Так как не только он, но и Ши Мэй оказались не заинтересованы, они без лишних слов собрались покинуть деревенский праздник. Мо Жань не стал возражать и просто молча пошел рядом с ними, лишь оглянувшись напоследок на ярко освещенную сцену.
Ши Мэй мягко напомнил ему:
— Пойдем, уже поздно. Глава, наверное, уже начал волноваться.
— Угу.
Мо Жань без лишних слов склонил голову и поспешил догнать своих спутников, но, пройдя всего несколько шагов, услышал, как Чу Ваньнин с деланным равнодушием спросил:
— Хочешь посмотреть?
— Это ведь «Ван Кай и Ши Чун состязаются в богатстве[184.5]». Довольно интересная постановка.
Он не признал, что хочет посмотреть на представление, но и не стал этого отрицать, поэтому Чу Ваньнин, выслушав его ответ, спокойно сказал:
— Тогда давай вернемся и посмотрим.
Ши Мэй застыл в растерянности:
— Учитель, мы уже задержались из-за ужина и не вернулись вовремя. Если еще и на представление останемся...
Чу Ваньнин прервал его:
— Просто посмотрим и сразу вернемся.
Ши Мэй кротко улыбнулся и мягко ответил:
— Хорошо, как скажете, Учитель.
Все трое вернулись и, протиснувшись сквозь оживленную толпу, пробрались поближе к сцене. Многие беженцы из Линьи никогда раньше не были в здешних местах и не видели традиционную сычуаньскую оперу. Порхающие в воздухе длинные струящиеся рукава, яркие костюмы и постоянно сменяющиеся гротескные театральные маски изумляли их. Многие цокали языками от восхищения. Чтобы маленькие дети могли видеть происходящее на сцене, взрослые сажали их себе на плечи.
— Государь пожаловал мне кораллы и дерево из яшмы. Эти бесценные сокровища ослепляют….
На сцене Ван Кай и Ши Чун пыжились изо всех сил, пытаясь показать кто из них богаче, краснея от гнева и пытаясь потеснить противника.
— Кто еще сможет выстлать обратный путь в пятьдесят ли* пурпурным шелком?
— Отлично! Ха-ха-ха, так принеси еще отрез!
Глаза всех, кто смотрел представление, ярко сияли, дети спешили набить рот пирожными, чтобы освободить руки и вместе со взрослыми громко хлопать в ладоши.
Это было не Верхнее Царство, где больше всего ценились хорошие манеры. Здесь люди все вместе с детским простодушием радовались зрелищу. Никто не сидел с невозмутимым лицом, потягивая жасминовый чай, пока слуга разминал ему спину, служанка обмахивала опахалом, а актеры, не чувствуя поддержки зрительного зала и не вкладывая душу, просто отрабатывали гонорар. Так уж вышло, что там, где всем правит богатство и изысканность манер, частенько царит атмосфера скуки и даже самая прекрасно исполненная ария «Князь расстается с наложницей[184.6]» звучит пресно и безвкусно.
Эти люди были простыми и бесхитростными, зато прямо-таки горели энтузиазмом. Дурно воспитанные и шумные, они толпились, наступая друг другу на ноги, громко аплодировали и еще громче кричали, распространяя вокруг себя живую энергию праздника. Качаясь на волнах всеобщего веселья, Чу Ваньнин почувствовал себя не в своей тарелке. Такой скучный человек, как он, скорее предпочел бы сидеть за чашкой чая в Верхнем Царстве, слушая заунывную арию «Князь расстается с наложницей», вместо того чтобы стоять в возбужденной толпе, наблюдая, как Ван Кай препирается с Ши Чуном.
Рядом с ним был еще один человек, которому тоже не нравилась эта шумная атмосфера деревенского праздника.
Он стойко терпел толкотню и шум, но от пения зурны и звона медных тарелок и колокольчиков у него очень скоро разболелась голова. Воспитание не позволяло этому вежливому мужчине проявлять недовольство, и он продолжал сохранять доброжелательное выражение лица ровно до того момента, когда на сцене с «разбитыми кораллами» стоящий рядом рослый детина вдруг резко подпрыгнул на месте и начал колотить в ладоши, да так интенсивно, что случайно опрокинул чайный напиток[184.7] стоявшего рядом с ним паренька прямо на Ши Мэя.
— Ох! Виноват! Вы уж простите!
— Господин бессмертный! Как же неудобно-то вышло, я такой неуклюжий!
Ши Мэй поспешил успокоить их:
— Ничего страшного, это пустяк.
Но теперь на его одежде было большое неряшливое пятно. Вздохнув, он с сожалением сказал Чу Ваньнину:
— Учитель, давайте я отправлюсь обратно без вас. Как переоденусь, сразу доложу уважаемому главе, что поручение выполнено.
Чу Ваньнин спокойно напутствовал его:
— Хорошо, будь осторожен в пути.
Ши Мэй улыбнулся, попрощался с Мо Жанем и ушел. Про себя Чу Ваньнин решил, что использованная его учеником тактика отступления очень даже хороша. Может, ему самому поискать в толпе человека, который его толкнет? При удачном исходе у него появится прекрасный повод сбежать от этих восторженных людей. Пока он размышлял на эту тему, толпа вдруг взорвалась аплодисментами и подбадривающими криками. Подняв голову, он взглянул на сцену и увидел, что негодующий усатый Ван Кай начал изрыгать пламя.
Бах!...
Столб огня вырвался из его рта и взметнулся над речной гладью, на миг превратив темные воды в оранжево-алый поток.
Толпа пришла в дикий восторг.
— Ух ты!
— Давай еще! Сделай это еще раз!
— … — Чу Ваньнин не понимал, что в этом такого интересного... Приведите сюда Сюэ Мэна, и он устроит вам огненное шоу безо всяких приспособлений.
Окончательно потеряв интерес к представлению, он вдруг заметил совсем рядом улыбающегося Мо Жаня. Чтобы все отлично видеть такому высокому мужчине не нужно было вытягивать шею или, расталкивая людей, пробираться поближе к сцене. Огненная вспышка высветила красивое лицо, игривые ямочки на щеках, похожие на наполненные сладостью глубокие озера, и бездонные темные очи, в глубине которых за кротостью и нежностью, казалось, загадочно мерцали до поры сокрытые тайные надежды.
Словно почувствовав взгляд Чу Ваньнина, Мо Жань повернул голову и улыбнулся ему еще ярче. Теперь в этих влажных черных глазах он видел лишь собственное отражение.
— Когда я был маленьким, то часто бегал смотреть на уличные представления, но меня каждый раз прогонял управляющий, поэтому я так и не смог досмотреть этот спектакль до конца, — мягко и непринужденно пояснил Мо Жань. — Сегодня я впервые увидел всю постановку. Учитель, тебе понравилось?
— …
Чу Ваньнин посмотрел в его восторженно сияющие глаза и в итоге сказал:
— Ну, неплохо.
Улыбка Мо Жаня расцвела как яркий огненный цветок во мраке ночи. Внезапно со сцены послышалось тихое пение. Занавес опустился и, когда поднялся вновь, перед зрителями предстала новая героиня с густо подведенными черной тушью бровями, в одежде, украшенной множеством синих перьев. «Великий государь испустил дух. На кого в жизни теперь опереться его наложнице…»
— О, это же «Прощай, моя наложница», — Мо Жань с улыбкой посмотрел на Чу Ваньнина. — Пошли? Я, наконец, смог осуществить свою мечту досмотреть «Состязание в богатстве» и теперь можно возвращаться домой.
— Давай посмотрим еще немного.
— А?
— Эта постановка не такая уж и скучная, можно остаться и еще посмотреть.
Приятно удивленный Мо Жань приподнял брови, а затем одарил его сияющей улыбкой:
— Ладно.
«Прощание», «Храм Цзиньшань», «Расследование о двух гвоздях», «Сожаления об убийстве в башне»[184.8]….
Одна ария сменяла другую, но, несмотря на поздний час, никто не расходился, даже наоборот, с наступлением ночи люди становились все более восторженными и воодушевленными.
Они продолжили смотреть представление, и люди вокруг совсем не уставали, а только все больше приходили в восторг.
Следом за Наложницей на сцене появился Мудрец, декламирующий:
— Доброе слово греет три зимы, злая речь ранит, как холод в июне…
Когда очередь дошла до ожесточенной схватки, в которой Сун Цзян[184.9] убивает Бао Ци[184.9], одобрительные возгласы и аплодисменты заглушили даже пение актеров на сцене. Охваченные весельем деревенские жители громко орали и хохотали, толкались и хлопали Чу Ваньнина по плечу. Как назло, он сам отрезал себе все пути к отступлению и от собственной беспомощности его накрыло очередным приступом гнева. Именно в этот сложный момент пара теплых рук легла на его плечи.
