— Нет… Ну какой же я наставник? Не стоит так льстить мне. Я ведь много раз пытался сдать государственный экзамен на ученую степень[107.2], но так и не справился… Увы!..

Мо Жань с улыбкой ответил:

— Истинная нравственность человека зависит не от ученой степени, славы или богатства, а от чистоты его сердца.

Писарь был очень удивлен:

— Ты… Оказывается, ты можешь так красиво говорить?

— Это все речи моего наставника, а я лишь подбираю их.

— …Повторяю их[107.3], — автоматически поправил писарь.

— Правда? Ну и ну! Ха-ха-ха! — Мо Жань рассмеялся, смущенно ероша волосы. — Опять я все перепутал.

Писарь, наконец, заметил, что время позднее, и вряд ли кто-то уже придет покупать его творения, принялся собирать свой товар в плетеную корзину, приговаривая:

— Вот так и сижу тут годами без толку. Трудно встретить понимающего человека, с которым можно поговорить по душам. Правильно говорят, что отношения с благородными людьми чисты как вода, а с низменными людишками — приторны как мутное вино[107.4], поэтому при встрече родственных душ не напиться и тысячей чаш[107.5]. Думается мне...

Заметив, что этот Книжный Червь, похоже, хочет отделаться от него и удрать, Мо Жань рассмеялся и отрезал ему путь к отступлению:

— Вы хотите сказать, что хотя уже довольно поздно, мы могли бы найти место, где можно пропустить по стаканчику?

— Ах, да. И то верно, что насчет того, чтобы выпить для поднятия настроения?

— Я согласен, — Мо Жань кивнул головой, — раз уж наставник платит.

— … — писарь онемел от его наглости.

На грязном засаленном столе стояли две чаши, наполненный лишь наполовину кувшин с молодым выдержанным вином и маленькая тарелка с остатками арахиса. Впрочем, в горке шелухи вряд ли удалось бы найти и пару орешков. В этом захудалом трактире на весь зал горела только одна свеча. Уродливый трактирщик за прилавком натирал треснувшую пиалу.

— Как-то здесь неуютно, — неловко сказал писарь. — Но у меня проблемы с деньгами, так что это еще не самое плохое из подобных заведений…

— Довольно сносно, — сказал Мо Жань, поднимая пиалу с вином и пристально рассматривая ее. — А разве призраки все еще могут пить?

— На самом деле, это только иллюзия еды из посмертных подношений, — писарь поднес ко рту и пригубил орешек, однако арахис не исчез. — Видишь, как-то так это и происходит. Попробуй на вкус.

Сохраняя внешнее спокойствие, Мо Жань поставил назад пиалу с вином, которую собирался выпить. Он не призрак, так что, если бы он начал пить и есть тут, это могло бы вызвать подозрения.

Захмелевший Книжный Червь, который, судя по всему, «пил» не чаще раза в месяц, от ритуального вина быстро пришел в благостное расположение. Поболтав еще немного, он предложил:

— Молодой господин Мо, если все еще хочешь, этот покорный слуга нарисует портрет твоей возлюбленной?

Мо Жань торопливо замахал руками:

— Ну что вы, что вы, речь идет о моем учителе.

— А?! — писарь был очень удивлен. — Я уже много лет держу лавку в загробном мире и, стоя тут на рынке, повидал немало призраков, желающих купить портрет красавицы, однако никогда никто не просил меня нарисовать своего наставника. Учитель настолько хорошо относился к тебе?

Мо Жаня захлестнуло чувство стыда. С трудом он выдавил:

— Хорошо. Слишком хорошо.

— Понятно, — писарь кивнул. — Но для чего тебе этот портрет?

— Чтобы разыскать его.

Писарь снова протянул «А?!», и на его лице отразилось крайнее удивление:

— Так он тоже в Призрачном Царстве?

— Да. Я услышал, что умершие могут задержаться в Нанькэ восемь или десять лет. Вот хочу разыскать его, чтобы составить ему компанию.

Писарь, несомненно, был растроган этим заявлением. Немного подумав, он наконец со вздохом сказал:

— Так редко можно встретить, чтобы ученика и учителя[107.6] связывали настолько хорошие отношения. Ладно! Юный господин Мо, я помогу тебе в этом деле!

Он тут же принялся распаковывать свою корзину, вытаскивая из нее принадлежности для рисования.

Мо Жань был вне себя от радости. Он непрестанно благодарил призрака и даже спросил его полное имя, чтобы, вернувшись в мир живых, сжечь для этого бедного недоученого много ритуального серебра, золота и роскошной одежды.

Они спешно разложили бумагу и растерли чернила, однако в итоге, когда писарь был готов приступить к работе, у Мо Жаня перехватило горло, и он с трудом смог выдавить из себя лишь пару слов.

— Мой Учитель… Он… он… — пальцы Мо Жаня сжались в кулаки. Юноша несколько раз стукнул себя по колену, но ему все равно не удалось собраться с мыслями.

Несчастный и растерянный, он смог выдавить из себя единственную фразу:

— В общем, он невероятно красивый[107.7]. Так и нарисуйте.

Писарь пристально посмотрел на него.

Мо Жань повторил:

— Так и рисуйте.

— …А какого типа его красота?

— Ну это же очень просто. У него очень привлекательная внешность, так что просто нарисуйте красиво и все.

— Ясное дело, что я буду рисовать красиво, но какое у него лицо?

— Какое лицо? — повторил Мо Жань с глупым видом. — Э… лицо, как лицо.

Писарь уже начал раздражаться:

— Круглое, вытянутое, как арбузное семечко, похоже на миндаль или на гусиное яйцо? В конце концов, просто опиши мне его.

— Я не знаю, как его описать. Оно выделяется своей красотой.

— …

— Ладно, забудем. Просто рисуйте мое лицо. По форме оно не сильно отличается, — сказал Мо Жань.

— …

А потом настал черед глаз.

— Какие у него глаза?

Воодушевленный Мо Жань открыл было рот, но писарь сразу остановил его.

— Только не нужно говорить, что глаза как глаза.

Мо Жань махнул рукой:

— Да понял я, понял! Его глаза выглядят… это… как это объяснить? Свирепые… и очень очаровательные? Холодные и нежные.

Писарь в гневе бросил кисть:

— Я не могу так рисовать! Пусть для тебя рисует кто-то другой!

— Другой?! — Мо Жань тут же вцепился в него мертвой хваткой. — Никто не сможет нарисовать так хорошо как вы.

Кипящий от злости писарь пристально посмотрел на него. Однако увидев искренность, написанную на лице Мо Жаня, сухо сказал:

— Спасибо за комплимент, конечно, но, раз так, мне нужны четкие ответы на мои вопросы.

В душе Мо Жань был немного обижен. Про себя он подумал: «Разве я не ответил на все твои вопросы? Не каждый сможет ответить также полно и по существу дела». Но так как сейчас он был в роли просителя, Мо Жаню оставалось только кивать с самым жалобным выражением лица, прижимая к себе духовный фонарь.

Писарь продолжил:

— Возвращаемся к его глазам. Глаза леопарда? На выкате? Круглые глаза? Оленьи? Феникса? Или же…

От потока этих вопросов Мо Жаню стало дурно. Он помотал головой и перебил:

— Спрашиваете, какой разрез глаз? Ну не слишком широкий… да и приподнятые сбоку. Я даже не знаю, как сказать, в общем… Такие вытянутые, уголки чуть вверх и очень красивые.

— То есть глаза феникса[107.8].

Мо Жань опять открыл рот, но, заметив мрачное выражение лица писца, обиженно закрыл его:

— Ну и ладно. Желаете рисовать глаза, как щелки, пусть так и будет.

Между тем писарь продолжил расспрашивать его:

— Переносица. Высоко или низко?

— Высоко.

— Губы тонкие или толстые?

— Тонкие.

— Брови выраженные густые или редкие?

— Густые.

— Точнее?

— Ну… брови, знаете, такие, вразлет, прямые как мечи.

— Ясно, — писарь добавил несколько штрихов к портрету и снова спросил: