Конверт Ционе принесли на подносе, вместе с чашкой кофе, со взбитыми сливками. Рядом лежала записка от профессора Кардозо:

– Милая, фельдъегерь привез документы из Москвы… – читала Циона разборчивый почерк, – я на срочной операции. Когда ты оправишься, мы устроим вечеринку, для сотрудников… – Циона, кивком, отпустила медсестру. С этажа интенсивной терапии девушку перевели в палату для выздоравливающих:

– Но это не моя комната, – поняла Циона, – там, наверняка, все перевернули вверх дном, после побега Елизаровой, или Генкиной… – она сглотнула слезы. Поиски уголовницы не прекращались, однако Циона понимала, что женщина может быть где угодно. Циона боялась подумать о судьбе малыша:

– Я его даже не видела, – вздохнула девушка, – роды прошли очень быстро, я была почти без сознания, начались судороги… – от профессора Кардозо Циона узнала, что на свет появился мальчик. Она хотела назвать сына Максимилианом, в честь отца:

– Елизарова может продать его цыганам, – Циона вспомнила детские сказки, – накачать его наркотиками, просить с ним милостыню. Мой мальчик будет страдать, кто его спасет… – слезы капали на конверт, плотной бумаги. Циона предложила начальству, как она думала о Серове, поехать на встречу с Валленбергом после выздоровления:

– Его судьбу часто обсуждал мой муж, – небрежно заметила Циона, – на западе уверены, что Советский Союз либо расстрелял Валленберга, либо держит его в гулаге… – по лицам генерала и товарища Котова, она поняла, что не ошиблась. Она знала, как, на самом деле, зовут Котова, но, по привычке, обращалась к нему с оперативной кличкой:

– Товарищ Серов, товарищ Нахум, – рассудительно сказала Циона, – господин Валленберг влюбился в меня, в Будапеште, в сорок четвертом году. Он мужчина, джентльмен. Он не устоит перед просьбой женщины, заключенной, страдающей, той, кого он любил когда-то… – остальное, по выражению товарища Нахума, представляло собой технические аспекты дела.

Циона поморщилась от неприятного ощущения в туго перевязанной груди:

– Мне сделали укол, молоко скоро уйдет. Но мальчик вернется ко мне, он обретет настоящую мать, настоящих родителей… – Ционе нужна была свобода:

– Не огрызок свободы, как в браке с Кардозо, а неограниченный доступ к почте, уходящей на запад, к секретным материалам ведомства товарища Серова. Я должна отправить Максу весточку о нашем малыше. Макс приедет, мы отыщем ребенка. Я наплюю и на Кардозо, и на Советский Союз… – Валленберг Циону не интересовал:

– Судя по всему, он пока не погиб… – девушка надорвала конверт, – но какая разница? Джон приедет, спасать его, – Циона усмехнулась, – их расстреляет Комитет, и дело с концом… – она не сомневалась, что муж не усидит на месте:

– Валленберг считается героем, мучеником, – заметила Циона русским, – запад организует совместную миссию по его спасению. В десанте примут участие британцы и американцы, то есть тоже моя родня… – она тонко улыбнулась:

– До Валленберга они не доберутся. Меня никто не увидит, никто не узнает, что со мной случилось. Знает Кардозо, – она держала выписанное в Москве свидетельство о браке, – однако он никуда не собирается, с острова, и не станет болтать… – фото для паспорта сделали третьего дня, в палате:

– Они быстро сработали, – хмыкнула Циона, – в паспорте стоит штамп… – зная польский, она разбирала русские слова. Девушка повертела красное удостоверение, с тиснеными золотом буквами:

– Рабочий документ. Бумажка нужна, пока я здесь. Когда за мной и малышом приедет Макс, я выброшу макулатуру в корзину… – к отпечатанному на английский язык листу прикрепили записку. Циона узнала почерк товарища Котова:

– Проект приказа, – писал куратор, – после завершения операции вы получите награду… – Циона скользила взглядом по ровным строкам:

– За успешное выполнение заданий правительства и проявленные мужество и героизм наградить капитана Мендес медалью «За отвагу» … – в советском паспорте и удостоверении Комитета значилась новая фамилия Ционы:

– Так лучше, – решила она, – Кардозо привлекает внимание. Давид стал Мендесом. Многие думают, что он приехал в СССР из Испании, до войны. Мендес, Саломея Александровна… – она захлопнула паспорт, – Циона умерла, ее больше нет… – сложив документы, девушка допила кофе. Муж, как смешливо думала Циона о Давиде, позволил ей курить в палате:

– Он вообще сделает все, что я скажу, – Циона потянулась, – он счастлив, что заполучил женщину. Придется с ним спать, но вряд ли он захочет детей. Мне тоже никого не надо, кроме Фриды и моего мальчика, Максимилиана… – щелкнув зажигалкой, она взглянула в окно. Над Аральским морем играл огненный закат:

– Словно в Будапеште, – поняла Циона, – где у нас была всего одна ночь. Но я знала, что родится мальчик, наследник фон Рабе, так и случилось. Максимилиан не бросит нас, мы его семья. Он приедет, увезет нас домой…

Потушив сигарету, уютно устроившись под шелковым одеялом, Циона мирно заснула.

В пыльном коридоре назойливо жужжала муха. На щите, проржавевшими канцелярскими кнопками, прикрепили двухнедельной давности «Правду»:

– Торжественное открытие в Ленинграде памятника великому русскому поэту, Александру Сергеевичу Пушкину. Работники строящейся атомной станции встали на ударную трудовую вахту, в честь пленума ЦК КПСС. Встречи президента Хо Ши Мина с корейской молодежью. Трудящиеся СССР осуждают антисоветский роман Бориса Пастернака… – внизу страницы напечатали скромную заметку:

– О вступлении в действие советско-польского соглашения о репатриации из СССР лиц польской национальности… – приоткрылась обитая дерматином дверь, с черной табличкой:

– МВД Казахской ССР, Управление по городу Алма-Ата. Отдел виз и регистраций. Прием по вопросам выезда из СССР, репатриации, оформление документов иностранным гражданам.

Единственный посетитель устроился под тусклой лампочкой, уткнув прикрытую кепкой голову в потрепанную книжицу, в бумажной обложке. В темной бороде сверкала легкая седина, он мерно раскачивался. Из-под обвислого, явно купленного в комиссионке пиджака, торчали посеревшие нитки. Девушка, милиционер, из приемной начальника ОВИРа, поморщилась:

– Ходит, как на работу, второй год подряд. Как его сактировали, так и ходит, заявления подает, словно пишущая машинка… – в ОВИРе узнавали неловкий почерк посетителя, орфографические ошибки, усеивавшие текст, на русском языке. На левой руке у него не было двух пальцев:

– Отморозил на зоне, – в приемной наизусть выучили дело гражданина, – ему выписали двадцать пять лет, за бандитизм, осенью сорок пятого года… – судимость с просителя не сняли, но отсидел он всего десять лет:

– Инвалид третьей группы, его выпустили по туберкулезу…

Больным мужчина средних лет, правда, не выглядел:

– Все равно, он тунеядец, – хмыкнула девушка, – то есть на бумаге он грузчик, на рынке, но вряд ли он там появляется. Евреи не работают, а только торгуют… – после выхода на волю, гражданину влепили минус, запрещающий проживание в больших городах. В список входила и Алма-Ата. В его паспорте стоял штамп о временной, пригородной прописке:

– Вряд ли он туда ездит каждый день, – вспомнила девушка название поселка, – это час дороги. Значит, нарушает паспортный режим, рискует штрафом. Но пойти отыщи, где он ночует. У нас большой город… – на электроплитке уютно засвистел чайник. В ящике стола девушки пряталась булочка, купленная по дороге на работу, и бутерброд с копченой колбасой, приготовленный мамой. Там лежал и свежий номер нового журнала, «Юность».

Начальник ОВИРа пребывал на совещании, в министерстве, девушка ожидала спокойного рабочего дня. Как и все подразделения городской милиции, они получили ориентировку о розыске опасной воровки, некоей Елизаровой:

– Она же Генкина, рост примерно 160 сантиметров, телосложение хрупкое, блондинка, глаза голубые, при ней может находиться новорожденный ребенок… – с мутной фотографии смотрела угрюмая, ярко накрашенная девица: