Льдинка, что он до сих пор носил в своем сердце, в этот миг окончательно растаяла и превратилась в чистые как слеза ласковые весенние воды, которые своей любовью и нежностью могли наполнить сотни ярко сверкающих расплавленным золотом бездонных озер.

Когда они разъединились, между их влажными ртами развратно и непристойно протянулась тонкая ниточка слюны. Покрасневшие от поцелуев губы припухли, глаза переполнились нежностью и желанием. Дыхание Мо Жаня стало тяжелым, прерывистым и влажным. Опустив голову, он пристально посмотрел в глаза Чу Ваньнина и грубыми подушечками пальцев нежно коснулся его щеки.

На самом деле Чу Ваньнин прекрасно знал, что его навыки на любовном поприще могут вызвать лишь презрительный смех, но одно дело понимать, а другое — принять и признать это. Угрожающе прищурившись, он грозно спросил:

— И над чем ты смеешься?

Увидев, что Мо Жань ничего не отвечает, но его глаза все ярче лучатся от едва сдерживаемого смеха, Чу Ваньнин рассердился еще больше.

— Я делаю что-то... не так, да?

Улыбка из глаз Мо Жаня окончательно перекочевала в уголки его губ. Стоя лицом к лицу с Чу Ваньнином, он снова крепко обнял его. Два подтянутых мужских тела тесно сплелись, и хотя это не было настолько же полно и плотно, как при слиянии мужского и женского тел, зато между ними так искрило, что казалось еще немного и они оба сгорят в огне неудовлетворенного желания.

— Что тут может быть не так? Все просто отлично, — Мо Жань ласково погладил его волосы, а потом, прижавшись виском к его виску, нежно шепнул на ухо, — мой Учитель лучше всех...

— Но ты ведь все еще смеешься!

Улыбка Мо Жаня с каждой секундой становилась все шире. Он чувствовал, что его грудь наполняется жаром, словно раскаленный камень, в то время как скрытое внутри нее сердце делается все мягче, нежнее и податливее.

— На самом деле моя реакция на тебя — нечто большее, чем просто смех!

Сначала Чу Ваньнин не понял скрытого смысла этих слов, но по мере того, как не только грудь Мо Жаня, но и нижняя часть его тела все настойчивее вжимались в него, он не мог не заметить свидетельства его яростного и неистового желания. Сбивчивое горячее дыхание Мо Жаня было таким возбуждающим, волнующим и дразнящим, что у Чу Ваньнина вмиг онемела кожа на голове, в горле пересохло, а тело прошила волна нервной дрожи.

Стоило ему сообразить в чем дело и Чу Ваньнина накрыло осознание, насколько агрессивным, диким и свирепым мог быть этот, казалось бы, нежный и ласковый мужчина, учитывая, что одна его конкретная часть, при желании, запросто могла убить его, просто разорвав внутренности.

Когда все волоски на теле Чу Ваньнина встали дыбом, он попытался оттолкнуть Мо Жаня, но прежде, чем смог поднять руки, обжигающе горячий рот снова впился в его губы, посасывая, облизывая и безжалостно терзая нежные девственные лепестки. Мо Жань тяжело дышал, его изнывающее от страсти тело, желание которого он чувствовал даже сквозь разделяющую их одежду, словно придавило его к земле. От такого напора Чу Ваньнин немного растерялся, чем тут же воспользовался горячий и наглый язык Мо Жаня, который тут же вторгся в его рот и движимый неутолимой жаждой, как одержимый, принялся сосать, тереться и облизывать, осваивая завоеванную территорию… Сознание Чу Ваньнина окончательно отключилось, его ноги обмякли и онемели…

Все его тело дрожало от возбуждения, неведомого ему ранее странного бессилия, приятного жара и сжигающей нутро болезненной страсти.

Чу Ваньнин не помнил, как тем вечером они вернулись на Пик Сышэн. Он был будто не в себе, весь путь находясь в каком-то странном благодатном забытьи. Единственным четким воспоминанием было то, что в тот момент, когда перед расставанием у Павильона Алого Лотоса они снова обнялись и слились в долгом и жадном поцелуе, его вдруг охватила страстная жажда вечно вот так держать любимого человека в своих руках, а еще лучше поглотить его, сделать частью себя... но нет, даже этого было бы недостаточно… слишком мало…

В памяти осталось, как между поцелуями Мо Жань шепотом умолял разрешить ему остаться на ночь в Павильоне Алого Лотоса. Ухватившись за ускользающее сознание, Чу Ваньнин перевел дыхание и, с трудом вспомнив, что он разумный взрослый мужчина, ничего не ответил.

Он сам не знал, почему не согласился — возможно из-за своей болезненной гордости, или оттого, что слишком долго был один и оказался не готов к такому быстрому развитию отношений. А может быть, все дело было в том, что он был слишком закостенелым в своих убеждениях и до обидного неопытным девственником. На краешке сознания Чу Ваньнина билась мысль, что все происходящее с ним сейчас, конечно, очень волнующе и бесконечно соблазнительно, но слишком уж абсурдно, не говоря уже о том, что настолько стремительный ход событий просто застиг его врасплох.

Насилу вырвавшись из объятий Мо Жаня, горящий в любовной лихорадке Чу Ваньнин толкнул дверь и ввалился внутрь своего надводного павильона. В этот момент впервые в своей жизни он понял истинное значение выражения «не смел и головы повернуть».

Сейчас его чувства были натянуты до предела, словно тетива лука, и казалось, если он не выдержит и повернет голову назад, то его желание прорвет плотину, и он уже не сможет оттолкнуть этого человека.

И тогда они оба просто сгорят дотла.

Когда, вернувшись домой, Чу Ваньнин захотел омыться и переодеться, то внезапно обнаружил, что его исподнее оказалось постыдно влажным. От витающего в воздухе сладковатого запаха он тут же покраснел до корней волос. Он был так растерян и смущен, что даже прикрытые веками ледяные глаза феникса в уголках стали розовыми, напоминая лепестки цветов крабовой яблони.

Чу Ваньнин замер на месте и еще долго стоял столбом, пытаясь понять, как такое могло случиться с ним? Как же так?

За всю свою жизнь он не терял контроль над своим телом и никогда не был настолько зависимым от кого-то.

Вот дерьмо! И что же ему теперь делать?

В прошлом, когда Чу Ваньнин сталкивался с какой-то сложной задачей, он просто шел искать решение в книгах. Учитывая, что с самого детства он очень много читал, его разум сам был похож на огромную библиотеку.

Это был первый раз, когда никакие книги не могли помочь ему найти ответ. Поэтому он пребывал в полной растерянности, не понимая, насколько уместно случившееся с ним, как должно быть, и как ему теперь себя вести.

К счастью, Мо Жань хорошо понимал его чувства и, получив отказ, не стал наседать и лезть напролом.

Однако близость между ними больше не ограничивалась держанием за руки. Теперь они часто страстно целовались в том самом переулке за Залом Мэнпо, а с наступлением ночи уединялись в роще. Мо Жань никогда не блистал красноречием и в разговоре с начитанным Учителем иногда ощущал себя грубым и косноязычным дураком, который, даже если захочет, не сможет облечь свои чувства в слова. Однако ярко сияющие глаза говорили о его любви лучше тысячи слов, и иногда Чу Ваньнину казалось, что он может запросто утонуть в их медовой сладости.

Так уж повелось, что его ученик всегда предпочитал действовать, а не говорить. При всем этом Чу Ваньнина не покидало ощущение, что Мо Жань очень хорошо чувствует его потребности и желания. Хотя они только начали встречаться, иногда у него возникало очень странное чувство, что они прожили вместе много лет.

Дни текли своим чередом, а их встречи, наполненные объятиями и поцелуями, становились все более продолжительными, а их жажда — еще более мучительной, ведь все эти страстные ласки не гасили жар в крови, лишь сильнее распаляя их. Теперь, расставаясь, оба чувствовали лишь раздражение и неудовлетворенность.

Если Чу Ваньнин, благодаря многолетней практике подавления порочных желаний, еще как-то мог сдерживать собственную похоть, то Мо Жаню приходилось совсем худо. В юности его ученик выбрал иной духовный путь и никогда не практиковал укрощение естественных потребностей тела, не говоря уже о том, что он был молодым человеком в полном расцвете физических сил, кровь которого кипела от неудовлетворенной страсти. Стоит ли удивляться, что по окончании их тайных свиданий, Мо Жань не мог сразу же встать и уйти.