— Ты не перепутал, это та комната.

Эти слова, подобно падающей звезде, осветили непроглядную тьму глаз Мо Жаня. Уголки его рта медленно расплылись в медовой улыбке, словно только что ему в рот положили невероятно сладкую конфету. Указав на комнату Чу Ваньнина, он сказал:

— Еще и Учитель будет ночевать в моей прежней комнате.

Он так обрадовался, что не особо задумывался, о чем говорил.

Чу Ваньнин, однако, услышав его слова, почувствовал некую неловкость, и улыбка вмиг исчезла с его губ.

— А этого я не помню, — сердито ответил он и, распахнув дверь, вошел в комнату, а потом захлопнул деревянную створку прямо перед носом Мо Жаня.

— …

Э… и что он опять сделал, чтобы навлечь на себя его недовольство?

Тем вечером Мо Жань так и не осмелился пойти в купальню на горячем источнике. Как говорится, береженого бог бережет[150.1], тем более, он чувствовал, что его страстная жажда почти достигла предела. Он прекрасно понимал, если Чу Ваньнин снова даст его похотливому подсознанию хотя бы малейший повод, то вряд ли на этот раз ему удастся сдержать своего внутреннего зверя и сохранить чистоту помыслов. Скорее уж, позабыв обо всем, он тут же вприпрыжку помчится срывать девственный цветок, растущий на вершине этой неприступной горы.

Положив руку под голову, Мо Жань лежал на кровати и изнывал от скуки. Так, от нечего делать, он начал обдумывать, как в будущем лучше всего ужиться с Чу Ваньнином.

Он и правда был не самым умным человеком. Думая о Чу Ваньнине, он представлял его себе большим белым котом. Ему очень хотелось быть ласковым с Чу Ваньнином и хорошо заботиться об этом белоснежном пушистом красавце, но в итоге тот, как самый настоящий кот, постоянно вздыбливал шерсть и выпускал когти, словно ему было неприятно, когда к нему прикасаются.

Мо Жань действительно чувствовал себя виноватым в том, что не знал, в каких местах можно гладить котика, а где лучше не трогать. Он напоминал человека, который только завел котенка и совершенно не представлял, что с ним нужно делать. Все, на что хватило его ума, это положить его на ладонь и мысленно вылизывать его мягкую шерстку.

С яростным ревом Мо Жань отвесил себе очередную оплеуху.

Разозлившись на себя, он в самом дурном расположении духа перевернулся на другой бок и крепко зажмурился.

Внезапно ему пришло в голову, что, исходя из планировки комнат, кровати в этой и соседней комнате разделяет только хлипкая деревянная стена.

Как только эта мысль просочилась в его разум, Мо Жаню стало не до сна. В горле тут же пересохло.

Чу Ваньнин уже пошел в купальню? Или только собирается пойти?

Однако, прислушавшись, он не услышал звуков движения... а что если Чу Ваньнин не планирует идти в купальню и уже лег в постель? В таком случае сейчас они очень близко, и если бы между ними не было этой тонкой деревянной перегородки, то они лежали бы вместе…

Лежали вместе... Эта мысль вмиг распалила молодую кровь. Внутри Мо Жаня словно проснулся вулкан: кипящая магма устремилась вверх, и только толстая порода воли пока еще сдерживала этот огненный фонтан.

Ни о каком сне речи больше не шло. Мо Жань еще плотнее всем телом прильнул к стене. Ведь, в конце концов, глиняные стены совсем похожи на те, что сделаны из дерева, и эти доски на самом деле были очень тонкими, толщиной всего-то в три пальца.

Мо Жань представил, что Чу Ваньнин лежит всего в десятке сантиметров от него, и из одежды на нем только тонкое… Он закрыл глаза и судорожно сглотнул, чувствуя, как жар от сердца растекается по всему телу. Он крепко зажмурил глаза, хотя, если бы сейчас он открыл их, они наверняка были налитыми кровью и красными от возбуждения.

А потом ему вдруг вспомнилось кое-что… еще более возбуждающее. Все его тело напряглось и затрепетало, а кровь стремительно прилила к определенной части внизу.

А ведь однажды он уже дрочил[150.2] на той самой кровати, где сейчас лежит Чу Ваньнин.

Воспоминания о тех годах были такими влажными, греховными и сладкими, что у Мо Жаня даже кожа на голове онемела. Он вспомнил, как в тот год, купаясь в горячем источнике, случайно упал в объятья Чу Ваньнина и после так и не смог избавиться от охватившего его тело сухого жара, поэтому только и мог, что, подперев лбом стену, предаваться греховному самоудовлетворению до тех пор, пока его любовное томление не нашло выход в бурном семяизвержении…

Мо Жань приоткрыл наполненные тьмой иссиня-черные глаза, напоминающие о скальной породе, разъедаемой прорывающейся из недр огненной лавой, и опять уперся лбом в стену.

Его сердце так распирало, что казалось, оно вот-вот лопнет. Как мог он быть таким тупым, ведь его желания и любовь были настолько явными… так почему… он сразу не распознал?..

Он прижал руку к стене, пытаясь сдержаться, но, на самом деле, это было не в его силах.

Думая, что не любит, он мог беззастенчиво хотеть Чу Ваньнина и дрочить на него, но стоило ему полюбить его, как между ними словно выросла неприступная стена. Даже в мечтах Мо Жань больше не мог коснуться любимого человека, не почувствовав себя грязным грешником, осквернившим чистоту Чу Ваньнина.

Для тела мужчины в самом расцвете сил было невероятно трудно сдерживать свое плотское желание. Он прижался кончиком носа к стене, вжался всем горящим телом в хлипкую деревянную переборку, которая сейчас казалась не толще бумажного листа. В мыслях царил полный хаос, страсть затуманила глаза, неутолимая жажда захлестнула его подобно морскому приливу. И в этот миг его захлебывающийся страстью разум вдруг породил очень слабое обманчивое ощущение.

Словно дыхание Чу Ваньнина и исходивший от него неясный аромат цветущей яблони просочились сквозь щели в древесине, проникли в его постель и крепко обвились вокруг тела.

Запах Чу Ваньнина соблазнял и утешал его.

Возбуждал в нем звериную похоть и взывал к его человечности.

Разжигал в нем страстный огонь и стремление к недостижимому.

Раздираемый искушением и сожалением, измученный Мо Жань болезненно нахмурился, от напряжения на упирающихся в стену руках вздулись вены.

Вопреки свирепому выражению лица, с губ его сорвался больше похожий на всхлип умоляющий шепот:

— Чу Ваньнин… Ваньнин…

Он и предположить не мог, что по другую сторону стены, терзаемый теми же мыслями Чу Ваньнин также не осмелился пойти в купальню и пораньше лег в постель. В то же самое время он тоже думал о нем и страстно желал его. Длинные пальцы гладили ту же холодную и бездушную деревянную стену, горячий лоб точно так же упирался в нее.

Эти две сильные личности... В прошлой жизни недоразумение пролегло между ними глубокой пропастью, недопонимание и ошибки привели к тому, что они стали совершенно чужими людьми. В этой жизни им оставалось только заполнить эту бездну морем пролитой ими крови, чтобы у них появился шанс когда-нибудь доплыть друг до друга. Но из-за разделяющей их преграды им все еще было сложно разглядеть бурные эмоции и чувства человека на той стороне, поэтому приходилось полностью довериться переполнявшим их сердца любви и страсти.

Однако сейчас они оказались так близко друг к другу.

Так близко, что Мо Жаню казалось, что он слышит, как сильно бьется сердце Чу Ваньнина, а Чу Ваньнину почудилось, что он слышит сбивчивое дыхание Мо Жаня.

Тук-тук-тук!

Испуганный Мо Жань зло окликнул:

— Кто?!

От этого громкого окрика Чу Ваньнин тоже испуганно вздрогнул. И в тот же миг к нему пришло осознание, что Мо Жань в самом деле лежал, прижавшись к стене, и его низкий хриплый голос прозвучал так близко, словно сейчас он находился на подушке рядом с ним.

— …

Чу Ваньнин неосознанно сжал пальцы в кулак и широко распахнул свои черные, как смоль, глаза.

— Это я, Сюэ Мэн, — послышался голос из-за двери. — Мама сказала, что положила мои вещи в твой багаж. Открывай быстрее! Сколько можно ждать, я помыться хочу!