Для своего поста Дэниел Гомес выбрал место, расположенное рядом с источником, где собирающиеся племена регулярно останавливались, чтобы набрать воды, и в 1717 г. приступил к строительству массивного каменного сруба. Торговля с индейцами не была лишена очевидных опасностей, и его торговый пост был одновременно и крепостью. Толщина стен спереди составляла два фута, а сзади, с той стороны, откуда нападение считалось более вероятным, — три фута. В доме было два огромных подвала, которые должны были служить хранилищами для товаров — ножей, топориков, безделушек и, конечно, оружия и виски, — которые Дэниел собирался продавать, а также для мехов, которые он намеревался приобрести.

Строительство велось посреди девственного леса, в семи милях от ближайшей деревушки Ньюбург, которая была заселена всего восемь лет назад. Пришлось валить деревья для заготовки древесины и поднимать из земли камни для стен. Строительство дома заняло шесть лет, но когда оно было завершено, Дэниел Гомес создал оазис силы и комфорта в пустыне. В главной гостиной Дэниел установил огромный камин шириной восемь футов и глубиной шесть футов, предназначенный для деловых встреч в зимние месяцы. Двадцать-тридцать индейцев могли собраться у огня, чтобы торговаться и обсуждать цены на рысь, бобра, выдру, черную лисицу, норку и ондатру. В меньшей комнате находился другой, такой же большой камин, выполнявший ту же гостеприимную и торговую функцию. В современных отчетах дом Гомеса описывается как обставленный «с максимальной роскошью, которую Гомес привез из Нью-Йорка». Здесь он с двумя сыновьями и, в конце концов, со второй женой проводил зимний сезон торговли пушниной. Должно быть, это была одинокая жизнь, но Гомесы всегда были самодостаточными людьми, больше заинтересованными в делах, чем в словах.

Одинокий форт стал называться «домом еврея», а в местных записях Даниэль упоминается только как «еврей Гомес». До недавнего времени ручей, протекавший рядом с домом Даниэля Гомеса (который когда-то был судоходным и, несомненно, перевозил некоторые товары Даниэля для бартера), обозначался на местных картах как «Ручей еврея». В течение тридцати лет Дэниел Гомес управлял своим торговым пунктом, поддерживая при этом тесные личные и деловые связи с Нью-Йорком. Как и его отец, он был избран прихожанином «Шеарит Исраэль», обязавшись выплачивать синагоге тогдашнюю кругленькую сумму в пятнадцать фунтов в год. Уже в 1727 г. он был причислен к «свободным гражданам» Нью-Йорка, но хотя звание свободного гражданина (или мещанина) давало его обладателю определенные права, другие — в том числе право голоса — можно было получить только путем натурализации.

В 1737 г. в ходе печально известных спорных выборов было оспорено право евреев голосовать в Генеральную ассамблею. Даниэль Гомес был в числе избирателей-евреев, чьи права оспаривались, а результат выборов Уильям Сьюард позже назвал «пятном в летописи Нью-Йорка, которое друзья рациональной свободы хотели бы видеть стертым». Протест был поддержан, и евреям было отказано в их правах. Однако через три года был принят закон о натурализации. Даниэль Гомес одним из первых воспользовался им и стал избирателем.

В начале революции, с приходом в Нью-Йорк британских и гессенских войск, «Шеарит Исраэль» закрыл свои двери, и большинство членов общины перебрались в восточные районы страны, охваченные революционным движением. Осталось лишь несколько тори, настроенных торийски. Среди них не было Даниэля Гомеса. Даниэль увез свою семью в Филадельфию, центр американского патриотического движения. Он был уже пожилым человеком, но тем не менее стал одним из основателей новой сефардской общины «Микве Исраэль».

Он продолжал следить за своими делами в Ньюбурге, где хозяйничал один из его сыновей. Вскоре сын смог написать Даниэлю, что нанял в подмастерья подростка — немецкого иммигранта и учит его выделывать шкурки бобра, выдры и норки, которые в индейских каноэ доставлялись вниз по Еврейскому ручью. Молодого человека звали Джон Джейкоб Астор — тогда его звали Ашдор, и фирма Гомеса платила ему по доллару в день. Безусловно, эта ранняя связь с Гомесами объясняет постоянно циркулирующие в Нью-Йорке слухи о том, что Асторы имеют еврейское происхождение. Доказательств этому нет, но есть множество свидетельств того, что молодой Гомес думал о молодом Асторе — сыне мясника с тяжелым южногерманским акцентом, дико неразборчивым почерком и отвратительными манерами (после еды Астор вытирал руки о рубашку). Моисей Гомес был американцем в третьем поколении и не испытывал никакого желания общаться с этим вульгарным человеком. Вскоре Мозес Гомес не выдержал и, увольняя его, объяснил в письме своему отцу: «У этого дурака совершенно нет головы для этого дела» — удивительно плохая оценка человека, который впоследствии основал Американскую пушную компанию и стал первым монополистом Америки.

Дом в Ньюбурге стоит до сих пор. Дом и прилегающие к нему земли не кажутся преследуемыми злыми духами, за два с половиной столетия их история была счастливой. С тех пор как дом перешел от семьи Гомесов, у него сменилось несколько владельцев, и все они относились к нему бережно. Один из них надстроил второй этаж из кирпича, который красиво контрастирует с серыми каменными стенами, возведенными Гомесом без раствора и подогнанными так идеально, что и сегодня стены стоят ровно и гладко. Сейчас, несмотря на то, что площадь участка сократилась до двадцати семи акров, сруб по-прежнему остается элегантным загородным домом, обставленным с «максимальной роскошью». Нынешние владельцы, прожившие в нем более двадцати лет, отзываются о нем с любовью. В 1968 году жена владельца, миссис Джеффри Старин, сказала корреспонденту газеты New York Times: «Дети говорят о доме как о доме с большими корнями. Он дает им ощущение прочности и безопасности. Он выстоял в любую погоду, и несколько лет назад, когда только начались разговоры о бомбах и бомбоубежищах, они говорили: «Наш дом будет стоять»».

Но, увы, фамилия Гомес, выдержавшая столько поколений в Испании, угасла в США. Она, конечно, украшает высшие ветви многих сефардских фамилий, в том числе и Натанов, но последний мужчина Гомес, как мы узнаем из замечательной книги Малкольма Стерна, умер в 1926 г. во Франклине, штат Нью-Йорк, не оставив потомства. Он, Джозеф Эдвин Гомес-младший, приходился Дэниелу пра-пра-пра-племянником. Он был одним из пяти детей, и д-р Стерн отмечает над их именами: «Дети обращены в веру вместе с матерью, 3 февраля 1871 г.». Если призрак Дэниела бродил по дому в Ньюбурге, когда было получено это известие, то в ночи наверняка раздавались возмущенные звуки.

Даже став британской колонией, Нью-Йорк оставался очень голландским по духу. Кирпич и черепица, из которых были построены дома, архитектура, техника, посуда — все было привезено из Нидерландов, вплоть до того, что на оконечности Манхэттена была создана копия голландского дорпа, миниатюрный Амстердам. Прибывшие англичане захватили власть, но голландские семьи не желали менять свой тихий и культурный уклад. Они продолжали жить со своей мебелью из красного дерева, восточными коврами, дельфтскими украшениями, изящной латунной и серебряной посудой, картинами голландских мастеров. Они продолжали ходить в голландскую церковь и говорить на голландском языке. Они так крепко держались за свои старинные корни, что голландский язык звучал в голландской церкви Нью-Йорка вплоть до Гражданской войны.

Голландцы презрительно относились к прибывшим англичанам, считая их хамоватыми и бескультурными. В центре внимания оставались голландские семьи — де Пейстеры, Богардусы, Локерманы, Ван Кортландты, Кирстеды, Ван Ренсселеры, Филлипсы и Бикманы. Евреи Нью-Йорка с их привязанностью ко всему голландскому относились к англичанам примерно так же. (В Англии, в конце концов, были антисемитские погромы, чего никогда не было в Голландии). В то время как революционные настроения набирали силу, не было никаких сомнений в том, что большинство нью-йоркских сефардов будут выступать против англичан.