– Здесь могут быть и останки людей. Папа воевал в подвалах, когда Будапешт осаждали русские. Половина Венгрии встречала Красную Армию, как освободителей, а половина бежала за вермахтом… – девушка махнула рукой, – на запад… – Беата помолчала:

– Мы не хотим ничего дурного, Симон. Просто… – она замялась, – Венгрия и ее народ достойны свободы… – Шмуэль отозвался:

– Моя мать и отчим сражались в варшавском восстании, в сорок четвертом году. Они тоже много времени провели под землей. Они, собственно, и поженились, в Варшаве… – он вспомнил, как дядя Джон притворялся солдатом вермахта:

– Сейчас такое не получится, – подумал Шмуэль, – я не знаю венгерского языка, местную форму мне не надеть… – он добавил:

– Это понятно, но, Беата, венгры проливают кровь венгров… – девушка, презрительно, отозвалась:

– Не венгры, а пособники русских, лижущие им задницу. Даже мой отец… – она остановилась, – нет разницы между такими, как он, и салашистами, продавшимися Гитлеру… – выстрелы становились ближе, на них повеяло свежим ветерком. Беата велела:

– Тише. Я пойду вперед, узнаю, где мы… – повернувшись, она обняла Шмуэля за шею, повиснув на нем:

– Я счастлива, милый, так счастлива… – он нащупал пистолет, в кармане ее куртки:

– Отдай мне, – попросил юноша, – может быть, мы на улице, удерживаемой коммунистами… – темные, выпачканные штукатуркой волосы, взметнулись. Она покачала головой:

– Нет, мы прошли синагогу Дохани. Мы на севере бывшего еврейского гетто, рядом с квартирой, где жила твоя семья… – Шмуэль удивился:

– Откуда ты знаешь… – Беата указала за его спину:

– Папа рассказывал про синагогальные подвалы. Здесь, в сорок четвертом году, его отряд прятал евреев, выводил их по канализации из города. Четверть часа назад мы прошли люки… – Шмуэль решил:

– Надо довести ее до безопасного места и вернуться домой. Но где сейчас найдешь безопасное место? Надеюсь, что дядя Авраам в порядке, что мама не отправилась нас искать… – Беата сняла его руку с оружия:

– Ты остаешься здесь, тебе пистолет ни к чему, а мне он может пригодиться… Я сейчас приду, – обещала она, – я уверена, что мы на стороне восставших… – девушка побежала вперед.

Раздался шорох, в тишине загремели пистолетные выстрелы. Беата вскрикнула, высокий голос оборвался. Кто-то сказал, по-немецки:

– Отлично, теперь у тебя есть пистолет, милая. Дамочка без документов, она из восставших… – юноша услышал неожиданный среди развалин, стук каблуков, – однако нам они ни к чему. Твой паспорт мы сожжем, от греха подальше. Теперь еще нужна машина… – Шмуэлю показалось, что в кромешной тьме заблестели рыжие волосы:

– Как у Ционы, но что здесь делать Ционе? Кто это, он говорит по-немецки? Что с Беатой, он стрелял в нее… – Шмуэль не успел двинуться вперед. Горячее, безжалостное, ударило его в грудь, до него донесся смешливый голос:

– Мы наткнулись на любовное рандеву. Любовь побеждает все, даже восстания… – голова юноши закружилась. Вдохнув запах крови, Шмуэль сполз на влажные камни подвала.

Переносной приемник, установленный на расколотом прилавке кафе, затрещал. В динамике раздался усталый, мужской голос. Эстер понимала по-венгерски только слово «Будапешт».

Она вопросительно взглянула на худого, мужчину, в потрепанной, солдатской, форме, без нашивок, с почти седой головой. Бывший генерал-майор венгерской армии, начальник военной академии, Бела Кирай последние четыре года провел в тюрьме. Он сидел на прилавке, покуривая дешевую папиросу:

– В Будапеште семь утра… – отозвался он, – двадцать четвертое октября. Прослушайте обращение к стране нового председателя совета министров Венгрии, Имре Надя… – генерал добавил:

– Я вам потом переведу. Вчера Надь выступал перед демонстрантами, с постамента бывшего памятника Сталину. Видимо, ночью его сделали премьер-министром… – Кирай коротко улыбнулся, – пока мы с вами стреляли по машинам госбезопасности…

На севере еврейского квартала образовался анклав, удерживаемый повстанцами. Рядом с наскоро выстроенными баррикадами, в конце улицы Доб, валялись остовы сожженных автомобилей. После боя, обследуя мостовую при свете фонарика, Кирай попросил:

– Достаньте пулю из затылка… – он пошевелил труп сапогом, – мне кажется, что это не наше оружие… – Эстер держала на окровавленной ладони пулю:

– Браунинг. Это мог быть мой выстрел… – Кирай потянул носом:

– Одна гарь, ничего не разберешь. Если бы это был ваш выстрел, пуля вошла бы ему в лицо, – добавил он, – а в него палили с заднего сиденья машины. Может быть… – он повернулся в женщине, – ваш муж, или сын… – Эстер рассказала о пропаже Авраама и Шмуэля. Кирай развел руками:

– Вчера, сбежав из госпиталя, я отправился прямо на митинг. Я видел надпись на постаменте, адресованную вашему мужу. Ваш сын поехал к радиостанции… – он оборвал себя. Танковая атака превратила улицу, где стоял Дом Радио, в развалины:

– Но я никого не встречал, – вздохнул Кирай, – а вы говорите, что у них не было оружия… – Эстер отбросила пулю:

– Не было вчера, но сегодня могло появиться. Авраам всю войну партизанил, Шмуэль недавно закончил службу в армии. Они умеют обращаться с оружием… – генерал, внезапно, сказал:

– Я только сейчас понял. То есть я думал, где я вас видел? На плакатах о розыске, в Карпатах, в сорок четвертом году. Я воевал в тех краях, в составе венгерских сил. Мы могли стрелять друг в друга… – Эстер плеснула на руки воды из фляги:

– За баррикадами помоюсь. Хорошо, что водопровод работает, и электричество не отключили. Здесь не Варшава, город пока не превратился в руины… – вытерев ладони, она взяла у генерала папиросу:

– Могли. Я майор Армии Крайовой, тогда меня звали Зоркой. Штерной, если на идиш. Но теперь мы стреляем в одних врагов, генерал… – когда они шли обратно к баррикаде, Кирай заметил:

– Мы вам дадим звание, в Национальной Гвардии. То есть Гвардию еще надо образовать… – Эстер бросила взгляд на его впалую грудь:

– Вам надо вернуться в госпиталь. У вас было воспаление легких, вы вряд ли весите больше шестидесяти килограмм… – он усмехнулся. Эстер заметила, что у него недостает зубов:

– Пятьдесят пять, как в советском плену, после войны. Оттуда я тоже бежал, добрался до Венгрии… – оказавшись на родине, Кирай стал коммунистом:

– До войны я ничего общего с ними не имел, – объяснил он, – я солдат, я служил своей стране. Но после войны я решил, что они, единственные, могут вытащить Венгрию из ямы, куда ее загнали Хорти и его советники… – когда Кирай вступал в партию, коммунисты в стране еще не пользовались влиянием:

– Потом все поменялось… – они с Эстер пили горький кофе, – я начал, так сказать, делать карьеру. Только мой взлет продлился недолго. Еще при жизни Сталина меня объявили шпионом, приговорили к смертной казни, жена со мной развелась… – он махнул рукой:

– Меня водили на расстрел, майор, и у стены зачитали указ о замене казни пожизненным заключением. Надь мне говорил, – он указал на радио, – что в прошлом веке так сделали с русским писателем, Достоевским. Надь хорошо знает русский язык, он воевал в отряде знаменитого Горского, в Сибири… – Кирай подытожил:

– В сентябре меня освободили, с другими политическими заключенными. Бросили кость недовольным. Из камеры меня выносили, я не стоял на ногах… – услышав совет Эстер долечиться, он, недовольно, отозвался:

– После победы, майор Шилаг… – здесь ее тоже стали звать Звездой.

Новый премьер-министр бубнил в радиоприемник. За расколотой витриной кафе, ребята, повстанцы, завтракали сухарями и кофе. Генерал отправил скаутов в близлежащие подвалы:

– Во-первых, надо найти путь на парламентскую площадь, в обход проспекта Андраши… – проспект забили русскими танками и войсками госбезопасности, – а, во-вторых, нам нужны припасы… – после завтрака взвод отправлялся на юг, к синагоге Дохани, ставить баррикаду:

– Мы превратим район в укрепленный остров сопротивления, – пообещал Кирай, – ни один танк по здешним улицам не пройдет, а с машинами и пехотой мы справимся… – Эстер взглянула в туманное небо. Кирай закашлялся: