Снова и снова пересказывалось дело против «Давида Израэля и других евреев», и Мартья добавлял суровыми тонами:

«Так как их товары, проданные до сих пор с торгов, не покрывают их обязательств, то просят, чтобы один или два из упомянутых евреев были взяты в качестве принципала, в чем, согласно вышеупомянутому договору или обязательству, нельзя отказать. Поэтому он взял Давида Израэля и Моисея Амвросия[5] в качестве основных должников по оставшемуся долгу с просьбой поместить их в тюрьму до тех пор, пока счет не будет оплачен».

Здесь, как показывает не менее запутанный с годами юридический язык, впервые упоминается тюрьма. И евреям, у которых не было гульденов, чтобы оплатить свою долю внимания суда, ничего не оставалось делать, как просить суд о милости. Но суд постановил:

«...взвесив ходатайство истца и убедившись в обязательстве, по которому каждый из них обязан IN SOLIDUM полностью выплатить долг, [мы] согласились с просьбой истца поместить вышеуказанных лиц под гражданский арест (а именно у промаршала) до тех пор, пока они не принесут удовлетворения».

Однако это не было полной победой де ла Мотта, поскольку постановление содержало оговорку, которая, возможно, стала для него неожиданностью. В постановлении о заключении этих двух людей в тюрьму для должников говорилось лишь о том, что «он, де ла Мотте, должен предварительно ответить за плату, которая установлена в размере 16 стиверов в день на каждого заключенного, и предписано, чтобы для этой цели 40-50 гульденов, полученных от проданных товаров, оставались в руках секретаря, вместе с расходами этого специального суда». Сбор денег становился для де ла Мотта все более затратным делом.

После того как два человека оказались в тюрьме, а продажа возобновилась, перспективы двадцати трех человек стали неутешительными. Прошел сентябрь, и октябрьские ночи становились все более прохладными. Несмотря на разрозненную помощь со стороны сочувствующих жителей маленькой колонии, лагерю у реки грозила медленная голодная смерть. Тогда Соломон Питерсен, ставший главным защитником «двадцати трех», снова вышел на авансцену.

В мелком шрифте договора, который евреи подписали при взятии на борт, Питерсен обнаружил полезный факт. Деньги за проезд причитались не только де ла Мотту. Остальные офицеры и даже команда судна «Сен-Шарль» имели право на свою долю. Вооружившись этим фактом, Питерсен обратился к каждому офицеру и матросу и в индивидуальной форме попросил каждого подождать с получением денег до следующего захода корабля в следующем году. Он обещал, что тогда каждому будет выплачено вознаграждение, причем с полными процентами. Де ла Мотту он указал, что выручка от продажи почти равна его личной доле, и он может оставить ее себе. 26 октября 1654 г. суд объявил:

Соломон Питерсен явился в суд и представил заявление поверенного моряков об остатке фрахта евреев, обещая дождаться прибытия корабля из Патрии. В связи с этим он просит выдать ему деньги, которые еще находятся в руках секретаря, за Рыкке Нунес, чьи товары были проданы, сверх долга за фрахт, чтобы получить с помощью этих денег поддержку для нее. После этого было подписано: петиционеру Соломону Питерсену как поверенному разрешалось взять под залог деньги, находящиеся в руках секретаря».

И вот, после почти двухмесячного испытания, поселенцы, ставшие по воле случая первым «меньшинством» Америки, получили свободу — или, по крайней мере, некоторую свободу — зарабатывать на жизнь.

И они могли исповедовать свою религию. Среди мальчиков старше тринадцати лет, вероятно, было достаточно мужчин, чтобы сформировать миньян для празднования первого Рош а-Шана в Америке 12 сентября 1654 г. (5415 г. по еврейскому календарю). Через год была основана община Шеарит Исраэль — «Остаток Израиля». Поселенцам не разрешалось иметь свой молельный дом, но они могли проводить богослужения в собственных домах, а через несколько лет им было разрешено арендовать помещения для проведения богослужений. Сначала им было отказано в земле под кладбище, но к 1656 г. они приобрели «небольшой крюк земли» под усыпальницу. Его точное местоположение неизвестно. В 1682 г. общине было разрешено приобрести кладбище Chatham Square Cemetery, которое существует и поныне. Только в 1730 г. общине удалось возвести первое в Америке здание синагоги — крошечную постройку на Милл-стрит в Манхэттене.

Парнасом, или президентом, синагоги в тот год был прапрадед Эмили Натан, о чем детям напоминала тетя Элли. Брат Эмили Натан — судья Эдгар Дж. Натан-младший — был парнасом до своей смерти в 1965 году. Сейчас эту должность занимает его сын Эдгар Натан III.

Сегодня такие нью-йоркские семьи, как Натаны, Сейксазы, Кардозо и Хендриксы — все они могут найти имена первых поселенцев далеко в глубине запутанных ветвей своих родословных — могут смотреть на достижения поселенцев с некоторой тихой гордостью. В начале прошлого века, когда миссис Уильям Астор устраивала свои знаменитые балы для людей, которых Уорд Макалистер назвал «четырьмя сотнями», а прибывшая позже немецко-еврейская элита стала высоко поднимать шляпу и называть себя «сотней», один из маленьких Натанов, не чуждый семейному чувству высокомерия, спросил мать: «Кто мы такие?». «Мы, — ответила миссис Натан с легкой улыбкой, — это Двадцать Три».

В основе трудностей, с которыми столкнулись евреи в начале своего пути, и фактором, который еще несколько лет будет доставлять им огорчения, было откровенно враждебное и антисемитское отношение губернатора Питера Стайвесанта. В стране, куда всего за несколько лет до этого прибыли пилигримы, чтобы обрести религиозную свободу, фанатизм встречался не реже, чем сегодня, и его проявления были не столь уж разнообразны. В разгар «дела де ла Мотта» — 22 сентября 1654 г. — Стайвесант обратился с письмом в штаб-квартиру голландской Вест-Индской компании в Амстердаме:

Прибывшие евреи почти все хотели бы остаться здесь, но, узнав, что они (с их обычным ростовщичеством и обманной торговлей с христианами) очень неприятны для низших магистратов [членов Божественного суда], а также для людей, питающих к вам большую привязанность; дьяконство также опасается, что из-за их нынешней нищеты они могут стать обузой в предстоящую зиму, мы, для пользы этого слабого и недавно развивающегося места и земли в целом, сочли полезным потребовать от них дружеского отъезда; В этой связи мы также самым серьезным образом молимся как за себя, так и за всю общину Вашего поклонения, чтобы этой лживой расе — этим ненавистным врагам и хулителям имени Христова — не было позволено впредь заражать и беспокоить эту новую колонию, к умалению Вашего поклонения и неудовольствию самых близких подданных Вашего поклонения.

Питер Стюйвесант, суровый и деспотичный человек, был фанатиком в классическом смысле этого слова. Он уже получал выговоры от компании за преследование лютеран и квакеров в колонии, и вообще стал непопулярен среди всех своими попытками повысить налоги и запретить продажу спиртного и огнестрельного оружия индейцам. На чем же основывалось его недоверие и даже страх перед горсткой обедневших евреев? Обвинение в «ростовщичестве» было обычным, и евреи научились, мрачновато выражаясь, забавляться этим обвинением. Ирония заключается в том, что ростовщичество было изобретено голландским христианином XVII века Салмасиусом, который в 1638-1640 годах опубликовал три книги на эту тему, призывая принять ростовщичество в качестве экономического инструмента. Его взгляды были быстро восприняты большинством христианских, а также иудейских ростовщиков. Среди евреев, между тем, были люди, которые в Бразилии были уважаемыми бизнесменами, как до этого в Голландии. Не было никаких оснований полагать, что они приехали в Новый Амстердам для того, чтобы заниматься нечестными делами.

Однако у испанских и португальских евреев были некоторые особенности, которые христиане считали неприятными. Сефардов отличало определенное достоинство манер, непримиримая и непоколебимая сдержанность. Они в немалой степени обладали испанским темпераментом. На ранних портретах мы видим их высоко поднятые щеки, часто надменные лица. В них ощущалась отстраненность, дистанция, которая переходила в высокомерие или крайнюю гордыню. Все записи слушаний де ла Мотта описывают евреев как сидящих на своих местах, ничего не говорящих, ушедших в величественное молчание. Но позиция Питера Стюйвесанта более всего свидетельствует о том, что дух инквизиции проникал понемногу во все страны мира, а вслед за ним и древние суеверия и обвинения против евреев — что евреи были колдунами, ритуальными убийцами детей, отравителями колодцев, убийцами Христа.