– Капитан, то есть Михаэль, это приватный разговор, мы здесь одни… – в комнате царила тишина. Полковнику стало не по себе:

– Оружия у него нет, как и у меня. Психологи сказали, что его выстрелы, на трапе, часто случающаяся вещь. Я и сам так себя повел, после гибели папы. Питер меня остановил, не дал убить пленных… – он вспомнил тихий голос кузена:

– Я надеюсь, что ты так же поступишь со мной, Меир, буде понадобится… – полковник подумал:

– Тогда Питер ушел за линию фронта, его взяли в плен, он едва не умер, в Доре-Миттельбау… – он верил, что сможет разговорить Михаэля:

– У меня тоже были такие глаза, когда я вернулся в Америку. Надо, чтобы он открылся, ему станет легче. Иосиф младше, он вообще еще ребенок… – племянник твердо намеревался не покидать армии:

– Я пойду в университет, – заявил Иосиф, – мама хотела, чтобы я стал врачом, да я и сам этого хочу, но потом я вернусь в особый отряд… – тикали часы на стене. Меир потушил сигарету:

– Мы здесь одни, – повторил полковник, – ты знаешь, что я тоже был в плену, на той войне, и не пару дней, а полгода. Иногда происходят вещи, которых мы стыдимся. Мы предпочитаем не обсуждать пережитое, с врачами, или близкими людьми. Но, Михаэль, – он помолчал, – поверь мне, разговор о таком всегда к лучшему… – поднявшись, капитан аккуратно отодвинул стул:

– Мое пребывание в египетском плену подробно описано в моем рапорте и приложенном протоколе допроса… – Михаэль, упорно, избегал взгляда Меира, – обратитесь к документам. У вас нет официального статуса в нашей армии, я не обязан с вами разговаривать, господин Горовиц… – дверь закрылась. Меир пробормотал себе под нос:

– В общем, я предполагал, что все именно так и повернется… – рассовав по карманам пиджака сигареты, он пошел к будке охраны, где их ждала машина, до кибуца Кирьят Анавим.

Крупные капли дождя падали в пыль дороги, ведущей к открытым воротам военного кладбища, на северном склоне горы Герцля. Даже на государственных похоронах, согласно иерусалимскому обычаю, женщин и детей не допускали к могиле.

Держа за руку молчаливую Фриду, Марта, издалека, смотрела на тело Эстер, завернутое в холщовый саван. Носилки покачивались на плечах офицеров, в военной форме. Северный ветер полоскал над головами собравшихся израильские флаги:

– Скорбящие сопровождают процессию, но к носилкам не приближаются, – вспомнила Марта, – Авраам, Меир, и близнецы первыми бросят землю в яму… – доктор Судаков отказался от инвалидного кресла, куда его хотели усадить врачи:

– Мальчики меня поддержат, – хмуро сказал он, – и Меир с Джоном будут рядом… – кузены не носили форму или ордена, но Марта сразу отыскала в толпе прямую, с безукоризненной выправкой, спину герцога:

– Он сам вызвался нести тело. Он рассказывал, как приехал в Амстердам, после развода Эстер, с предложением ей координировать разведку, на континенте. Близнецы тогда еле встали на ноги, были совсем малышами… – у парней отросли неухоженные, светлые бородки.

Лацканы штатских пиджаков мужчин, по обычаю, надорвали, у сердца. Прореха зияла и на армейской рубашке Иосифа. Марта вглядывалась в заплаканные лица юношей. Меир признался ей в неудачном разговоре, с капитаном Леви. Женщина пожала плечами:

– Ты понимаешь, если с ними что-то случилось… – Марта повела рукой, – они оба и словом ни о чем не обмолвятся. Иосиф с братом три года промолчали, после Аушвица. Михаэль не зря устроил суматоху, с пальбой на трапе… – Меир присвистнул:

– Думаешь, он знал, что делает… – они с Мартой курили под раскидистым грецким орехом, рядом с комнатой Судаковых. Полковник предложил убрать вещи покойной Эстер:

– Тебе такое тяжело, – заметил он Аврааму, – пусть близнецы и младшие посидят с тобой, в больнице. Мы с Мартой обо всем позаботимся… – ордена и фотографии Эстер отправлялись в маленький музей, устроенный преподавателем истории, в кибуце. Марта занялась бельем и чулками женщины:

– У нее и не было ничего своего. Пара юбок, пара рубашек, докторский чемоданчик… – чемоданчик Эстер подарил Гольдберг, отыскав довоенную вещицу на иерусалимской барахолке, – спиртовка и пишущая машинка… – чемоданчик забрал Иосиф. Юноша шмыгнул носом:

– На этот год я останусь в армии… – он остановился, словно запнувшись, – но попрошу о переводе на фельдшерские курсы, в центре страны. Шмуэль уезжает, мне надо быть ближе к младшим и папе… – Иосиф тоже стал звать Авраама отцом. Пишущая машинка ушла Шмуэлю. Доктор Судаков обнял пасынка:

– Надеюсь, на ней напечатают и второй докторат, милый… – младший близнец Кардозо улетал в Рим после шивы.

Услышав Меира, Марта кивнула:

– Он все отлично знал. Он хотел отвлечь внимание психологов и врачей от случившегося на базе, на самом деле… – Меир затянулся крепкой сигаретой: «А что случилось, Марта?».

Женщина смотрела на носилки:

– Михаэль идет рядом с Генриком. Мы никогда не узнаем, что случилось. Ни Михаэль, ни Иосиф ничего не скажут… – глаза Иосифа напомнили ей взгляды узников концентрационных лагерей:

– Он смотрит, как музыканты, в Терезине, игравшие на обеде, устроенном мерзавцем Гейдрихом… – Марта очнулась от робкого голоса Адели:

– Тетя, мама говорила, что вы с тетей Эстер в Праге познакомились? – холодный ветер играл краями ее шелкового платка:

– Эстер раньше хранила в платке пистолет, – вспомнила Марта, – я отдала ей вещицу, когда приехала из Индии. Пусть девочка носит, в память о ней… – Адель держала за руку кривящего рот Моше. По дороге на кладбище мальчик расплакался:

– Я хочу быть с папой и братьями, тетя Марта! Почему меня не пускают к маме… – Марта погладила рыжие, прикрытые кипой, кудри:

– Мы подойдем к могиле, ты попрощаешься с мамой, милый… – она вспомнила рассказ Эстер о похоронах Итамара Бен-Самеаха:

– Сегодня Эмиль провожает в последний путь Цилу… – утром в кибуц привезли телеграмму, от Волка и Мишеля, – мэрия выделила участок, на городском кладбище, для еврейского погребения. Бедный Эмиль, он ставил хупу в Мон-Сен-Мартене, а теперь у него появится могила. Розу не хоронили, а сбросили в ров, как делали в лагерях…

Марта крепче сжала руку Фриды. У девочки дрожали губы, она ежилась под ветром. Анна на похороны не приехала:

– У нее все дети слегли, – вздохнула Марта, – разом. Бедные малыши, они волновались, из-за отца. Эстер говорила, что ребятишки, спасенные из гетто, подхватывали все болезни… – Марта поправила платок:

– Да, в сорок втором году, когда я туда приехала с первым мужем. Я тогда в первый раз увидела покойного дядю Питера… – над кладбищем пронеслись чистые звуки гимна. Моше разрыдался:

– Хочу к маме, пустите меня, пустите… – Фрида заплакала, уткнувшись мокрым лицом в плащ Марты:

– Авраам не скажет ей правды, девочка не узнает, кто ее настоящие родители, – поняла Марта, – но надо его предупредить, насчет Максимилиана… – она подумала о собственной бабушке, тезке маленькой Фриды. В архивах она пока ничего не отыскала:

– Горовиц, распространенная фамилия, – предупредил ее доктор Бейн, – хотя, если ваша родня жила под Белостоком, или Гродно, это сужает круг поисков… – о Белостоке или Гродно Марте упоминал Авраам. Доктор Судаков развел руками:

– Папа не жаловал царскую империю. Дедушка Исаак еще переписывался с той родней, но потом все заглохло. Дядя Меира, отец покойных Регины и Аннет, пропал в тех краях, после русской революции… – Марта кивнула:

– Горский, то есть мой дед, там тоже подвизался. Их дороги могли пересечься, они знали друг друга с детства… – Марта не оставляла надежды выяснить что-то о своей бабушке:

– Она должна была где-то родиться, в конце концов… – сквозь шум ветра до нее донеслись торопливые шаги. Черная капота развевалась над сгорбленными плечами рава Левина:

– Извините, я тоже с похорон… – он ловко перехватил руку плачущего Моше:

– Пойдем, милый, я проведу тебя и Фрейду на кладбище. Вашу маму провожает весь Израиль… – могилу закрывала густая толпа, – никто, ничего не заметит… – рав Арье спохватился: