Вскоре начались разговоры об «опасности конверсо» и «опасности маррано», и конверсо, опасаясь за свою жизнь, раздували пламя, донося на маррано и друг на друга. В Севилье, одном из главных центров конверсо, новые христиане во главе с Диего де Сусаном, богатым купцом, решили сопротивляться инквизиции. Однако красавица-дочь Диего раскрыла эту тайну своему любовнику-старому христианину, который передал ее инквизиторам, и многие знатные севильские конверсо были преданы суду, осуждены и отправлены на костер.
Это был бесконечный водоворот ненависти и страха. Был распространен список из тридцати семи признаков, по которым можно было распознать иудаиста. С ужасом отмечалось, что некоторые из этих тридцати семи признаков относятся ко всем. Невозможно сказать, сколько маррано было в тот или иной момент времени, сколько из них бежало, сколько осталось. Говорили, что маррано — и, несомненно, это было правдой — работали на инквизицию больше, чем большинство христиан, чтобы сохранить свою маскировку. Как можно было отличить традиционное рвение новообращенного от дымовой завесы и обмана? Никак, и особо ревностный новообращенный был под таким же подозрением и наблюдением, как и равнодушный. Таким образом, инквизиция раскрыла свою основную дилемму: она подозревала даже саму себя.
Когда севильский инквизитор захотел обнаружить дома марранов, он поднялся в субботу на вершину холма и указал на дома, трубы которых не дымили. «Несмотря на сильный мороз, ни из одного из них не поднимается дым, — сказал он. У них нет огней, потому что сегодня суббота».
По мере усиления власти инквизиции росло число беглецов-маррано, а также число обнаруженных и привлеченных к суду иудаистов. В инквизиционном трибунале в Толедо за период с 1575 по 1610 гг. было вынесено 175 приговоров иудаистам. Позднее, с 1648 по 1794 год, их число возросло до 659. Хотя иудаизм был не единственным преступлением, рассматриваемым инквизиционными судами, но, безусловно, самым популярным. Также наказывались тайные мавры (или мориски), виновные в богохульстве, колдовстве, ереси, подстрекательстве к исповеди, а также «те, кто не считает блуд греховным». Интересно отметить, что в то время как число осужденных иудаистов резко возросло, количество лиц, обвиненных в потворстве блуду, сократилось — с 264 в 1575-1610 гг. до всего лишь пяти в 1648-1794 гг.
Тюрьмы Испании заполнялись до отказа, пока не осталось достаточно заключенных для проведения auto-da-fé — буквально «акта веры», — и эти «ауто» быстро стали чрезвычайно популярной формой общественного развлечения. Сегодня это словосочетание вызывает в памяти сцены привязанных к стропилам человеческих жертв, которых сбрасывали на пылающие костры под одобрительные крики кровожадного населения. На самом же деле ауто-да-фе были достаточно спокойными мероприятиями, проводившимися как публичное выражение религиозности и благочестивой справедливости. Фидель Фита, испанец XV века, описывает церемонию, состоявшуюся в воскресенье 12 февраля 1486 г., и мы видим, что это было сдержанное событие:
Все примиренные шли процессией в количестве 750 человек, включая мужчин и женщин... от церкви святого Петра Мученика... Мужчины были все вместе, босые и без обуви, и поскольку было очень холодно, им было велено надеть подошвы на ноги, которые в остальном были голыми; в руках у них были незажженные свечи. Женщины стояли группой, с непокрытыми головами и голыми лицами, без обуви, как и мужчины, и со свечами. Среди них было много видных мужчин, занимающих высокие посты. От лютого холода, от бесчестия и позора, который они терпели от большого количества зрителей (ведь посмотреть на них пришло много людей из других мест), они шли, громко воя, плача и раздирая на себе волосы, несомненно, больше от бесчестия, чем от какого-либо проступка, совершенного ими против Бога. Так шли они в скорби по улицам, по которым проходит процессия Corpus Christi, пока не пришли к собору. У дверей церкви стояли два капеллана, которые совершали крестное знамение на лбу каждого со словами: «Прими крестное знамение, которое ты отринул и потерял, будучи обманут». Затем они пошли в церковь, пока не дошли до эшафота, воздвигнутого у новых ворот, на котором сидели отцы-инквизиторы. Рядом находился еще один эшафот, на котором стоял алтарь, у которого они совершали мессу и читали проповедь. После этого встал нотариус и стал называть каждого по имени, говоря: «Здесь ли?». Кающийся поднял свечу и сказал: «Да». Там прилюдно читали все, в чем он иудействовал. То же самое делалось и с женщинами. После этого им публично назначалось покаяние и предписывалось в течение шести пятниц ходить в процессиях, подвергая свое тело бичеванию пеньковым шнуром, босые, безногие и с головою, и в течение этих шести пятниц они должны были поститься. Было также предписано, чтобы во все дни своей жизни они не занимали никаких государственных должностей, таких как алькальде, альгуасиль, регидор или хурадо, не были государственными подьячими или посыльными, а те, кто занимал эти должности, должны были их лишиться. Также они не должны были становиться менялами, лавочниками, бакалейщиками или занимать какие-либо официальные должности. Они не должны были носить ни шелка, ни багряницы, ни цветных одежд, ни золота, ни серебра, ни жемчуга, ни кораллов, ни каких-либо драгоценностей. Они также не могли выступать в качестве свидетелей. И им было приказано, что если они оступятся, то есть снова впадут в то же самое заблуждение и прибегнут к чему-либо из вышеупомянутых вещей, то будут осуждены на костер. И когда все это закончилось, они ушли в два часа дня.
Генри Камен, один из лучших историков инквизиции, отмечает, что два часа дня — это традиционный испанский час обеда, и «примирение» 750 нарушителей, вернувшихся на путь праведности, несомненно, было хорошей утренней работой. По мере развития инквизиции и увеличения числа кающихся ауто-да-фе становились все более продолжительными, часто затягиваясь до ночи, а иногда и до нескольких дней. Однако сожжения редко проводились публично в центрах городов, их совершали на окраинах, вдали от глаз болезненных и любопытных. Кроме того, поскольку многие узники умирали в заключении, не дождавшись приговора, значительная часть жертв сжигалась только в виде чучела.
Более популярным видом наказания было «бичевание». Заключенному предписывалось «дисциплинировать свое тело» с помощью плетей, а часто для дополнительной дисциплины его привязывали к мулу и «волокли по улицам» в сопровождении палача. В таких случаях к участию в казни призывалась публика, забрасывавшая жертву камнями и мусором. Как благодарен должен был быть узник, вернувшийся к истинной вере. Дети и старики подвергались одинаковому наказанию — подростка приговаривали к тому же количеству ударов плетью, что и семидесятилетнюю женщину. Количество ударов плетью варьировалось в зависимости от проступка, но обычным минимумом считалось сто ударов, а максимумом — двести.
Еще более причудливым, хотя и эффективным средством наказания было санбенито (от слова saco benito — «священный мешок»). Странная одежда, по покрою напоминающая пончо, санбенито надевалась на голову и свисала до колен. Обычно она была желтого цвета, цвета трусости, и украшалась крестами, пламенем, чертями и другими напоминаниями о пытках. Вместе с санбенито надевался высокий остроконечный головной убор, похожий на колпак. Исправившийся еретик мог быть обязан носить этот странный наряд от нескольких месяцев до конца жизни, и любой рецидив иудаизма, когда его приговаривали к санбенито, означал немедленное сожжение на костре. К унижениям, которым подвергались носители санбенито, добавлялся еще и тот позор, что, когда кающемуся разрешалось снять свой мешок, он вывешивался с его именем в соборе «на вечные времена».
Томас де Торквемада, первый генеральный инквизитор инквизиции, сам был еврейского происхождения. Он был одним из тех, кто побудил Фердинанда и Изабеллу учредить инквизицию. Оба монарха относились к нему с большим уважением. Королева часто консультировалась с Торквемадой и обращалась к нему за советом по религиозным вопросам. В годы, предшествовавшие ее восшествию на престол, он часто посещал ее во дворце в Сеговии и стал ее личным духовником. Позже он стал личным духовником Фердинанда и, должно быть, выслушал несколько поразительных рассказов, если Фердинанд признался во всем. Торквемада был известен своей скрупулезностью и целеустремленностью. Его называли «бичом ереси, светом Испании, спасителем своей страны и честью своего ордена», которым был доминиканский. Папы Сикст IV и Александр VI прославляли Торквемаду за его стремление избавить Испанию от евреев и мавров и с восхищением отзывались о бесперебойной работе его судов.
