– Они не посмеют бомбить Будапешт, майор. Ни один венгр не отдаст распоряжения атаковать базилику Святого Стефана и здание парламента… – Эстер, хмуро, ответила:

– Русским это все равно, генерал.

Она хотела пойти на юг, вместе с взводом:

– Здесь, вроде бы, все утихло. Фельдшер среди ребят есть, медикаменты тоже… – раненых в ночном бою они устроили в покинутой квартире. Эстер надеялась, что в их апартаменты кто-то вернулся:

– Авраам, или Шмуэль, или оба сразу… – венгерский язык Надя напомнил ей об акценте профессора, в госпитале Хадасса:

– Вообще таких детей надо… – медик повел рукой, – нет никакого смысла продлевать ее жизнь… – они стояли над плексигласовой кроваткой, – она не дотянет и до года… – Эстер, сухо, заметила:

– Ее зовут Маргалит. При Гитлере тоже умерщвляли детей, родившихся инвалидами, профессор… – вместо ответа, закатав рукав халата, врач показал ей лагерный номер:

– Давид подвизался доктором в лагерном госпитале, – подумала тогда Эстер, – а сейчас мы считаем всех, переживших лагеря, героями. Бедная Анна, надо ей все сказать, хотя она и сама все понимает… – девушка заразилась краснухой от старшей дочери:

– Джеки выздоровела. Когда Анна поняла, что ждет ребенка, я предложила ей сделать операцию. Она посоветовалась с Михаэлем и отказалась… – Маргалит провела короткую, трехмесячную жизнь в отделении для новорожденных, в госпитале Хадасса:

– Она родилась слепой, с пороком сердца, у нее начались судороги. Бедная Анна, она не спускала девочку с рук, плакала, верила, что малышка выздоровеет… – к Анне приезжала только свекровь:

– Михаэль был в армии. Они решили, что детям не след видеть больного ребенка, пусть и сестру. Совет кибуца запретил привозить Маргалит домой… – Эстер не стала спорить с членами совета:

– Девочка, все равно, умрет. Они не хотят, чтобы здесь жил инвалид, даже младенец. Хорошо, что они позволили похоронить малышку в Кирьят Анавим… – девочку опустили в землю рядом с могилами Жака и госпожи Эпштейн:

– Анна туда ходит почти каждый день, бедняжка, хотя прошло больше года, – подумала Эстер, – ничего, она оправится, у них родятся еще дети. Но ведь на Синае тоже начнется война… – она заставила себя собраться:

– С Иосифом все будет хорошо. Сначала надо отыскать Авраама и Шмуэля… – голос премьер-министра затих, Кирай потушил окурок:

– Надо вернуться к курсу моего правительства, омолодить партию. Прекратите кровопролитие, расходитесь по домам. Вчера в парке он болтал то же самое. Бопкес, если выражаться по-вашему… – Эстер подняла бровь, Кирай соскочил с прилавка:

– На Восточном Фронте у меня служил батальон Трудовой Гвардии… – Эстер кивнула:

– Я знаю, что такое гвардия… – до сорок четвертого года правительство Хорти, отказываясь депортировать евреев, посылало их в трудовые соединения:

– Я от них нахватался словечек, – сочно сказал генерал, – идиш, очень выразительный язык… – Эстер взяла полевую сумку:

– И что с ними стало, с этими евреями… – Кирай, предупредительно, распахнул остов высаженной с мясом двери кафе:

– Они бежали, майор Шилаг. Невозможно за всем уследить… – он подмигнул Эстер, – я распорядился выдать им зимнее обмундирование, сухой паек, и снабдить картами. Потом они взяли и бежали. Может быть, к вам в отряд, – добавил генерал, – очень невежливо с их стороны… – Эстер, не сдержавшись, фыркнула. Кирай насторожился:

– Стойте. Кричат что-то, из подвала… – они взобрались на баррикаду:

– Позовите Шилаг, – парнишка, лет восемнадцати, приложил ладони ко рту, – мы нашли раненого! Повторяю, труп и раненый…

Эстер больше ничего не слышала. Скатившись с баррикады, она понеслась по вывороченной брусчатке навстречу высокому юноше. Светлые волосы слиплись, потемнев от крови. Он шел, покачиваясь, между двумя повстанцами:

– Шмуэль, – она не успела вытереть слезы с лица, – Шмуэль, сыночек, ты жив!

Зашипела перекись водорода, Шмуэль поморщился. Эстер поцеловала чистые, влажные волосы на затылке:

– Потерпи, милый. У тебя ссадина и легкая контузия, не говоря о ране, но рана не опасна… – пуля чиркнула Шмуэля по груди, оставив кровавый след:

– От неожиданности ты потерял сознание, упал и ударился головой… – Эстер размотала бинт, – хорошо, что ребята тебя нашли… – юноша поморгал, щурясь от света:

– Мама, но я виноват. Я должен был спасти Беату… – Эстер вздохнула:

– Милый мой, она не поняла, что случилось. Ее застрелили в упор, с близкого расстояния… – никакого оборудования, кроме скальпеля, у Эстер не было, однако доктор Горовиц настояла на аутопсии:

– Я просто достала пулю из ее головы, – поправила себя Эстер, – в нее тоже стреляли из браунинга… – у нее внутри поселилось чувство тоски. Шмуэль рассказал, что перед выстрелом слышал мужской голос, говорящий на немецком языке:

– Вроде бы стучали каблуки… – он нахмурился, – нет, больше ничего не помню. Я даже не знаю, сколько их было в подвале… – в развалинах не осталось никаких следов. Когда доктор Горовиц поинтересовалась, куда мог деться стрелявший, или стрелявшие, один из бойцов широко повел рукой:

– Куда угодно, майор. Отсюда не добраться только до Буды, тоннелей под Дунаем не проложили. Он или они могли отправиться к тоннелям метрополитена… – Эстер подозревала, что стрелявший в машине госбезопасности человек, убил и Беату:

– Он не венгр, иначе он говорил бы по-венгерски. Что здесь делает немец, человек с военным опытом… – она напомнила себе, что Максимилиан давно мертв, а Циона спокойно сидит в Банбери:

– Просто случайный человек. Случайный человек с браунингом, отлично разбирающийся в тактике городского боя… – она затянула концы бинта:

– Наденешь вязаную шапку, иначе первый снайпер тебя снимет… – Шмуэль отказался оставаться в квартире. Эстер пригласила в их бывшие апартаменты генерала Кирая:

– Все равно затишье, – резонно сказала она, – помоетесь в ванне, поедите, выпьете натурального кофе. Квартира на последнем этаже, мародеры туда вряд ли добрались… – генерал успел отдать приказ о расстреле парней, пойманных группой скаутов. Ребята пробирались к реке, с карманами, полными драгоценностей:

– Мы такого не потерпим, – разъяренно сказал Кирай, – мы сражаемся с коммунистами, а не крысятничаем в брошенных квартирах… – несколько бойцов вызвались исполнить приговор. Кирай отказался держать тела расстрелянных в задней комнате кафе, где оставили труп Беаты:

– Им здесь не место, она погибла от пули врага, а эти… – он выругался, – просто подонки… – накрывая девушку трехцветным флагом, с вырезанной, алой звездой, Кирай помедлил:

– Я знаю ее отца. Он командует танковой дивизией. Он, наверное, сейчас на проспекте Андраши или на парламентской площади… – Эстер открыла рот. Генерал добавил:

– Лайош твердокаменный коммунист, как о них говорят, лучший друг Яноша Кадара. Ему прочили пост министра обороны, в будущем, но теперь он его вряд ли займет… – Эстер помялась:

– Он сделает вид, что его дочь не имела ничего общего с мятежниками, что она погибла от случайной пули… – генерал опустил простыню на искалеченное выстрелом лицо Беаты:

– Не из-за этого, майор, а потому, что мы добьемся победы…

К полудню над городом повисла тревожная тишина. Баррикаду на улице Доб повстанцы возвели без помех, несмотря на застывшие перед гостиницей «Астория» советские танки. Памятуя об осторожности, Эстер не показывалась на глаза русским:

– Прошло больше десяти лет, – объяснила она генералу, – но не думаю, что СССР сняло с меня заочный приговор, к смертной казни… – Кирай поднял седую голову от миски с наскоро пожаренной картошкой:

– Как они не сняли с вашего мужа четвертака… – слово он сказал по-русски, – который ему отвесили, за бандитизм… – заметив горькую тень в глазах сына, оделив его добавкой, Эстер отозвалась: «Вряд ли».

Вернувшиеся скауты доложили, что не видели никаких следов доктора Судакова, живого или мертвого. Допивая кофе, Кирай прислушался к тишине, за распахнутым окном кухни: