Улыбка Мо Жаня стала шире:

— О?.. Неужели?..

— Вы… Вы тогда сказали, что человек, который произносит столь грязные слова, заслуживает подобного обращения. Вы пожурили эту наложницу за то, что она слишком мягко его наказала, и сказали, если в следующий раз Чу Ваньнин посмеет говорить так непочтительно, можно… можно будет отрезать ему все пальцы… — чем больше говорила Сун Цютун, тем неувереннее звучал ее голос. Хватило одного взгляда на пугающую улыбку, застывшую на лице Мо Жаня, чтобы у женщины подкосились ноги, и она снова упала на пол. — А-Жань… — слезы, подобно первой росе, заполнили красивые глаза.

Мо Жань чуть слышно вздохнул. Его голос искрился злым весельем, когда он сказал:

— Цютун, столько воды утекло с тех пор. Этот достопочтенный успел забыть, что он говорил или не говорил…

Только сейчас женщина ясно поняла, к чему был весь этот разговор. Последней фразы Мо Жаня хватило, чтобы ее начало колотить от ужаса.

— В последние дни этот достопочтенный видит один и тот же сон. В нем мое величество, вернувшись с горы Иньшань, входит в водную тюрьму и видит его гноящиеся руки и его кровь повсюду… — Мо Жань говорил медленно, смакуя каждое слово, но в конце его голос взлетел на несколько тонов, а взгляд стал холодным и злым. — Этот достопочтенный тогда совсем не чувствовал радости.

Застигнутой врасплох Сун Цютун оставалось только испуганно лепетать:

— Ваше величество, ваше величество… нет, А-Жань… послушай меня… успокойся и выслушай меня... я все объясню...

— Этот достопочтенный ничуть не обрадовался, — Мо Жань как будто и не слышал ее. С каменным выражением лица сверху вниз он бесстрастно взирал на ползающую у его ног женщину. — Не хочешь утешить меня, а?

Ледяное выражение его лица в сочетании с такой надменной просьбой заставили даже Сун Цютун, которая много лет была спутницей этого свирепого тигра, с ног до головы покрыться гусиной кожей. От ощущения надвигающейся бури у нее онемела даже кожа на голове. Женщина подняла свои темно-карие бархатные глаза и, не сводя с Мо Жаня умоляющего взгляда, подползла ближе, чтобы припасть к его лодыжке.

— Хорошо, пусть А-Жань скажет, что обрадует его. Что А-Жань желает? Что сделает его счастливым? Конечно, я как следует... утешу… я как следует...

Мо Жань наклонился и, схватив женщину за подбородок, запрокинул ее голову.

Улыбка, которой он одарил Сун Цютун, была такой очаровательной и нежной. Эти милые ямочки она помнила с тех пор, как они впервые встретились в Духовной школе Жуфэн, и он улыбнулся ей точно так же. Тогда он потянул ее за рукав и сказал:

— Маленькая сестренка[101.2], как тебя зовут?... Эй, не бойся меня, я не сделаю тебе больно. Ты же поговоришь со мной, а?

Холодный страх проник до костей.

Спустя много лет с тем же выражением лица и тем же тоном Мо Жань произнес совершенно другие слова...

Сладким как мед голосом он сказал:

— Цютун, этот достопочтенный знает, что ты искренне хочешь услужить ему. Для того, чтобы порадовать и утешить мое величество, ты ведь сделаешь все, что угодно…

Кончиком пальца он провел по ее мягким губам. Сейчас ее лицо как никогда напоминало лицо Ши Минцзина.

Ресницы Мо Жаня затрепетали. Продолжая гладить похожие на лепестки цветов губы, он спокойно сказал:

— В таком случае сейчас же отправляйся по дороге смерти и дожидайся этого достопочтенного в загробном мире.

Сун Цютун потеряла дар речи от ужаса, Мо Жань же, словно не понимая, о чем просит, ласково переспросил:

— Хорошо?

Теперь она искренне рыдала, но не от горя, а от ужаса. Сун Цютун уже поняла, что раз уж Мо Жань решил вытащить на свет ту историю, когда она приказала пытать Чу Ваньнина, ничем хорошим для нее это не кончится. Она предполагала, что ее лишат титула, изобьют палками, была готова к любому унижению и пыткам, однако, услышав приговор, она лишилась остатков мужества, потому что, вопреки всем ее надеждам, Мо Жань собирался...

Он в самом деле собирается сделать это! У этого человека нет сердца!

Он… он…

Безумен!

Он сошел с ума… сошел с ума…

Мо Жань запрокинул голову и рассмеялся, затем поднялся с постели и расхохотался еще громче и безумнее. Он пинком распахнул двери опочивальни и, не переставая смеяться, широкими шагами вышел.

Мо Вэйюй растоптал тысячи жизней, теперь очередь дошла и до нее.

Сумасшедший… Сумасшедший!!

Мо Вэйюй сошел с ума!

Сун Цютун упала на ледяной покрытый золотом пол спальни. Тело еще горело от недавних плотских утех, но огонь преисподней лизал ее стопы, и адская бездна уже раскрыла свою пасть, грозясь поглотить ее. Собрав последние силы, она подняла голову с надеждой вглядываясь в небеса, озаренные поднявшимся из-за горизонта солнцем.

Рассвет окрасил все вокруг в кроваво-алый цвет.

На ее глаза словно опустилась завеса алого шелка свадебного покрова[101.3].

Она услышала, как Мо Жань вдалеке крикнул таким тоном, словно звал слугу, чтобы распорядиться насчет мяса к ужину:

— Эй, кто-нибудь, тащите сюда Императрицу.

— Ваше величество… — дворцовые слуги и стражники пришли в замешательство. — Но ваше величество, это…

— Бросьте Императрицу в котел[101.4] и зажарьте ее в масле живьем.

На какое-то время Сун Цютун лишилась слуха. Она словно оказалась глубоко под водой на дне безбрежного океана, где звуки из внешнего мира не доходили до ее ушей.

— Зажарьте ее живьем! Зажаренная живьем она меня порадует, зажаренная живьем она меня утешит… Ха-ха… ха-ха-ха…

Мо Вэйюй уходил все дальше, но даже когда он скрылся из виду, его выкрики и смех, подобно стервятнику, еще долго кружили над Пиком Сышэн.

Мо Жань шел навстречу восходящему солнцу, и длинная тень тянулась за ним, как единственный попутчик на одинокой тропе его жизни. Он шел все медленнее и медленнее. А потом ему показалось, что рядом с ним появились две тени: рядом с призрачным юношей теперь шел высокий мужчина в белых одеждах.

Спустя какое-то время рядом с ним остался лишь мужчина в белом.

А затем и он растворился в золотом рассвете.

Свет восходящего солнца был чистым и непорочным, поэтому он забрал такого же чистого и неиспорченного человека, оставив Мо Жаня одного в этом аду среди крови, грязи и монстров.

Остался только он. Совсем один на этом лишенном радости и жизни холодном пути.

Добравшись до конечной точки, он вдруг почувствовал себя так, словно уже умер. Внутренне он уже был мертв…

В последние годы с каждым сделанным шагом Мо Жань становился все более безумным...

Вспомнилось, что в тот последний год перед самоубийством, иногда, когда он смотрел в бронзовое зеркало, то не всегда мог понять, что за монстр отражается в нем.

Он до сих пор помнил, как в тот вечер перед смертью сидел в беседке на территории Павильона Алого Лотоса. Рядом с ним тогда был только старый слуга, и он лениво спросил у него:

— Старик Лю, ты служишь мне так долго, скажи, каким человеком я был изначально? — не дожидаясь ответа, он подошел к пруду и посмотрел на свое отражение в воде. — Кажется, в молодости этот достопочтенный никогда не собирал так волосы. И эти жемчужные нити не лезли в глаза, так ведь?

Старый слуга Лю тяжело вздохнул, подавляя раздражение, и ответил:

— Ваше величество, конечно, правы. Вы носите эту прическу и венец с тех пор, как вступили на престол. Когда-то государыня-императрица Сун помогла вам с выбором этого образа правителя.

— А-а-а, так это все Сун Цютун, — Мо Жань усмехнулся и, запрокинув голову, сделал большой глоток вина «Белые Цветы Груши[101.5]». — Оказывается, вначале я даже прислушивался к ее советам?

Вероятно из-за своих преклонных лет старый слуга Лю не так боялся смерти и решил, не жалея своей головы, сказать правду: