Однако процессы германизации и христианизации отнюдь не завершены. Старые сефардские семьи продолжают составлять сплоченную, гордую и аристократическую элиту, которая знает, кто «один из нас», а кто нет, видит друг друга на свадьбах, вечеринках по случаю выхода в свет и похоронах, совершает богослужения в испанских и португальских синагогах, таких как нью-йоркская Шерит Исраэль, старейшая в США, со своими особыми вариантами ортодоксальной еврейской службы. Они ведут жизнь, полную богатства, исключительности, уединения, настолько глубокого и полного, что мало кто помнит об их существовании, что как раз и нравится сефардам, ведь сефарды по природе своей застенчивы, немногословны, противоположность показухе.

Сколько каждый человек знает и понимает о прошлом — одна из главных забот сефардов во всем мире. Для одних это хобби, для других — навязчивая идея. Это очень по-еврейски. Ведь считается, что концепция «зехут авот», или заслуг предков, составляет духовный капитал еврейского народа. В ней воплощена идея о том, что прошлое должно быть правильно истолковано, чтобы оно могло быть передано для обогащения будущих поколений. Но в этом есть и сильный оттенок веры в предопределение — в то, что заслуженные предки являются своего рода гарантией того, что их потомки также будут заслуженными.

Когда речь идет о сотнях лет семейной истории, когда история семьи связана с политической и религиозной историей, неизбежно возникают путаница и противоречия. А когда семейные истории пересекаются и переплетаются таким образом, как это происходит в сефардской общине, причем на протяжении многих веков, то неминуемо возникают ревность, соперничество и немалая доля препирательств. Это делает сефардскую общину живым местом. Там, где каждый претендует на звание знатока прошлого, где каждый хочет претендовать на самых лучших предков, где на одного и того же человека претендует множество претендентов, каждый должен быть начеку.

Возьмем, к примеру, нью-йоркскую семью Натанов. Натаны ведут косвенное происхождение от Абрахама де Люсена, одного из первых евреев, ступивших на американскую землю в 1655 г., и в процессе своей долгой истории в этой стране Натаны оказались «связаны», если не напрямую, со всеми другими старинными семьями — Сейксасами, Гомесами, Хендриксами, де Сильвами, Солисами и выдающимися филадельфийскими Солис-Коэнами. Подобно массачусетским Адамсам, Натанам удается практически в каждом поколении производить на свет выдающихся людей. Среди них такие фигуры, как покойный судья штата Нью-Йорк Эдгар Дж. Натан-младший, который при мэре Ла Гуардиа был также президентом района Манхэттен, судья Верховного суда США Бенджамин Натан Кардозо, а если заглянуть еще дальше — раввин Гершом Мендес Сейшас, которого называют «раввином-патриотом» и который был духовным лидером «Ширит Исраэль» во время Американской революции. Во время войны он закрыл свою синагогу в Нью-Йорке и перевез общину в Филадельфию, не желая просить паству молиться за Георга III. Позже он помогал при инаугурации Джорджа Вашингтона. Его племянница Сара вышла замуж за двоюродного брата Мендеса Сейшаса Натана, банкира, который был одним из той небольшой группы, которая однажды собралась под деревом баттонвуд в нижней части Манхэттена, чтобы разработать устав Нью-Йоркской фондовой биржи. Энни Натан Мейер, основательница Барнард-колледжа, которая была внучкой Исаака Мендеса Сейшаса Натана, однажды написала: «Оглядываясь назад, мне кажется, что эта сильная гордость, сопровождаемая сильным чувством благородства среди сефардов, была ближайшим приближением к королевской власти в Соединенных Штатах. Семья Натанов обладала этой отличительной чертой в высокой степени». В детстве, вспоминает она, зашла речь о списывании в школе. Она никогда не забудет отрывистый комментарий своей матери: «Натаны не списывают».

Натаны также с гордостью утверждают, что «Натаны никогда не были бедными». Первый Натан прибыл в Нью-Йорк с солидной суммой денег, подаренной ему отцом, преуспевающим торговцем из Англии. Так было до тех пор, пока Натаны могли проследить свою родословную, а это, по мнению некоторых членов семьи, очень далеко. Однажды одного из Натанов спросили: «Правда ли, что ваш род восходит к царю Соломону?». Ответ был таким: «Во времена распятия Христа так говорили».

И сегодня, почти две тысячи лет спустя, в роду Натанов по-прежнему есть видные и активные деятели. Эмили де Сильва Солис Натан — привлекательная женщина испанского типа с овальным лицом и оливковой кожей, от которой веет спокойной воспитанностью и ученостью. Она возглавляет нью-йоркскую фирму по связям с общественностью, представляющую интересы таких именитых клиентов, как Смитсоновский институт Вашингтона. Ее братом был судья Натан, двоюродным братом — судья Кардозо (семейная юридическая фирма Cardozo & Nathan), а еще одним двоюродным братом — Эмма Лазарус, написавшая, в частности, стихотворение («Give me your tired, your poor, / Your huddled masses...»[1]), которое выгравировано на основании Статуи Свободы. Племянник, Фредерик Солис Натан, также известный нью-йоркский юрист, является первым помощником мэра Линдсея по корпоративным вопросам. Мужчины Натаны, что вполне очевидно, благосклонны к закону. Эмили Натан живет в большой просторной квартире, наполненной антиквариатом и спокойной атмосферой «старых денег», с видом на Центральный парк. В нескольких кварталах к северу виднеется красивый колоннадный фасад церкви Шерит Исраэль, которую помогли основать ее предки.

В детстве Эмили Натан училась в частной школе, была гувернанткой и прислугой. Семья Натанов была большой и, что довольно типично для сефардов, которые, как правило, чувствуют себя наиболее комфортно в обществе друг друга, очень близкой. Вместе с детьми Натанов и их родителями в большом старом доме на Западной Семьдесят пятой улице жили не только бабушка, миссис Дэвид Хейс Солис (девичья фамилия которой тоже была Натан), но и тетя по отцу, мисс Эльвира Натан Солис. Тетя Элли, как ее называли, была миловидной, голубоглазой, хрупкой на вид женщиной, одевалась по-свински сдержанно и всегда пахла пакетиками. Дети любили запах шкафов тети Элли и играли там в прятки среди аккуратно развешанных рядов платьев. Тетя Элли была неопределенного возраста, то ли старше, то ли младше своей сестры, матери детей — они так и не узнали. В семье Натанов возраст был запретной темой; детям говорили, что спрашивать у людей, сколько им лет, — дурной тон, и, как говорит Эмили Натан, «в те времена не было водительских прав». (Даже доктор Стерн не смог установить дату рождения тети Элли для своей книги).

Тетя Элли была большой любимицей детей. По вечерам, когда детям давали ранний ужин, она часто оставляла взрослую компанию в гостиной, присоединялась к детям в столовой и рассказывала им сказки. Это были истории о героях и героинях революции, о храбрых солдатах, замышлявших взорвать британские корабли в гавани Нью-Йорка, о женщине, пробравшейся сквозь вражеские порядки, чтобы доставить продовольствие революционным войскам, о моряке, заключенном в Дартмуре во время войны 1812 года, который впоследствии занял высший пост в военно-морском флоте США, хотя начинал каютным мальчиком, спавшим на сложенном парусе. Рассказы тети Элли были насыщены запахом оружейного дыма, звоном тесаков, окрашены в красный цвет крови, пролитой во имя великой цели патриотизма.

В те дни семейные портреты Натанов висели в обшитой панелями столовой дома Натанов, где обедали дети, и лишь постепенно Эмили Натан начала соотносить рассказы тети Элли — «которые поначалу казались мне не более чем чудесными сказками XVIII-XIX веков» — с лицами на стенах столовой.

«Это был родственник?» спрашивала Эмили Натан в середине одной из историй.

«Да, мы связаны», — отвечала тетя Элли.

Чувство истории, ощущение некой длительной преемственности между прошлым семьи и ее настоящим постепенно стало вызывать у маленькой девочки чувство гордости и защищенности. «Позже, — говорит сегодня Эмили Натан, — когда со мной как с еврейкой происходили некоторые вещи, которые могли бы расстроить некоторых людей, — например, когда я сталкивалась с предрассудками или слышала об актах предвзятости и антисемитизма, — я могла смотреть на них с определенным пониманием. То, что беспокоило других людей, меня не беспокоило, потому что благодаря рассказам тети Элли я знал, какое место я занимаю в схеме вещей. Я могла подняться до уровня случайностей».