– Но вы сказали только что, что способ есть, – не моргая посмотрела мама в глаза цыганки, – Когда я вошла в дом, я всё слышала. Вы сказали, что он не заберёт Эмму, если найдётся другая жертва.

– Да, – кивнула цыганка, – Но это страшный способ, и я не советую вам думать о нём. Нельзя построить счастье на несчастье другого. Мы найдём способ помочь Эмме, я уверена. Просто поверьте мне, и живите, как жили. А я ещё вернусь однажды.

И она ушла.

Потекли дни. Я и брат учились в школе, мама работала. Эммочка изменилась с того дня, повеселела, мы начали узнавать в ней прежнюю сестрёнку – озорницу и проказницу. Но всё же она не стала такой, какой была раньше – её развитие будто остановилось на пяти годах. Прошёл ещё год, мне исполнилось уже одиннадцать лет. А в одно утро мы, проснувшись, не нашли мамы. На столе лежала записка, придавленная сахарницей.

«Дорогие мои детки, я вас очень люблю, простите меня, если была для вас плохой матерью, простите, что не уберегла Эммочку. Люди позаботятся о вас. А я должна позаботиться об Эмме. Я не могу допустить, чтобы она попала после кончины к этой твари. И не могу ждать, ведь порой смерть забирает и совсем юных, и кто знает, сколько отмерено нашей Эмме. Я ухожу на ту сторону зеркала. Если утром вы найдёте эту записку, значит у меня всё получилось. Прощайте, мои дорогие. Люблю вас. Мама»

Дама тяжело вздохнула и, достав из кармашка кружевной платочек, промокнула глаза:

– Мне до сих пор тяжело вспоминать то утро. Брат и Эмма стояли возле меня, ничего не понимая, а я не знала, что мне им сказать. Что у нас больше нет матери? Много эмоций бушевало во мне, тут была и злость на маму, за то, что она так поступила с нами, и обида, и бессилие, и страх перед неизвестностью, и понимание того, насколько же велика материнская любовь.

– Что с нами будет теперь? – думала я.

Я смотрела на братишку и сестрёнку, и понимала, что прежняя наша жизнь окончена. Я спрятала записку и велела братишке никому не рассказывать о ней, иначе нам всем будет плохо, все будут говорить, что наша мать сумасшедшая, вот в кого Эммочка, теперь всё понятно, и эти двое наверняка такие же. Нет, я не хотела, чтобы на нашу семью повесили такое клеймо. Я отправила братишку с Эммой во двор погулять, а сама пошла в чулан, туда, где стояло проклятое зеркало. На полу возле него я увидела мамины туфли. Я долго стояла перед ним, всматриваясь в отражение, но ничего не нашла в его глубине. Быть может мулло, забрав себе маму, успокоился теперь? Я не знала ответа. Зеркало было треснутым снизу доверху. Я вновь занавесила его покрывалом и вышла из чулана.

О том, что исчезла мама, дали знать нашему отцу. Кругом была суета. Приходили из милиции и органов опеки, приходили соседи и мамины сослуживцы. Пришёл и папа с новой своей женой. Она прошлась по комнатам, осмотрелась, было видно, что она удивлена нашей обстановкой, видимо, ожидала иного. А жили мы, надо сказать, хорошо. Мама наша была выдумщица и искусница, любила старинные романы, да что говорить, ты и сама всё видишь, деточка!

Дама повела рукой.

– Вся эта мебель осталась ещё от наших родителей. Отец делал её своими руками. Искусный он был мастер по дереву. Поменялись лишь мелочи и обои со шторами, в остальном всё так, как и было при матери. Двор, так же, как и сейчас, утопал в цветах. Повсюду царил порядок и уют. Так вот, жена нашего отца очень удивилась, и видно было, что ей приглянулся наш домик. Глаза её жадно загорелись. Я пыталась успокоить Эммочку, которая плакала и спрашивала, почему уже второй день нет нашей мамы, и что она хочет к маме. Новая жена отца брезгливо глянула на нас, нахмурила брови и поманила папу на кухню. Я слышала, как она яростным шёпотом принялась ему доказывать, что нас надо сдать в детский дом, что ещё двоих она может быть и взяла бы в семью, но эту, тут женщина сделала ударение, видимо имея в виду нашу Эммочку – эту я не собираюсь тащить к себе.

– Как себя будет чувствовать наш Сёмочка? Нет уж, дурочку я не возьму.

Я почувствовала, как при этих словах мои щёки вспыхнули, и внутри стала нарастать ярость. Как она посмела, эта крашеная лахудра, так называть нашу сестрёнку?! Да я и сама бы никогда не пошла жить к ним с отцом, потому что мы там были не нужны. Папа задумчиво кивал и даже не возражал этой женщине. Предатель… Маму нашу объявили без вести пропавшей. Долго искали её да так и не нашли. Я-то знала, где она, да молчала. Иначе упекли бы меня, куда следует, а у меня были Эммочка и братишка, которым я теперь была и за мать и за отца. Так мы все трое оказались в детском доме. Поначалу Эммочку не хотели брать туда, а хотели отправить в специальный интернат, но я не дала. Я так умоляла директора Марию Ивановну оставить Эммочку с нами, обещала, что буду водиться с ней сама, что она не выдержала и позволила. Она вообще была очень удивительная, добрая женщина. Благодаря ей мы не озлобились и стали людьми. Она многим заменила мать и отца. Светлый была человек.

А потом и начались все эти чудеса с Эммочкой. У нас был мальчик, который очень сильно хромал с рождения, плохо ходил, почти всегда сидел на месте. И вот Эммочка стала его «лечить», вроде того, как дети в доктора играют. Накроет его ножки своим подолом и шепчет что-то, гладит. Никто значения не придавал, ну играют и играют. А в один день мальчик тот и перестал хромать. Заметила это старая наша нянечка. Мальчика тут же начали таскать по врачам, все дивились и утверждали, что этого просто не может быть, потому что у него была какая-то врождённая деформация костей. А мальчик лишь счастливо улыбался и бегал в догонялки вместе с Эммочкой. Потом произошло чудо с дочкой нашей воспитательницы. Дочка у неё сильно заболела. Кровь у неё испортилась, врачи сказали – не жилец. Воспитательница от отчаяния была сама не своя. Шутка ли, единственный поздний ребёнок. И тут кто-то шепнул ей про Эммочку, мол, попробуй. Всё равно хуже уже не будет, а вдруг. И вот нас с Эммочкой стали возить на детдомовской машине домой к той воспитательнице. Эммочка садилась у кроватки девочки, накрывала её своим фартучком и принималась петь, такую песню, как колыбельную, что-то вроде того. И произошло невероятное – девочка пошла на поправку. Она запросила каши с молоком и блинов. Затем, спустя время, стала подниматься к нашему приезду и радостно встречать нас у порога. А после и совсем поправилась. Врачи разводили руками и говорили, что произошла ошибка в анализах, иначе не может быть. Потом и пошло-поехало. Хоть я и просила не рассказывать о нашей Эммочке, но сарафанное радио работало. И всегда для Эммы находилась «работа». Конечно же, всё это делалось тихо, в то время за такие дела могли и преследовать. Но я поняла, что Эммочка не простая девочка. Откуда в ней это появилось, я не знаю. То ли после того, как она побывала в зазеркалье, то ли потому как раз и обратил на неё внимание мулло, что она была особенной, то ли цыганка передала что-то от своих способностей и ей, я не знаю. Но Эммочка могла лечить людей. Когда мне исполнилось восемнадцать, я вышла из детского дома и вернулась в родной дом. Спасибо отцу хоть за это, не поселился тут с новой женой, хотя она этого очень желала, а сохранил дом к нашему выпуску. В остальном же он ничем нам не помогал и не участвовал в нашей жизни. Я устроилась на работу, а потом забрала и Эммочку с братом домой.

Шли годы. Брат женился и завёл семью. А я так и осталась при Эммочке, хотя в молодости я была недурна собой и женихи ко мне сватались. Да только ни один из них не любил меня по-настоящему. Все только на лицо глядели, а не в душу.

– Как вы это узнали? – спросила я даму.

– Да так, что каждому из них ставила я непременное условие, что пойду за него только вместе с Эммочкой, не оставлю сестрёнку. Тут же всех женихов сдувало, как ветром. Так и не прошёл ни один из них мою проверку. Вот и остались мы жить вместе с Эммой в родительском доме. Но я не жалуюсь, жизнь мы прожили долгую и хорошую. Эммочка не доставляла мне особых хлопот. Даже кормила нас, когда раньше люди к ней шли за утешением и исцелением. Приносили нам продукты, потому что брать деньги я отказывалась категорически. Так и жизнь прошла, деточка.