пороге церкви. Солнце освещало маленькое кладбище, с покосившимися памятниками, серого гранита. Башни Балморала возвышались на той стороне быстрой реки, с перекинутым через поток каменным мостом. Ива склонялась к воде, в ярком небе метались птицы:

– И ивы, и трава, и сена сладкий дух, – пробормотал Джон, – простор лугов, и облака, как пух… – сын, сзади, одобрительно, закончил:

– Щебечет дрозд, все выше и все шире, поют все птицы в нашем Оксфордшире… Только мистер Томас писал об Англии, папа, а это Шотландия… – Джон привлек к себе подростка:

– Так даже лучше. Не зря наш предок сидел в здешних краях, на стене Адриана. Держи, милый… – Маленький Джон ощутил в ладони что-то острое:

– Папа, – изумленно сказал мальчик, – ты его никогда не снимаешь… – медная, тусклая оправа переливалась, цепочка обвила его пальцы:

– Теперь снял… – отец потрепал его по коротко стриженым волосам, – считай, что реликвия у тебя на ответственном хранении, граф Хантингтон… – Джон хотел прибавить:

– Позаботься о Полине, если что… – он оборвал себя:

– Мальчику тринадцать лет, он и так все поймет. Он и Полина крестники королевы, ее величество не оставит детей заботой. Да и не случится ничего, мы съездим в Россию и вернемся домой, с Валленбергом… – дочка подскочила к ним:

– Папа, Маленький Джон, на ланч обещали пудинг, с зимними грушами и ванилью… – Джон расхохотался:

– И нашего лосося, не забывай. Пойдемте, милые, – он обнял детей, – не стоит задерживать ее величество… – брат с сестрой побежали вперед, он услышал тихий голос Марты:

– Джон, все будет хорошо. Не волнуйся, если что, то я, то есть мы с Волком… – герцог коснулся тонкой руки, в замшевой перчатке:

– Я знаю, да. Спасибо, Марта… – он взглянул на белокурую голову кузена:

– Она уверена, что Волк вернется домой. Хотел бы я, чтобы и меня так ждали, как в том русском стихотворении… – справившись с тоскливой болью внутри, герцог пошел к замку.

На серой гальке берега догорал обугленный плавник. Голубые языки пламени лизали черные ветви. Дерево трещало, шуршали слабые волны прибоя. В самолете из Балморала Марта переоделась в синие джинсы и потрепанную, непромокаемую куртку.

Британский рейс шел на военную базу, к югу от Стокгольма:

– Там в сорок шестом году сел самолет с Федором Петровичем и остальными, – весело сказал Волк, – а мне в это время, в лазарете шведского траулера, заводили остановившееся сердце… – Марта прижалась головой к его плечу:

– Значит, ты проживешь до ста лет, милый мой. Как дедушка Питер, в прошлом веке, как тогдашняя бабушка Марта… – они взяли к костру флягу, с крепким кофе, и армейские сэндвичи, с беконом, на белом хлебе. Его светлость и Меир поехали обедать в город:

– Когда я еще поем хаггис и овсяную похлебку, с бараниной, – заметил Джон, – явно не в СССР, не говоря об устрицах… – шведы обеспечивали миссию сухим пайком, на первые несколько дней:

– Дальше нам предстоит охотиться… – Волк прикурил от уголька, – но в тех местах зверь и птица непуганые, даже сейчас, на пороге космического века, как выражается Ник… – он заставлял себя не думать о детях. Волк считал всех мальчишек своими:

– И не только мальчишек, – он не выпускал руки жены, – Густи отделилась, но девочка тоже нам, словно дочь. И юный Ворон, пусть и кузен Марты, нам сын… – он напомнил себе, что надо сказать Марте о завещании:

– Пусть она знает, – вздохнул Волк, – она, конечно, начнет ворчать… – так и случилось. Отстранившись, Марта, недовольно, сказала:

– Не понимаю, зачем это нужно… – Волк, терпеливо, продолжил:

– В случае подтвержденной смерти или пятилетнего, безвестного отсутствия. Бромли обо всем позаботится, я подписал документ, изменяющий завещание… – раньше его деньги делились между детьми и Мартой, в равных долях:

– Она назначается опекуном, для Максима, а для Ника и Ворона она и так опекун… – Волк пожал хрупкие пальцы, – она со всем справится, можно не сомневаться… – вслух, он сказал:

– Не спорь хотя бы с адвокатом, потому что с мужем ты всегда споришь… – яркие, голубые глаза заиграли смехом, – я больше, чем уверен, что и Джон и Меир тоже так сделали… – Марта пыхнула своей сигаретой:

– Какие-то ненужные опасения. Пограничники вас не заметят, вы вооружены до зубов, двое говорят по-русски, пусть Джон и с акцентом… – герцог опять становился выходцем из Прибалтики. Волк помолчал:

– Питеру на пути встретился Иван Григорьевич Князев, а нам такой удачи ждать не стоит. Ему помогли бежать арестованные моряки, а нам надо вызволить Рауля с зоны. В общем, – подытожил он, – впереди не самая легкая миссия… – дети считали его отправившимся в деловую поездку:

– Я часто бываю на континенте, они привыкли. Надо, наконец, добраться до острова Анны Александровны и Федора Петровича, – решил Волк, – повидаться с Петькой, моим шурином, половить рыбу, с тестем, поесть тещиных блинов… – Меир обещал устроить визит:

– У Марты есть разрешение на такие поездки, – сказал кузен, – тебе и детям мы тоже все организуем… – даже в середине декабря полуденное небо над Северным морем оставалось светлым:

– Когда я лежал в больнице, в Швеции… – тихо сказал Волк, – я смотрел на горизонт. Я все понимал, Марта, но не мог ничего сказать. Вокруг говорили на шведском языке, только сестра Каритас читала мне Библию по-немецки. Она верила, что я оправлюсь, так и случилось… – Волк провел губами по нежному запястью, – а вечерами, в темноте, я следил за огоньками рыбацких лодок. Ты мне читала, в Москве, слова, Джордано Бруно… – теплое дыхание щекотало Марте ухо:

– Каждая лодка в море, словно звезда в небе… – Максим обнимал ее, – мне казалось, что я стою на берегу, а ты уходишь от меня… – Марта смотрела на серые волны:

– Я слышала тот голос, – пришло ей в голову, – она не хотела, чтобы я нашла Волка, не хотела, чтобы я была счастлива. Я пообещала, что рассчитаюсь с ней, кем бы она ни была…

На досуге Марта разбиралась в семейной хронике, тетрадях викторианских времен, в обложках мраморного картона. Почерк родившейся в Америке бабушки Марты был мелким, ясным, разборчивым: