– Конечно, тебе нравится Лермонтов на внешность… – Маша прыснула: «Дурак». Мороженое закапало на скамейку, Саша поднялся:

– Держи платок. Я выброшу и принесу лимонада. Еще пара танцев, и пойдем домой… – официально на площадку детей не допускали, но документов здесь никто не проверял:

– Мы с Сашей оба высокие, и выглядим старше своих лет… – Маша вытерла руки, – но жалко, что оркестр играет только старые песни… – она услышала незнакомую музыку.

На девочку повеяло теплыми пряностями. Низкий голос вежливо сказал на ломаном русском языке:

– Товарищ, вы позволите… Окажите мне честь, танец… – Маша решила:

– Интурист, наверное, из Венгрии или Польши. В Ялте много отдыхающих из социалистических стран… – подтянутый высокий мужчина носил отличный летний костюм серого льна, с неизвестным Маше значком на лацкане:

– Алый флаг и пятиконечная звезда. Он коммунист, но какой партии… – у него была крепкая рука, на запястье поблескивали стальные часы военного образца. Маша покраснела:

– Я говорю по-немецки и по-французски, товарищ… – неизвестный обрадовался:

– Excellent! Vous me dites sur Komsomol… – оказавшись на площадке, Маша, смело спросила:

– Вы француз? Это значок французской компартии… – играли танго, но девочка не узнавала мелодию:

– Это какая-то новая… – он покачал головой:

– Значок с моей родины, товарищ. Символы борьбы с буржуазией, нашей приверженности марксизму-ленинизму. Я кубинец… – его голубые глаза сверкнули:

– Это финское танго. Летом я участвовал во Всемирной Ассамблее Мира, в Хельсинки. Оттуда я приехал в СССР…

Маша ахнула:

– Вы революционер… – красивые губы коротко улыбнулись:

– Скажем так, домой мне больше не вернуться… – ее каблуки стучали по деревянному полу танцплощадки. Осенний ветер шелестел золотыми листьями каштанов. Маша взглянула на едва заметную седину в его светлых волосах:

– Я думала, что все кубинцы темноволосые… – легко закружив ее, он отозвался:

– Я из испанской семьи… – девочка даже остановилась:

– Вы, наверное, воевали и в… – он посмотрел поверх ее головы:

– Да, в Испании. Впрочем, то дело давнее… – оркестр заиграл Утесова. Кубинец, поклонившись, отвел ее к скамейкам.

Горничная принесла Наташе стальной термос с горячим какао и бумажный пакетик с бакинским курабье и ореховой нугой.

Печенье Журавлева взяла для себя. Младшая дочка не любила сладости:

– То есть она любит, – поправила себя Наташа, – но только простое варенье, вроде клюквенного, или ржаные пряники. Мороженое она всегда выбирает самое дешевое, пьет газировку без сиропа… – Наташа подумала:

– Словно матушка. Она умерла, а я так и не попросила у нее благословения для Машеньки. Но она была права, у меня появились и мальчик и девочка… – Наташа видела, как изменился муж за последнее время:

– Не только потому, что он избежал… – Журавлева даже в мыслях не хотела произносить это слово, – но и потому, что у нас теперь есть Марта… – Михаил Иванович баловал девочку, сам укладывал ее спать и рассказывал сказки:

– Маша росла в военное время, почти не видя отца, а сейчас наступил мир. Хорошо, что нас переводят из Москвы, – вздохнула Наташа, – как говорится, подальше от греха… – муж не обсуждал с ней рабочие дела, не упоминал о судьбе коллег, потерявших, по выражению Наташи, должности. Она не хотела думать об арестах, чистках и расстрелах:

– Берия оказался шпионом западных держав, как Горский. В органы пробрались предатели, изменники, они обманывали Иосифа Виссарионовича. Вот и все, и нечего больше о таком говорить…

С мужем она предпочитала говорить об успехах старшей дочери в спорте и музыке, и о выборе школы для Марты. Весной девочке исполнялось шесть лет:

– Она может перескочить через класс или даже два, – поняла Наташа, – она читает, пишет, а с математикой управляется лучше меня… – в Куйбышеве старшая дочь поступала в лучшую школу города, где учились дети руководителей области. С этого года раздельное обучение отменяли, но Наташа не боялась, что дочь отвыкла от мальчиков:

– Саша проводит с нами каждые каникулы, они как брат и сестра. На ипподроме тоже занимается много мальчишек… – Марта, судя по всему, пошла в родителей, неизвестных Наташе Журавлевой ученых:

– Надо потом подобрать ей физико-математическую школу. Маша пойдет на филологический факультет, а Марта любит технику… – Михаил Иванович учил девочку разбираться с радио и электричеством:

– Она очень аккуратная, – ласково подумала Наташа, – сама приводит в порядок комнату, даже стирать сама захотела, как Машенька в детстве… – в Куйбышеве Журавлевым полагались горничная, повар и шофер. Муж принес Наташе снимки будущей дачи в закрытом поселке на берегу Волги:

– За пятнадцать лет там все перестроили, – поняла Журавлева, – от дома, где мы жили, от дачи Антонины Ивановны ничего не осталось… Интересно, где сейчас Володя? Пошел по кривой дорожке, как говорится. Ему семнадцать, он может сидеть в колонии для несовершеннолетних…

Смотря на Марту, Наташа повторяла себе:

– Бог нас простит. Мы взяли сироту, мы искупили вину перед мальчиком… – стоя перед зеркалом, она огладила ладонями просторную грудь в кофте итальянского кашемира:

– Вроде в талии я похудела… – она склонила голову с аккуратно закрашенной сединой, – мы здесь с сентября, приехали в самый сезон фруктов… – в санатории работали преподаватели для отдыхающих детей. Маша начала заниматься по программе восьмого класса.

Муж оставался в Москве, готовясь к переезду. Наташа больше не боялась развода:

– Михаилу Ивановичу почти сорок пять, он не рискнет новой должностью. Он привязан к нашим девочкам, и я немного подтянулась, с Мартой… – Наташа не хотела отдавать малышку, сироту, в детский сад, пусть и закрытый. Она сама гуляла с девочкой в парке Горького, и научилась кататься на велосипеде:

– Мне еще не исполнилось сорока, – улыбнулась Наташа, – на меня опять стали смотреть мужчины… – она замечала заинтересованные взгляды на пляже и на ялтинской набережной. Сейчас, правда, пляж опустел. Серую гальку освещали фонари, деревянные топчаны выстроились вдоль дорожки, ведущей к морю. Ветер хлопал решетчатой дверью дамской раздевальной кабины. Присев на топчан, Наташа следила за маленькой фигуркой девочки.

Марта и Дружок носились по влажной гальке. Малышка бросала терьеру палочку:

– Она выпила только чашку какао и поскакала к морю. Она любит воду, купается, даже когда холодно… – ветер, впрочем, был еще теплым. Журавлева все равно прикрыла бронзовые косички дочери береткой и надела ей шарф:

– Надо перед сном дать ей горячего молока с медом, – решила Наташа, – вдруг она промочит ноги… – Дружок громко лаял, шуршали волны. Наташа рассеянно сжевала курабье.

Она ничего, никому не говорила, даже мужу. Марту доставили к ним с хорошим импортным чемоданом. Михаил Иванович махнул рукой:

– Там ее вещи, тетрадки, книжки… В общем, разберешься…

Распятие Наташа нашла в детской книжке: «Жизни великих ученых». Старое золото переливалось филигранью, крестик украсили изумрудами:

– Наверное, ее семейная реликвия, – подумала Наташа, – мы ничего о ней не знаем, кроме имени. Михаил Иванович упоминал, что после войны в СССР привезли много немецких ученых. Может быть, Марта вовсе не русская… – она даже самой девочке не сказала о вещице. Крестик отправился в бельевой ящик комода Наташи, где лежало и кольцо со змейкой.

Она все равно чувствовала неудобство. Одевшись как можно более скромно, Наташа сделала вид, что едет на целый день к подруге на дачу. Муж был в командировке, Маша уверила ее:

– Не волнуйся. Повар здесь, мы с Мартой не умрем от голода… – искать священника в Москве было опасно. Наташа отправилась на электричке в Загорск. В Лавре, поклонившись мощам преподобного Сергия, она разговорилась с пожилой женщиной, богомолкой. Та серьезно сказала:

– Сама ее окрести, милая, на всякий случай. Так можно, церковь разрешает. Брызни на девочку святой водой, когда она заснет… – Наташа привезла в Москву святую воду в пустом флаконе из-под духов: