Но я так и не увидел ни художественных богатств «Гугуна», ни Исторический музей, ни Музей китайской революции, ни художественную галерею, ни Мемориальные музеи художника Сюй Бэй-хуна и писателя Лу Синя, ни храм спящего Будды, ни многое другое. А мне очень хотелось все это посмотреть, я настаивал, убеждал протокольный отдел Министерства иностранных дел Китая и другие высокие инстанции.
Ответ был один:
— Музейные работники сейчас заняты — участвуют в революции. Осуществляется реорганизация музейных экспозиций, пополнение экспонатов, наводится порядок.
Я уже знал, что это означает: главными экспонатами отныне станут изображения Мао Цзэ-дуна, его произведения.
Всюду скульптуры, бюсты, портреты Мао — на дорогах и перекрестках, во дворах учреждений и институтов, школ, заводов и фабрик, в магазинах, ресторанах.
Спускаюсь с «Холма вечной весны». Начинает смеркаться, на узких пекинских улочках, как-то боязливо, робко пробирающихся между высокими глиняно-каменными стенами, кое-где на трехногих стульчиках сидят старики, возле них молодые женщины раздувают деревянные угли в маленьких печках-жаровнях, чтобы приготовить суп, отварить пресную китайскую капусту. Дети, где один, а где двое или трое, без рубашонок, в одних штанишках с разрезами сзади, как голодные сорочата понемногу клюют еще не закипевшую капусту… А за каменной стеной притулился, словно боясь уличного шума, полуглиняный домик — фанза, как его называют китайцы.
Из простого любопытства стараешься заглянуть за стену в надежде увидеть внутреннее убранство дома, обстановку. Но сделать это трудно. Дом тщательно скрывает большая стена, а за ней в открытую калитку видна еще одна. Если иногда все-таки удается заглянуть внутрь, увидишь одну-единственную комнатку с маленькой печкой-жаровней, с широкой, почти пришедшей в негодность за долгие годы деревянной кроватью-нарами, на которую постлана лишь циновка, несколько кухонных глиняных сосудов, лохань, электрическую лампочку, излучающую слабый, словно от керосиновой лампы, свет. Большую лампочку иметь не полагается. В Пекине нет канализации; все фекалии помещают в специальные глиняные горшки; утром, или днем, или на следующий день их собирают специальные возницы и доставляют на поля. Специальные телеги по вывозке «золота» — так в шутку называют их здешние иностранные корреспонденты — дребезжат по пекинским мостовым, наполняя улицы и дворы невыносимым «ароматом». Это типичный, тысячелетний, древний Пекин, с одноэтажными серыми глинобитными домиками, смиренно приютившимися за каменными стенами. В старом Китае существовал строгий запрет: никто не мог строить дом выше императорского двухэтажного дворца. И кроме того, архитектурное величие и красота императорских дворцов не в высоте и многоэтажности, а в пространственности и горизонтальных линиях. Не потому ли Пекин издавна называют «самой большой деревней»? Конечно, народная власть стала ломать эти традиции. Началось обновление величественного «Проспекта небесного спокойствия», расширение площади Тяньаньмэнь, одной из самых больших площадей в мире. В короткие сроки были построены несколько административных зданий, музеев, жилых кварталов, стадион. Но это было в первое десятилетие народной власти. А во второе? Во второе десятилетие жилищное строительство замирает, появляются «новая генеральная линия», «большой скачок», «особый курс».
Спустившиеся сумерки словно пологом покрывают столицу. Улицы забиты рикшами, возвращающимися с работы на велосипедах и пешком людьми; их синяя и серая одежда слилась с мраком, видны лишь темные движущиеся силуэты. Это пекинская улица. Велосипед и велорикша — главные средства передвижения здесь. Ребенок только начинает ходить — и уже садится на велосипед; мужчина едет на велосипеде на завод, иногда удаленный на пятнадцать, двадцать и более километров от дома; женщина отправляется на велосипеде работать в поле; юноша, девушка, старик — все ездят на велосипедах. В этой стране люди словно рождаются и умирают на велосипедах. Вот худой пожилой загоревший мужчина, подвернув штанины, напрягая черные жилистые ноги, крутит педали. Он везет тяжело нагруженную тележку. Когда у него устают ноги, он слезает и, напрягая все свои силы, руками толкает на пригорок непосильный груз, затем снова садится на велосипед и снова крутит педали. Грузовой рикша строит Пекин, снабжает и кормит его.
Монотонный, безликий поток спешащих, озабоченных людей с застывшими, бесцветными лицами. Я слышал, что улыбка редко появляется на лице китайца. Куда она делась? Может быть, эта монотонность китайской улицы вызвана однообразием цвета и покроя одежды? Она синего и серого цвета; зимой с подкладкой и на вате; летом ее иногда сменяют белые рубахи и блузки. На лицах непреходящая усталость от дневного труда, от обязательного многочасового изучения «идей председателя», от бесконечных собраний «критики и самокритики», демонстраций и митингов… Людская масса движется по улицам и дорогам большого города, а на всех перекрестках стоят группами дети, наверное только что начавшие посещать школу.
Они стоят, прижав к груди маленькие «красные книжки» с цитатами, которые, вероятно, еще не могут прочесть даже по складам, стоят и ждут, ждут часами того момента, когда откуда-нибудь появится машина с дипломатическим номером, чтобы начать кричать, размахивать «красными книжками», декламировать заученные, непонятные для них цитаты. Не понимаем эти цитаты и мы из-за недостаточного знания китайского языка и дребезжания громкоговорителей. Такую необычную картину я никогда и нигде не видел.
«8.IХ.67 г.
Прошло уже несколько дней, как я приехал в Пекин, но еще не нанес первого протокольного визита в Министерство иностранных дел, не смог посетить своих коллег из посольств дружественных стран, а сегодня мы должны дать прием по случаю нашего национального праздника. Пекин не похож ни на одну из столиц, в которых я побывал. Здесь другие обычаи, другие традиции.
Для нас, оторванных от мира, лишенных возможности посещать китайские учреждения, встречаться и разговаривать с китайскими гражданами, ездить по стране, читать китайскую прессу, за исключением двух-трех центральных газет, приемы для дипломатов и иностранных корреспондентов стали почти единственной возможностью встреч, бесед, обмена информацией. Ведь в Китае, этой огромной, великой стране, происходят сейчас такие события, совершается «революция».
Весной, летом и вплоть до поздней осени приемы и коктейли, а иногда в жаркие и душные летние дни обеды и ужины устраивались на воздухе — во дворе, в саду, на террасе.
Пекинский климат, жаркое и душное лето внесли поправку и в одежду дипломатов. Официальная летняя форма дипломатов-мужчин — белая расстегнутая сорочка навыпуск, без галстука. А женщин… Их здесь почти нет. «Тайфун» разметал и женщин, и детей».
«13. IX.67 г.
Наконец-то я был принят в Министерстве иностранных дел. Я ждал этого приема уже несколько дней, и вот телефонный звонок в наш протокольный отдел в 9 часов 30 минут, а через полчаса я должен быть уже там. Это обычная, первая протокольная встреча, а волновался я больше, чем перед любой из десятков, сотен встреч, которые мне приходилось иметь за долгие годы своей дипломатической работы. Сейчас начало сентября, считанные дни прошли после «красного августа», месяца погромов дипломатических представительств и издевательств над дипломатическими представителями.
Министерство иностранных дел расположено в старом дипломатическом квартале Пекина. Оно представляет, в сущности, комплекс старых зданий, огражденных высокой желтой каменной стеной. У входа под аркой стоят несколько солдат. Стена так же размалевана иероглифами и обклеена разноцветными дацзыбао, как и окрестные улицы и здания. Этот поток лозунгов, надписей, портретов, цитат, стенных газет — дацзыбао проник за высокую каменную ограду, ими обклеены все стены, все колонны, все свободные углы. Медленно пересекаем двор, переводчица читает лозунги: «Откроем огонь по новому партийному комитету!», «Сожжем заживо Чэнь И!», «Отрежем его собачью голову!» Десятки, сотни подобных лозунгов и призывов буквально заполнили министерство.
