– Да что вы несёте-то? – Саша уже со злобой выдернула свой рукав из цепких пальцев старухи, – Не живёт же девочка одна, в самом-то деле? Вы совсем уже из ума выжили?

Неожиданно старуха вдруг обмякла и вместо ожидаемой Сашей грубости в ответ, тихо сказала:

– Оно может и лучше бы было, коли из ума бы я выжила. Дуракам-то оно всегда легче жить, ничего не знают, лишь бы сыто да тепло.

Саше вдруг стало стыдно за своё поведение, и она смущённо произнесла:

– Вы простите меня, пожалуйста, за такие слова, я не знаю, что на меня нашло. Просто вы так настойчиво меня преследуете всё это время, как я переехала сюда. Говорите непонятные вещи, да и соседи говорят…

– Соседи говорят, – повторила старуха, – А какие соседи-то? Янка беременная, что с мужем на машине разбились лет двадцать назад? Или Анютка, что утонула в озере и нашли её только спустя неделю, или Людмила Марковна, которая при жизни увлеклась спиритизмом да в петлю залезла в итоге, а? Про кого тебе ещё рассказать, девка?

Саша с ужасом слушала Никитичну, мотая головой, и потихоньку отступая назад.

– Нет, бабка и правда чокнутая, надо сообщить куда следует, пока до беды не дошло, – мельтешили мысли в её голове.

– Беда будет, когда и тебя найдут уже остывшей в твоей квартире, – ответила на её мысли старуха и добавила, – Идём-ка прогуляемся, да не бойся меня, я тебе добра желаю.

Саша, как под гипнозом, послушно последовала за ней. Они медленно двинулись вдоль дома, а затем завернули за него, туда, где начинались заснеженные дорожки парка, а дальше набережная реки.

– Ты знаешь, что тут было до того, как река стала такой, как сейчас? – вдруг спросила старуха.

– Н-нет, – не поняла Саша.

– Речушка-то раньше средненькая была. Деревни тут стояли, и народу в них жило много, а после, когда начали строить плотину, деревни эти затопили, жителей, конечно же, переселили ещё до того в квартиры. А вот кладбища… кладбища остались. Куда их денешь. Так вот, дом наш – он непростой. Люди обычные, живущие в нём, не видят ничего особенного и живут такой же жизнью, как и множество других горожан. А вот такие, как мы – как ты и я – те, кому дано больше, чем остальным, мы видим и других жильцов, тех, что живут с человеком рядом.

– Не понимаю, – произнесла Саша, ей было в удивление впервые слушать такие рассудительные речи от Никитичны, и поэтому она внимала сейчас каждому её слову.

– Смотри, в нашем доме живут такие же люди, как и везде. Живут своей жизнью. Но те, кого видим мы с тобой -это не они.

– А кто?

– Иные. Те, кто уже давно умерли, но умерли такой смертью, ушли раньше срока, что продолжают думать, будто они живы. Они живут параллельно с настоящими, живыми жильцами в их квартирах. Не заметила разве до сих пор, что в каждой квартире по одному жильцу, а? Ну, кроме вот Янки с мужем. Квартиры эти вроде как могилы…

– А настоящие жильцы, ну, нормальные живые люди, они где? – изумлённо спросила Саша.

– Настоящих ты просто не видишь, – ответила старуха, – Потому что ты особенная. И переехав в этот дом, твой дар обострился, ты сейчас вроде как живёшь не в своём мире. Понимаешь? И чем дольше ты будешь тут находиться, тем сложнее тебе будет выбраться, тебя постепенно засосёт на ту сторону. А после, в настоящем мире, тебя найдут мёртвой. Понимаешь? Если хочешь остаться живой и прожить долгую и счастливую жизнь, уезжай отсюда. Продай квартиру и уезжай.

– А как же новые жильцы? – всё ещё не веря, спросила Саша, – Я же не могу подложить людям такую свинью.

– А ты и не подложишь, – ответила Никитична, – Те, кто тебе продали жильё и те, кто купят у тебя, обычные люди. Они не будут видеть ни Яну, ни Марковну, ни прочих. Они будут видеть настоящих. Живых соседей.

– И много их, таких домов?

– Очень много. Души живут рядом с нами, ты можешь их заметить иногда краем глаза, боковым зрением, но если повернёшься, ты никого не увидишь.

Саша молчала.

– Уезжай отсюда, – снова сказала Никитична.

– А как же вы тогда здесь живёте? Почему не уедете? – вдруг сообразила Саша.

– А я уже и сама не знаю, на какой я стороне, – улыбнулась старуха, – Да мне и без надобности. Лет мне уже много. Всё одно. А ты уезжай поскорее, девонька. И прости меня, коль чего не так сказала.

Саша отвернулась буквально на миг, а когда посмотрела на старуху, на тропинке уже никого не было. Она в панике закрутила головой во все стороны, ища Никитичну, но та, словно сквозь землю провалилась. Парк был пуст, лишь ветер носил снежинки в сером небе. Солнце скрылось за тяжёлыми свинцовыми тучами, начиналась метель. Саша наклонилась, что-то смутило её на снегу. И когда она рассмотрела, то не поверила своим глазам, то, что она увидела, не поддавалось никакому логическому объяснению. По дорожке, где они только что шли вдвоём с Никитичной, тянулись две цепочки следов – Сашины и птичьи. Саша застыла в изумлении, и тут ветер взметнул снег, бросил пригоршню в лицо Саше. Она зажмурилась, заморгала, закрыла глаза. А когда открыла, то увидела, что на её плечо прилипло перо. Девушка взяла его в руки, оно было жгуче-чёрным, переходящим в кроваво-красный наверху. Саша повернулась и быстрым шагом зашагала прочь.

Тёплое июльское солнце заливало широкий подоконник, на котором сидел семилетний Витька и, высунув язык, старательно выводил на бумаге какие-то каракули. Распахнутое окно второго этажа выходило во двор. Со всех сторон огороженный пятиэтажками из красного кирпича, он утопал в зелени листвы и пестрел разноцветьем цветочных клумб, заботливо и зорко охраняемых от хулиганов дворовыми бабушками. На скрипучих качелях у второго подъезда качались сёстры Каргачёвы – Варька и Катька. Они были старше Витьки на два года, уже закончили второй класс, и поэтому всё время воображали из себя невесть что и задирали нос перед малышнёй, вроде него. Витёк должен был пойти в школу нынешней осенью, а пока что он выпустился из сада и сидел дома с бабушкой Зинаидой Михайловной и мамой, пока отец был на работе.

Мама раньше тоже работала, но прошлой осенью она сильно заболела, всё время пила какие-то лекарства и ходила к врачам, а в марте и вовсе слегла, и теперь почти всегда находилась в постели, вставая лишь изредка, да и то с трудом. За Витькой смотрела в основном бабушка, а папа приходил уже поздно, ведь ему теперь нужно было работать за двоих. Чем мама болела, Витька не знал, но видел, как из цветущей молодой женщины она превращалась на его глазах в немощную, бледную тень человека. Ему очень хотелось помочь мамочке, чтобы она поскорее поправилась, и поэтому он старался вести себя, как хороший и примерный мальчик – не баловаться дома, не хулиганить во дворе, как этот шебутной Костик Прокопченко из третьего подъезда, которого боялись даже ребята постарше, слушался бабушку и всё съедал за обедом, чтобы не расстраивать маму. Он часто сидел возле её постели, и читал по слогам сказку про его любимых гномов, что жили под землёй и лишь раз в году выходили на поверхность земли, чтобы просушить под лунным светом своё золото. Мама слушала, кивала, улыбалась и тихо засыпала под его монотонную речь. Тогда он неслышно закрывал книгу, убирал её на тумбочку, где стояли многочисленные мамины пузырьки с таблетками, и на цыпочках выходил из комнаты.

Гулять во дворе бабушка выпускала Витьку одного. Во-первых, двор был закрытый с трёх сторон домами, а с четвёртой была довольно широкая берёзовая посадка, за которой проходила проезжая часть, а за нею – городское кладбище, во-вторых, все во дворе были знакомы между собою, жили тут уже давно, и посторонних тут практически не бывало, их пятиэтажки стояли обособленно, в-третьих, на скамейках в любое время дня сидели сердобольные бабушки, гуляющие с внуками или же просто вышедшие погреться на солнышке и обсудить пенсии, ситуацию в мире, рассаду, котиков, цены в магазине, и жизнь детей, и потому вся дворовая малышня находилась под их неусыпным надзором, ну а в-четвёртых, Витька просто был спокойным и разумным ребёнком и бабушка ему доверяла, зная, что он никуда не убежит и не совершит чего-то дурного.