Я также прилагаю усилия к тому, чтобы неуклонно следовать революционной линии председателя Мао. Если я ошибусь, товарищи могут меня бомбардировать, могут писать дацзыбао. (Зам. премьера Се Фу-чжи кричит: «Будем учиться у товарища Цзян Цин! Привет товарищу Цзян Цин! Клянемся до конца своей жизни защищать Цзян Цин! Да здравствует председатель Мао! Да здравствует! Да здравствует!»)

…Лично мне необходимо время для того, чтобы понять, ибо они поднимают «красное знамя» для борьбы с красным знаменем и притворяются революционерами. (Зам. премьера Се кричит: «Долой двуличных! Долой карьеристов! До конца жизни будем защищать председателя Мао! Клянемся до конца жизни защищать заместителя председателя Линя! Клянемся до конца жизни защищать ЦК! Клянемся до конца жизни защищать группу по делам культурной революции при ЦК! Клянемся до конца жизни защищать товарища Цзян Цин!»)»

Чтобы понять, в чем суть конкретных «преступлений» Ян Чэнь-у, лучше всего послушать «старого специалиста» в этой области Кан Шэна:

«Ян Чэнь-у — буржуазный заговорщик, лицемер, человек с тремя лицами и двумя ножами, говорит одно, а делает другое. Он опасный заговорщик. Как говорит наш заместитель полководца Линь Бяо, его борьба против Ло Жуй-цина является фальшивой, по существу, он человек Ло Жуй-цина. Его выступление против Пэна (Пэн Чженя. — Прим. авт.) является фальшивым, фактически он родственник Пэн Чжэня. Его выступление против Хэ Луна является фальшивым, фактически еще с Яньаня он человек Хэ Луна. Вместе с Ци Бэнь-юем он собирал черные материалы о Цзян Цин. Он дал указание Фу Чун-би напасть на группу по делам культурной революции при ЦК…»

Это «официальные» обвинения, а неофициальные?

Повторяю: для дипломатических наблюдателей в Пекине не было тайной, что и в руководстве, и в «штабе» в отношении роли армии в «культурной революции» имелись серьезные разногласия, разногласия имели место и в самой армии, но мартовские события в связи со смещением и. о. начальника Генерального штаба НОАК явились для нас неожиданностью.

В дипломатическом корпусе сразу возникли вопросы: что все вто значит? Кан Шэн говорит о «нападении» на всемогущую «группу по делам культурной революции при ЦК», о «захвате большой власти в НОАК» и Пекинском ревкоме… о «захвате» радио… партийного органа «Жэньминь жибао»… армейской газеты «Цзефанцзюнь бао»…

Если все это верно, то кто же тогда стоит за Яном? Ведь Ян Чэнь-у был человеком Линь Бяо! Не является ли удар против Яна ударом против Линя? Не находя достаточно фактов для подкрепления этих предположений, некоторые дипломаты начали искать связи между Яном и маршалом Не Жун-чжэнем.

В это же время гонконгская «Фар истерн» выступила со специальной статьей, в которой дала подробное описание биографии и давних, еще с 30-х годов, связей Ян Чэнь-у с маршалами Не Жун-чжэнем и Линь Бяо. Разговоров и комментариев было много, было много и нелепостей, однако несомненно было одно: мартовские события явились отражением серьезного недовольства в армии и в ее руководстве. Но мартовский «взрыв» не положил конец этому недовольству. Оно будет продолжаться и впредь и в различных формах — иногда в открытых и острых, иногда в завуалированных. А через три года оно выльется в еще более мощный «взрыв», в результате которого исчезнут «ближайший соратник» Мао и вновь назначенный начальник Генерального штаба. Но за год до этих событий я уже уехал из Пекина…

А в китайской, да и не только в китайской, печати все чаще начинают появляться статьи о Народно-освободительной армии, даются оценки ее боевой и политической подготовки, вооружения. Подчеркивалась ее многочисленность, неограниченные ресурсы для пополнения. Вспоминали и о «народном ополчении», объединявшем в своих рядах 100, 150, 200 миллионов человек. Если участие НОАК в «большом тайфуне» осуществлялось по формуле «три поддержки, две военных», «ополчение» должно было действовать по другой формуле: «три обязанности, десять потребностей». «Три обязанности» означают: участвовать в социалистическом строительстве; охранять Китай и обезвреживать вражескую агентуру внутри страны, содействовать поддержанию общественного порядка; готовиться к войне.

«17. VI.69 г.

Сегодня «Жэньминь жибао» поместила статью «Какое оружие самое сильное?». И хотя в статье утверждалось, что «главная сила — в смелости и бесстрашии людей перед лицом смерти» и что «мы победили с помощью идей Мао Цзэ-дуна», дипломаты и политические наблюдатели заметили, что все настойчивее раздаются голоса об усилении боевой подготовки, увеличении производства тяжелого вооружения и техники, повышении темпов осуществления ракетно-ядерной программы».

Полгода спустя нахожу другую запись на эту же тему:

«10.1.70 г.

…Политические наблюдатели в последнее время сходятся во мнении, что стало гораздо больше внимания уделяться военной подготовке личного состава и модернизации армии, артиллерии, танковых войск и авиации…

Стали все чаще раздаваться голоса о том, что НОАК перегружена несвойственными ей функциями, что «тайфун» «лихорадит» ее командный состав, бьет по воинской дисциплине. А ее активное участие во внутриполитической жизни и военный контроль подрывают ее престиж…

Становится все более ясно, что Мао Цзэ-дун и, его штаб сделали антисоветизм главным направлением своих военно-стратегических концепций, а усиление антисоветской пропаганды создает обстановку еще большей неуверенности и военного психоза…»

Нет, это не было ни шуткой, ни сном. Разрешение уже лежало у меня в кармане. «Разрешение» — небольшой листок бумаги, исписанный иероглифами. Иероглифы, эти таинственные, причудливые знаки, разумеется, ничего мне не говорили. Но наш переводчик подал мне этот листок как-то важно, торжественно, на его лице даже расцвела улыбка:

— …Кантон… Ханчжоу… Шанхай.

— И только? Но ведь мы запросили разрешение посетить и Нанкин, Сюйчжоу, Ухань?

Он пожал плечами:

— Ну… понимаете… революция…

— Понимаю, понимаю… Но вы передайте в Министерство иностранных дел, что…

И не дождавшись, пока я закончу фразу, ответил:

— Передам…

Не впервые он передавал наши протесты. А разрешение уже находилось у меня: Кантон, Ханчжоу, Шанхай. Большего никто и не ожидал. Я не ожидал получить разрешение даже для поездки о Кантон. Два раза в год, весной и осенью, в Кантоне проводились международные торговые ярмарки. На ярмарку официально приглашались представители деловых кругов почти всех капиталистических стран, и было, видимо, неудобно не допустить туда аккредитованных в Пекине дипломатических и торговых представителей. Поэтому май и октябрь, когда открывалась ярмарка, мы ожидали с нетерпением и надеждой. Ведь это была почти единственная возможность для нас «прогуляться» по стране. Мы ездили всегда по одному и тому же «проторенному» маршруту, но иногда нам разрешалось попутно заехать в Ханчжоу и Шанхай…

Разрешение у меня в кармане, на меня и переводчицу, и не просто для поездки, а для поездки поездом. Это разрешалось не всегда и не всем.

— Как? Ты уже здесь? Когда прибыл? — воскликнул я удивленно, встретив через несколько дней в Кантоне, в холле гостиницы, советского военного атташе Крылова.

— Только что, — ответил, улыбаясь, полковник.

— Но как же это возможно? Ты уехал позже меня, а я только что прибыл?

— Самолетом, — ответил он и добавил. — Поездом мне не разрешили. Ведь ты же знаешь: мы преданы анафеме.

Но вернемся на пекинский вокзал, откуда в тот вечер мы должны были отправиться на юг. Поездка в поезде была не только не самой удобной, но и не самой безопасной. Особенно в те смутные времена. А нам предстоял долгий путь — более трех тысяч километров на юг. Но зато мы вырвемся из душного неспокойного города, увидим страну, людей. Хотя бы из окна мчащегося поезда.