Мо Жань, глянув на него один раз, устроился рядом с Чу Ваньнином.
После некоторых колебаний он все же решил, что не хочет больше обманывать его, поэтому сказал:
— Учитель, думаю… я должен признаться кое в чем.
— Ты совершил проступок?
— Да, так и есть. Помните, в том году вы отправили меня на площадь Шаньэ для публичного наказания, потому что я нарушил правила… – Мо Жань запнулся, стесняясь вслух обсуждать собственное целомудрие[117.2]. Стыдливость, в самом деле, весьма непостижимая вещь. Не имеет значения, что человек на первый взгляд выглядит развратным и непробиваемым, как Великая Китайская стена[117.3], ведь в одночасье он может превратиться в самого застенчивого скромника, чьи чувства тоньше пергаментной бумаги[117.4].
Мо Жань низко опустил голову, и, густо покраснев, тихо закончил:
— Потому что я нарушил четвертое, девятое и пятнадцатое правило[117.5].
Четвертое правило — воровство.
Девятое правило — разврат.
Пятнадцатое правило — обман.
Конечно, Чу Ваньнин отлично все помнил. Разве он мог об этом забыть? Хотя он открыл глаза, но на Мо Жаня не взглянул, лишь сказал:
— Да.
Глядя на это аскетичное и прекрасное в своей сдержанности лицо, Мо Жань не находил себе места от стыда. Он долго молчал, но в итоге все же опустил глаза и прошептал:
— Учитель, простите меня.
На самом деле у Чу Ваньнина уже появилась смутная догадка относительно того, что он хочет сказать. Хотя в душе он был очень зол, но все же старался не идти на поводу у чувств и правильно расставлять приоритеты[117.6]. Тем более он уже знал об этом бесстыдном поступке Мо Жаня, поэтому только лишь холодно ответил:
— Разве ты не был за это наказан? Если больше не совершал ничего подобного, то зачем об этом вспоминать?
— Потому что этот Жун Цзю снаружи… на самом деле он… — Мо Жань так и не смог договорить.
Чу Ваньнин очень долго молчал, прежде чем он услышал сказанные с холодной усмешкой слова:
— Так это был он?
— Да.
Мо Жань не осмеливался поднять голову, чтобы посмотреть на Чу Ваньнина. На Пике Сышэн не требовали воздержания от учеников. Многие из них практиковали двойное совершенствование или имели любовников вне стен школы, и это считалось нормальным. Но Чу Ваньнин был совсем другим: он следовал по пути усмирения сердечного огня, и его совершенствование строилось на принципах чистоты тела и помыслов[117.7]. Возможно поэтому он всегда довольно презрительно относился ко всему, что касалось отношений между мужчинами и женщинами, будь то страстная любовь на час[117.8], или нежная привязанность на годы[117.9].
Более того, в том году Мо Жань, уважая установленные правила, отправился искать любовника в отдаленный публичный дом...
И дело было даже не в том, что Сюэ Чжэнъюн избаловал своего племянника, ведь Мо Жань был совершеннолетним, и выбранный им способ совершенствования был далек от пути усмирения сердечного огня. Для его цветущего возраста было слишком тяжело дни напролет очищать свой разум и усмирять постыдные желания, так что люди предпочитали просто смотреть сквозь пальцы на его похождения, и только Чу Ваньнин не мог этого снести. Для него все это было слишком омерзительно, и когда в прошлом году Учитель отправил его для наказания на Платформу Шаньэ, Мо Жань прочел в его глазах брезгливость, презрение и отвращение.
Хотя с того случая много воды утекло и он больше не совершал ничего подобного, в Царстве мертвых ему пришлось столкнуться с таким человеком, как Жун Цзю. Вряд ли такое могло прийтись ему по душе. Сейчас Мо Жань как никогда смог оценить правильность изречения: признавай свои ошибки сразу, а не в последний момент.
Его не страшило, что Учитель будет браниться или побьет его, наоборот, ему было жаль, что сейчас Чу Ваньнин не может призвать Тяньвэнь и отхлестать его, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос с «неоплаченным долгом». Больше всего он боялся, что эта с таким трудом найденная земная душа просто развернется и убежит от него. Вот тогда Мо Жань действительно мог бы решиться наложить на себя руки.
Чем больше он об этом думал, тем больше беспокоился. Однако в их ситуации он не мог позволить себе и дальше таскать за собой пороховую бочку в виде Жун Цзю, поэтому решил, не дожидаясь пока рванет, сам поговорить с Чу Ваньнином и честно во всем признаться.
Прежде чем завести этот разговор, Мо Жань принял меры предосторожности, заняв позицию, которая блокировала выход. Он решил, если Учитель, выслушав его, решит развернуться и уйти, тогда он его поймает и свяжет. Неважно, как сильно Чу Ваньнин будет злиться, в любом случае он не может позволить ему снова оставить его и исчезнуть.
Пока Мо Жань ломал голову над тем, как ему удержать Чу Ваньнина, тот стоял как вкопанный, и лишь рукава и подол его расшитых золотом алых одежд чуть колыхались на ветру, загадочно мерцая в полумраке.
Сердце Мо Жаня дрогнуло, и он прошептал:
— Учитель…
— За свой проступок ты уже понес наказание. Это все было давно, зачем опять поднимать эту тему? – Чу Ваньнин холодно посмотрел на него и отвел взгляд в сторону. Его тонкие губы несколько раз открывались и закрывались, как будто он никак не мог решиться что-то добавить. Наконец, с горьким сарказмом он все же сказал, — Какое это имеет отношение ко мне?
Было так неожиданно услышать от Учителя «какое это имеет отношение ко мне...»
Мо Жань застыл от удивления.
Грудь Чу Ваньнина была переполнена кислым чувством ревности, но он не мог позволить просочиться наружу и капле. Мо Жань же думал, что Учитель в замешательстве, очень разочарован и теперь больше не хочет заботиться о нем и будет игнорировать его вечно. Поэтому, чтобы хоть как-то выправить ситуацию, он тут же принялся каяться:
— Учитель, раньше я вел себя очень плохо, не злитесь…
— Почему я должен злиться? На что мне злиться? — несмотря на сказанные слова, чем больше Чу Ваньнин думал обо всем этом, тем более несчастным себя чувствовал. — Я знаю, что ты далеко не невинный ребенок. Думал одурачить меня, прикрывшись «старой дружбой»?.. Дай мне пройти!
— …
— Тогда пошел вон отсюда!
Хотя он и сам понимал, что сейчас в нем говорит ревность, и все это давние дела, а сейчас все иначе, Чу Ваньнин не мог сдержать свой гнев:
— Настоящий бесстыдник!
Но Мо Жань не спешил уходить и продолжал стоять рядом, не сводя с него своих бесстыжих ясных глаз.
— Я не уйду, — наконец сказал он.
Чу Ваньнин гневно выкрикнул:
— Вон! Не хочу тебя сейчас видеть!
— Не пойду, – пробормотал Мо Жань, противостоя этому потоку злости, словно камень, преградивший путь реке. Он прямо посмотрел на Чу Ваньнина покрасневшими глазами, в которых за его возмутительным упрямством ясно читалась вина и искреннее раскаяние. — Боюсь, что если я уйду, вы сразу сбежите… Учитель, не бросайте меня!
— … — Чу Ваньнин не мог понять, что в голове у этого парня.
Хотя одно упоминание о том случае вызывало отвращение, но в конце концов даже его можно было оправдать. Так уж повелось в мире совершенствующихся, что многие молодые люди, если они не избирали путь усмирения сердечного огня, достигнув совершеннолетия, с головой окунались в водоворот любовных увлечений и страстей, и никто не считал это чем-то странным или предосудительным.
Мо Жань не похож на Сюэ Мэна, который получил лучшее воспитание и с детства был окружен заботой и любовью. Его родители — порядочные люди, которые смогли привить сыну семейные ценности и моральные принципы. Но что насчет Мо Жаня?
