Вполне естественно, что новоприбывших возмущал снобизм старших и их процветание, поэтому и возникли разногласия. В какой-то момент распри в Филадельфии достигли таких масштабов, что семьи непримиримых новых переселенцев проводили отдельные богослужения в дни святых праздников. В то же время в адрес недавно прибывших звучали обвинения в том, что они не хранят верность своей вере, и, конечно же, было верно, что у новоприбывших, более голодных и стремящихся заработать себе на жизнь, было меньше времени на благочестие.

Старые семьи Филадельфии с неодобрением смотрели на новые еврейские общины, возникающие в других городах. Особенно плохую репутацию в плане религиозной распущенности приобрел Новый Орлеан. Почему, например, евреи Нового Орлеана вынуждены были приходить с шапкой в руке, выпрашивая средства на строительство синагоги, в еврейские общины Филадельфии, Нью-Йорка и Ньюпорта? Почему богатые новоорлеанские бизнесмены, такие как Джейкоб Харт и Иуда Туро — оба они были сыновьями великих еврейских лидеров — не хотели жертвовать деньги на это дело, а вместо этого отдавали их христианским филантропам?

Новые иммигранты были бедны, нуждались в банях, работали разносчиками, говорили с акцентом. У них не было того социального статуса, которого добились первые еврейские семьи, не было воспитания, образования, но они называли себя братьями. Они судили о человеке по успешности его предприятий, а не по его «обязательствам перед Богом», как предпочли бы такие благочестивые люди, как Ребекка Грац, но при этом называли себя евреями. Они вызывали смущение. К началу 1800-х годов они грозили разрушить ткань еврейского общества в Америке, угрожая «племенному» чувству, лежащему в основе всех ощущений еврейства.

Но настоящая беда заключалась в том, что большинство «новых евреев» были ашкеназами, выходцами из Центральной Европы. Они не могли проследить свою родословную до Испании и Португалии. Сефарды указывали на то, что ашкеназы используют другой ритуал, и они его использовали — в некоторой степени. Произношение иврита было несколько иным. Сефарды говорят со средиземноморским акцентом, причем ударение часто падает на последний слог. (Например, сефарды говорят Йом Кипур, а не Йом Кипур, как ашкеназы). Сефардский ритуал также включает некоторые испанские молитвы, а сефардская музыка несет в себе следы древней испанской народной музыки, напоминающей фламенко, и имеет свои особенности. Эти различия, которые могут показаться незначительными, в 1800-х годах стали приобретать все большее значение.

Ашкеназы говорили на «тяжелых, уродливых» языках, таких как немецкий и «отвратительная мешанина из немецкого и иврита» под названием идиш, вместо «музыкальных, лирических» испанского и португальского. Они даже выглядели по-разному: отмечалось, что у немецких евреев большие, неловкие носы и нет той элегантной утонченности, которая присуща высокородным, сердцевидным, оливковокожим испанцам. Но главное отличие, конечно, заключалось в том, что ашкеназы происходили из стран, где быть евреем было позорно. Сефарды же происходили из стран, где, по крайней мере, какое-то время быть евреем означало быть рыцарем в сверкающих доспехах, герцогом или герцогиней, королевским врачом — самое гордое, чем мог гордиться человек. С самого начала эти две группы были как масло и вода.

В 1790 г. джентльмен из Саванны по имени Де Леон Норден, сефардского происхождения, написал в своем завещании, что «никто из Шефталлов не должен присутствовать» на его похоронах. Шефталлы были немцами. Еще раньше, в 1763 г., за морем, во Франции, испанские и португальские евреи Бордо сумели убедить короля подписать указ о высылке из Бордо всех немецких и авиньонских евреев. В Америке многие из вновь прибывших евреев носили имена, содержащие сочетания слов «schine» или «schien», поэтому за ними закрепилось название «sheeny» — эпитет сефардского происхождения. Это слово было подхвачено и широко использовалось в прессе, и когда в Монреале прямо в синагоге разгорелась драка между старыми и новыми евреями, в которой господа в шляпах били друг друга тростями и мебелью, одна из монреальских газет озаглавила рассказ об этой драке словами «Плохие шини!».

Происходили три вещи, все взаимосвязанные и все в одно и то же время. Ашкеназы начали превосходить по численности старых сефардов, и это был лишь вопрос времени, когда в большинстве американских городов ашкеназский ритуал будет преобладать в синагогах, а сефарды, настаивающие на сохранении старого, уйдут в свои тесные группы, двери которых будут закрыты для немцев. Кроме того, в стране появились первые зачатки реформистского движения. Реформа, в самом слове которой заложено осуждение существующих форм, по своей сути была несовместима с традиционной сефардской ортодоксией. Реформа — попытка привести иудаизм «в соответствие с современностью», сделать так, чтобы иудаизм выглядел вписывающимся в существующие американские религиозные модели, — была атакована традиционалистами как подрывная попытка «христианизации» иудаизма. В рамках реформы женщины спускались со своих уединенных балконов в синагогах и шли на поклонение бок о бок со своими мужьями. Мужчины снимали свои высокие шелковые шапки. Синагоги станут больше похожи на церкви. Английский язык заменит иврит.

И в то время, как все это происходило, старейшие еврейские семьи с тревогой наблюдали за тем, как их дети и внуки, казалось, отходят от веры. Парадоксально, но факт: наследники и наследницы мужчин и женщин, проделавших столь трудный путь в Америку, чтобы сохранить свою веру, должны были начать отказываться от нее, как только оказались здесь. Но это происходило. Внуки старых сефардских семей к началу 1800-х годов стали вступать в браки с ашкеназами, но некоторые из них поступали еще хуже. Они выходили замуж за христиан и переходили в христианство.

Внучка богатого еврейского бизнесмена подала иск, чтобы нарушить завещание своего деда, согласно которому она не могла участвовать в крупном семейном трасте, если выходила замуж за нееврея. Она хотела получить свою долю денег деда, не иметь никаких неуклюжих пут, связанных с его религией, и жениха-христианина. Это могло произойти вчера на Манхэттене. Это случилось в Чарльстоне в 1820 году. Она выиграла свое дело.

И что-то еще происходило с сефардами? Может быть, долгие века инбредности наложили свой причудливый генетический отпечаток? Конечно, к XIX веку эксцентрики не были редкостью среди старой гвардии, и мало какая семья обходилась без «странных» членов. В огромной книге Малкольма Стерна все чаще, двигаясь по ряду поколений, рядом с разными именами появляется пометка «сумасшедший», а также комментарий «не женат». Тетушки-колдуньи и дядюшки-холостяки становились скорее правилом, чем исключением. Семьи, некогда столь плодовитые, похоже, находились на грани исчезновения.

Урия П. Леви тем временем продолжал свой крестовый поход за то, чтобы евреи были приравнены к христианам. Он продолжал читать лекции и ругать евреев, которые принимали оскорбления на свой счет и отвечали на них подставлением другой щеки. Он часто писал язвительные письма в редакцию и иными способами укреплял свою репутацию вспыльчивого человека. Кроме того, он решил, что раз уж его больше не занимают военно-морские обязанности, то пора зарабатывать деньги.

В начале XIX века Нью-Йорк стал более важным морским портом, чем Ньюпорт или Филадельфия. Завершение строительства канала Эри, «соединяющего Восток с Западом», в 1825 году закрепило за Нью-Йорком статус морской, а значит, торговой и денежной столицы США. Только за этот год в городе появилось пятьсот новых предприятий, открылись двенадцать банков и тринадцать морских страховых компаний. Население превысило 150 тыс. человек, а одна из городских газет объявила, что будет выходить по воскресеньям, что было неслыханно для Америки. Театр «Парк» объявил, что будет представлять большую оперу, а дом № 7 по Черри-стрит стал первым частным домом в Америке, освещенным газом.