– Ты тоже высокая, – откашлявшись, заметил мальчик, – хотя это София у нас всех переросла… – Света кивнула:

– Моя мама была высокая. Она героиня, она сражалась военной медсестрой, освобождала лагерь Равенсбрюк. У нее были ордена и медали… – девочка нахмурилась:

– Было жарко, мама носила парадный китель, белый. Мы с ней куда-то ехали. Маме уступили место, но она не села. Это, наверное, случилось в Москве… – она помнила большую, черную собаку, Пирата, плеск воды, далекие очертания гор, на горизонте:

– Скалистые горы, – подумала Света, – наверное, папа или мама выросли на ранчо… – дальше все становилось смутным. Она слышала грохот бомб, треск выстрелов, вдыхала соленый запах крови:

– Это было на войне, – напомнила себе Света, – где погибли мама с папой. Они были коммунистами, они сражались с американскими захватчиками… – в голове зазвучал низкий, вкрадчивый голос:

– Тебя спасли, милая, переправили в расположение советских войск. К сожалению, потрясение вызвало болезнь, но мы тебя лечим, и ты скоро оправишься… – Света, твердо, сказала себе:

– Я выздоровела, обо мне заботится Советский Союз. В нашей стране нет сирот. Я буду октябренком, как Павел и София, потом пионеркой, как близняшки… – Аню и Надю приняли в пионеры на годовщину великой революции. Девочка полистала книгу:

– Как здорово, что вы и французский знаете… – Аня уверила ее:

– Ты тоже выучишь. Ты с нами будешь говорить по-английски, каждый день… – преподавателя английского языка в интернате звали Львом Петровичем, но все знали, что он настоящий англичанин:

– Он тоже приехал в СССР до войны, – объяснила Аня, – как твои родители. Он британский коммунист… – близняшки не сомневались, что Лев Петрович, в свое время, получил десятку с поражением, как говорили зэка:

– Я по глазам его все вижу, – угрюмо заметила Надя, – и преподавательница хореографии тоже сидела… – танцам их учила бывшая московская балерина. Аня забрала у Светы роман:

– Здесь вообще о нас написано… – девочка улыбнулась, – послушайте:

– Et maintenant, messieurs, dit d’Artagnan sans se donner la peine d’expliquer sa conduite à Porthos, tous pour un, un pour tous; c’est notre devise, n’est-ce pas… – Павел кивнул:

– Один за всех, и все за одного. Только их было четверо, а нас пятеро… – Надя отмахнулась:

– Неважно. София, Света, давайте руки… – детские ладошки протянулись над пустым термосом, над блюдом с остатками печенья:

– Один за всех, и все за одного… – громко сказала Аня, – помните, мы всегда будем вместе, мы, словно семья… – настенные часы с кукушкой пробили девять вечера:

– Один за всех, и все за одного… – повторяли они по кругу, – один за всех и все за одного… – Аня распорядилась:

– Надо все убрать. Через четверть часа придет воспитатель, к этому времени все должны быть в кроватях… – даже в выходные дни детям не позволяли долго засиживаться:

София орудовала зубной щеткой:

– Подъем в шесть, – объяснила она Свете, – час физкультуры, завтрак и занятия, до полудня. Обед, полчаса перемены и опять занятия, только легкие, вроде труда и рисования. На рисовании у меня ничего не получается, за меня рисует Павел… – вытерев лицо, девочка кивнула на постель:

– Возьмешь пока мою ночную рубашку, а потом тебе выдадут вещи… – они сдвинули кровати, София приподнялась на локте:

– Мопсы к нам не приходят, они спят с близняшками, но ты, если проснешься, перебирайся ко мне. Я сама… – девочка помолчала, – два года назад ночевала с Аней, Надей или Павлом…

Первой проснулась София. В окна комнаты бил яркий свет звезд. Приподняв голову, девочка увидела, что соседка по комнате сидит на кровати, спустив ноги на пол. София, было, хотела что-то сказать. Негритянка поднялась:

– Она спит, – поняла девочка, – ходит и спит…

София, мимолетно, вспомнила белую луну, нагретый песок, плеск воды, низкий вой, неподалеку. Девочка напряглась, выставив вперед руки:

– Надо на нее прыгнуть, прижать к земле. Она чужая, не такая, как мы, она может быть опасна. Ударить в глаза, перегрызть ей шею… Я так делала, только не помню где… – она ощутила на губах сладковатый привкус крови. Негритянка бормотала, София прислушалась:

– Она оставила секрет. Мы тоже такие сделали, в Перми, когда уезжали. Я положила в свой осенние листья, и сухие астры… – девочка, решительно, встала. Соседка раскачивалась из стороны в сторону:

– Пойдем, Светочка, – ласково попросила София, – ложись, я тебе песенку спою. Пойдем, милая… – негритянка, покорно, вернулась в постель. Подоткнув одеяло, София погладила Свету по голове:

– Близняшки меня научили. Песня о девочке, что, словно цветочек… – длинные ресницы негритянки дрожали, она мирно сопела.

Сара слышала мягкий голос матери:

– Durme, durme, mi alma donzella… – нежные руки обнимали ее:

– Без горя и несчастий, милая, без горя и несчастий…

Качалась лодка, лаяла собака. Рыжий, высокий мальчик махал ей с берега:

– Приезжай! Я найду секрет, и ты обязательно приедешь… – Сара улыбнулась:

– Я хорошо спрятала секрет. Но как звали мальчика… – она увидела сердце, вырезанное в стволе дерева, два имени, с датой:

– Не могу прочесть, все, как в тумане… – разноцветные лоскуты ткани, цветы и бисер, под стеклом секрета, подернулись темной пеленой земли. Сара, успокоено, вздохнула:

– Я все вспомню, когда найдут секрет…

Девочки заснули, прижавшись друг к другу, не разнимая рук.

В закрытом манеже общества «Динамо» пахло свежими опилками. К первым рядам скамеек, из деревянных ворот паддока доносился острый аромат лошадей. Арену осенял кумачовый лозунг:

– Спортсмены Куйбышевской области приветствуют новый, 1956 год… – вестибюль манежа украсили еловыми ветвями и бумажными гирляндами. Маша побежала в раздевалку, а Марта потащила Сашу Гурвича к яркой стенгазете «Динамовец»:

– Смотри, – восторженно сказала девочка, – статья о первых соревнованиях Маши, в Куйбышеве… – девочку сняли рядом с белой лошадью. Маша, в костюме для выездки, сюртуке и котелке, уверенно улыбалась, держа стек:

– Молодая наездница присоединилась к динамовским юниорам… – в статье говорилось, что Маша успела сдать нормативы, на звание кандидата в мастера спорта:

– Юношеские нормативы, – гордо сказал генерал Журавлев, – но все равно, это большой успех. Ей обещают место в сборной области…

Журавлевы приехали на показательные выступления динамовцев по-семейному, на служебной «Победе». Саша только два дня, как прилетел в Куйбышев. До нового года оставалась неделя:

– Потом еще неделя каникул, – довольно подумал мальчик, – Михаил Иванович обещал отвезти нас на Жигулевские горы. Мы пойдем в театр, на «Щелкунчика», и в Машину школу, на новогодний бал… – ему понравился просторный, купеческий особняк, где обосновалась семья. Большая столовая выходила окнами на Волгу:

– Приедешь к нам летом, на дачу – подмигнул ему Михаил Иванович, – увидишь нашу яхту. Теперь никакого Крыма не надо. Тем более, мы отправимся в круиз, до Астрахани. В дельте сходим с тобой на настоящую рыбалку, поохотимся… – до начала новогодних каникул, в суворовском училище, Саше разрешили заниматься самостоятельно:

– Английскому языку меня учит настоящий британец, – по секрету, сказала ему Маша, – я попрошу папу, тебе разрешат присоединиться к занятиям… – британца Саша пока не видел, но был уверен, что он коммунист:

– Наверное, из приехавших в СССР до войны, – подумал мальчик, – у нас в училище таких нет…

В первом отделении выступали взрослые спортсмены, с программой конкура. С арены убирали барьеры, Марта кусала пломбир, аккуратно расстелив на коленях платок:

– Жалко, что у мамы Наташи простуда, – вздохнула девочка, – но папа правильно сказал, пусть она отлежится. Не надо болеть, впереди Новый Год… – на следующей неделе Журавлевым привозили елку. Саша поправил кашемировый шарф девочки:

– Именно, что не надо, а ты попросила мороженое… – Марта похлопала рыжими ресничками: