Пока Мо Жань личным примером[136.5] показывал ему, как срезать рис, Чу Ваньнин не мог не задуматься о том, что он, вроде как, пришел тайком умыкнуть нужные ему знания, так как получилось, что в итоге он сам стал учеником[136.6]?
Вот уж действительно, все встало с ног на голову!
Однако Мо Жань подошел к вопросу его обучения очень серьезно, был очень деликатен и не смеялся, наблюдая за его неуклюжими попытками освоить новый навык.
Его черные, как смоль, брови и правильные черты лица, по сравнению с его юношеским обликом, стали более выраженными и твердыми. От рождения прекрасное лицо изначально несло на себе отпечаток высокомерия на грани нахальства, но мягкий сдержанный взгляд, казалось, таил в себе множество накопившихся за годы тревог и забот, надежно скрытых от посторонних глаз за нежностью и напускной беззаботностью.
— Вот так, просто нужно приноровиться, понимаете?
— …Да.
Чу Ваньнин сделал срез в соответствии с его наставлениями, но, к сожалению, ему все еще не хватало сноровки. Он привык работать с твердой древесиной и оказался совершенно беспомощным перед хрупкими стеблями риса.
Мо Жань, понаблюдав за ним какое-то время, протянул мускулистую руку и помог ему правильно перехватить серп.
Их кожа соприкоснулась лишь на мгновение. Мо Жань не осмелился пойти дальше, также как и Чу Ваньнин не мог позволить ему большую близость.
Один был, как не имеющий выхода стремительный поток, другой — похож на практически высохший пруд. Очевидно, если бы поток смог влиться в пруд, они бы идеально дополнили друг друга: бурный поток, сбросив оковы, наконец, нашел бы свою тихую гавань, обветренные трещины высохшего пруда были бы заполнены ласковыми водами.
К сожалению, с момента рождения они скрывались и избегали этой встречи.
Стоя на безопасном расстоянии, один пытался учить:
— Палец еще немного ниже. Будьте осторожны, не порежьтесь.
Другой с беспримерным упрямством отмахивался:
— Знаю.
— Просто расслабьтесь немного, не надо быть таким напряженным.
— …
— Расслабьтесь.
Но чем больше Мо Жань настаивал, тем сильнее напрягалась спина Чу Ваньнина, а ловкие руки совсем утратили былую сноровку.
Расслабься, расслабься, можно подумать, он не хочет расслабиться! Легко сказать! Мо Жань стоял так близко, что он затылком чувствовал его дыхание. Этот воздушный поток был таким горячим и давящим, еще и с уникальным, присущим только Мо Жаню, будоражащим запахом. Как он мог расслабиться?!
Непонятно с чего, но его опять атаковали воспоминания о том позорном сне, что он видел совсем недавно.
Там они были почти в той же позе, и Мо Жань также дышал ему в затылок, и эти губы дразняще едва касались мочки его уха.
Тяжело выдохнув, этот мужчина упрекнул его:
— Расслабься немного… не сжимай меня[136.7] внутри так сильно...
Лицо Чу Ваньнина в одно мгновение залилось яркой краской.
Он изо всех сил пытался вырваться из плена этих неправильных воспоминаний, но стоило одной волне схлынуть, как его накрыло «Рейтингом размеров героев в расцвете сил мира совершенствующихся».
— … — Чу Ваньнин чувствовал, что еще немного, и его голова задымится.
В конце концов, и Мо Жань заметил странности в его поведении:
— Почему вы так напряжены? Вам нужно расслабить…
— Я расслабился! — Чу Ваньнин неожиданно обернулся. В его прозрачных, как весенние воды, глазах вспыхнуло яростное пламя. Они были так близко, что, будь этот взгляд мечом, он в тот же миг пронзил бы Мо Жаня.
Было ясно, что сердца обоих мужчин бились, как барабаны. Но даже если бы этот звук разнесся по всему миру и достиг небес, эти двое не смогли бы услышать его до тех пор, пока один из них не сделал бы шаг вперед, чтобы обхватить другого руками, всем телом прижаться к напряженной спине, дразняще прикусить ушную раковину, потом нежно вобрать в рот мочку уха и, тяжело дыша, выдохнуть: «Расслабься немного, не бойся»... Только тогда они смогли бы понять друг друга.
Но, очевидно, сейчас Мо Жань не стал бы делать этого, а Чу Ваньнин и подавно.
Сконфуженный Мо Жань поспешно убрал руку и выпрямился:
— …Учитель, тогда попробуете сами?
— Да.
Мо Жань снова улыбнулся ему и, взяв свой серп, занялся жатвой, впрочем, не отходя далеко. Сделав пару срезов, он, вспомнив о чем-то, снова обернулся к Чу Ваньнину:
— Учитель.
— Что еще? — мрачно спросил Чу Ваньнин.
Мо Жань указал пальцем на его обувь:
— Снимайте сапоги!
— Не сниму.
— Если не снимете, можете снова упасть, — попытался его убедить Мо Жань. — Подошвы вашей обуви скользят, и в следующий раз, когда вы будете падать, я могу не успеть подхватить вас.
— …
Чу Ваньнина это предложение вогнало в еще большее уныние, но, поразмыслив, он в итоге подошел к краю межи, снял обувь и носки и, бросив их около копны скошенного риса, босым вернулся обратно в залитое грязной водой поле, чтобы с головой погрузиться в работу по уборке риса.
К полудню Чу Ваньнин уже освоил навыки работы с серпом, и его движения стали более плавными и уверенными, а из скошенного совместно с Мо Жанем риса получился большой золотистый стог.
На одном дыхании выкосив большой кусок поля, Чу Ваньнин немного устал. Он выпрямился, глубоко вдохнул полной грудью и краем рукава вытер пот с лица. Слабый ветерок гнал золотые волны по колосящимся полям риса, неся с собой приятную осеннюю свежесть. Внезапно он чихнул. Мо Жань тут же обернулся и очень обеспокоенно посмотрел на него:
— Вам не холодно?
— Нет, — Чу Ваньнин покачал головой, — просто зола[136.8] в нос попала.
Мо Жань широко улыбнулся и хотел было что-то сказать, как вдруг из-под росших вдалеке тутовых деревьев до них донесся голос юной деревенской девушки по имени Лан Лан[136.9]:
— Обед готов!.. Стол накрыт!.. Идите обедать!
— Это ведь та девушка, которая пела? — спросил Чу Ваньнин, не оглядываясь.
Мо Жань повернулся, заслонил рукой глаза от солнца, пристально посмотрел вдаль и тут же подтвердил:
— Действительно она. Учитель понял это по голосу?
— Да, такой пронзительный и надрывный крик, на каждом звуке три излома[136.10], – сказал Чу Ваньнин, перенося последнюю корзину с рисовой соломой к стогу. Ему было неохота надевать сапоги, тем более что грязь тут была везде, поэтому он, так и не обувшись, пошел к тутовым деревьям. Мо Жань с улыбкой покачал головой и, подняв брошенную им обувь, побежал следом.
Крестьянская еда варилась в больших котлах. Несколько крестьянских женщин принесли три больших казана с готовыми блюдами и открыли их. В одном был пышущий жаром отварной рис, в другом тушеная с мясом капуста, а в третьем овощной суп с тофу.
На самом деле, уровень жизни людей в Нижнем Царстве оставлял желать лучшего, и мясо для простых людей было настоящей роскошью, но в деревню прибыли бессмертные господа с Пика Сышэн, и староста деревни решил, что негоже кормить таких гостей одними овощами, поэтому в тушеную капусту добавили не только свиную поджарку, но и довольно много вяленого бекона.
Как только была открыта крышка, от аромата жареного мяса у многих деревенских молодцов слюнки потекли.
— Эту еду не назовешь хорошей, но, надеюсь, бессмертные господа не побрезгуют, — обратилась к ним жена старосты. Это была дородная женщина лет пятидесяти с округлыми формами, зычным голосом и широкой улыбкой. — Мясо сами мариновали, овощи с наших полей. Не откажите в милости.
Мо Жань поспешно отмахнулся от ее увещеваний:
— Не откажемся и не побрезгуем, — сказал он и, наполнив две чаши рисом, одну передал Учителю, а другую оставил себе.
