Я давно не был на вокзале.

Пекинский вокзал — огромный, современный, построенный в 1959 году, в период «большого скачка». Но сейчас речь о другом. Сейчас сюда словно переселился весь Пекин. Перроны, закрытые и открытые, просторные холлы и залы ожидания, огромная площадь перед вокзалом — все заполнено людьми. Огромная, многотысячная толпа мужчин, женщин, старых и молодых, с большими узлами, торбами, лоханями и ребятишками, колышется, движется куда-то или откуда-то. Стоит невообразимый гвалт, глухой неясный рокот, словно мучительный стон. Все это напомнило мне о той страшной сентябрьской ночи 1941 года, когда вот так же, среди ночи, нас, как птенцов в гнезде, изловили, чтобы запихать в товарные поезда и вывезти на юг, в концлагерь «Еникёй»…

Я уже слышал, что пекинский вокзал и привокзальные улицы и площади были ареной не одного столкновения, не одной схватки во время «тайфуна», что здесь скапливались тысячи, миллионы людей, прибывавших из провинции, чтобы принять участие в митингах-встречах с Мао Цзэ-дуном. Отсюда же тысячи других отправлялись в ближайшие и далекие края и провинции для «обмена революционным опытом». Сейчас конец 1967 года, второго года со дня начала «тайфуна», а «великое переселение» все еще продолжается.

«Движение» за направление пекинских хунвэйбинов в провинции для «обмена революционным опытом» уже закончилось, запрещено приезжать в Пекин и молодежи из провинции. Сейчас началось другое «движение» — за массовое выселение из Пекина. Выселение на временное или постоянное поселение попавших в «черные списки»…

Уже смеркалось. Над Пекином медленно опускалась темная, неспокойная ночь. Наш поезд, дав несколько каких-то тревожных, похожих на крик подстреленной хищной птицы гудков, нырнул в непроглядную мглу. Нам предстояло проделать долгий путь на юг в течение нескольких дней и ночей.

Мы едем в спальном вагоне первого класса. Кроме нас, нескольких иностранцев-болгар, здесь все военные. Разместившиеся в соседнем с нами купе двое военных, несомненно, будут сопровождать нас всю дорогу. Неотлучно. Проводник старался разжечь огонь в небольшой печке, предназначенной для отопления. Как мы поняли во время поездки, такая печь была только в нашем «специальном» вагоне. В темной ночи кое-где, словно светлячки, затерявшиеся в ночи, мелькают и исчезают какие-то огоньки.

— Спокойной ночи.

Нет, и здесь не было спокойной ночи. Я думал, что хоть здесь, в поезде, удастся скрыться от сиплых, пронзительных звуков громкоговорителей. Но и тут, в вагоне, репродукторы обрушивают на вас цитаты, марши, антисоветские лозунги, какие-то проклятия, угрозы, затем опять цитаты, опять марши… И так без перерыва, без конца. Прервать все это не было возможности. «Пульт» включения и выключения радио находился не в нашем купе.

Скорее бы настало утро и рассвело.

«10. Х.67 г.

…Светает. За окном расстилается бесцветная, монотонная степь. И такие же бесцветные, серые деревеньки. Маленькие домишки, землянки, безликие и печальные, как сама земля. Время от времени наш поезд сбавляет скорость и останавливается на миг, чтобы перевести дух, у вызывающих уныние вокзальчиков, облепленных истрепанными от ветра и выцветшими от дождей плакатами и портретами».

Поезд остановился в Ухани. Проходят минуты, часы, а он все стоит и стоит. Со стороны реки Янцзы дует пронзительный ветер, проникающий сквозь одежду и обдающий нас ледяным дыханием. Мы вышли на перрон размяться. Большой вокзал большого города сейчас пуст. Только замерзшие неподвижные бюсты исчезают и появляются в облаках пара, выпускаемого локомотивами остановившихся поездов. Шелест разорванных ветром портретов и этот шум сливаются с топотом солдат в зеленой форме.

Поезд все стоит. Облака белого пара тут же превращаются в мелкие ледяные кристаллы, которые оседают на локомотиве и вагонах, покрывая их ледяной коркой. Черный неуклюжий состав стал похож на серебристо-белого, чешуйчатого дракона. Через Янцзы перекинут огромный мост, соединяющий Ханькоу и Учан. Ухань состоит из трех городов: Ханьян, Ханькоу и Учан.

Учан известен как город-магазин, Ханьян — своим древним белокаменным буддийским храмом, Ханькоу — европейским обликом, высокой башней над старой таможней и толстой каменной стеной, построенной для защиты от буйного, необузданного нрава Янцзы.

Через месяц агентство Синьхуа сообщило, что «Ухань является городом-героем со славными революционными традициями», «во время величественного хода китайской революции председатель Мао Цзэ-дун, самое красное солнце в наших сердцах, не раз был в Ухани и вел революцию от победы к победе». Читаю эти строки и вспоминаю события, происшедшие в этом городе несколько месяцев назад, драматические столкновения между маоистскими и антимаоистскими организациями…

Каким был бы Китай без своих великих древних рек — Янцзы — Синей и Хуанхэ — Желтой? Хуанхэ несет свои желтые мутные воды на протяжении пяти тысяч километров, в ее долине живет сто восемьдесят, а может быть, и значительно больше миллионов человек. Эта земля была колыбелью древней китайской цивилизации и китайской культуры, по берегам реки расположились древние китайские города. Но Хуанхэ не только река-кормилица, но и река-чудовище. Люди назвали ее «рекой тысяч огорчений», «рекой, раздирающей сердце». Ведь только в течение последних трех тысяч лет она меняла свое русло около 30 раз, 1500 раз разрушала защитные береговые дамбы, затопляла плодородные земли, уносила в своих студеных мутных объятиях трупы тысяч и тысяч людей… Статистика безжалостна: только во время наводнения в 1938 году Хуанхэ лишила жизни 890 тысяч человек…

Передо мной скованная тяжелыми льдами река-дракон Янцзы… Где-то в поднебесных горах Тибета находятся ее истоки, она течет на восток, рассекая горы и пустыни, равнины и провинции, набрав силу, становится могучей, полноводной, меняет пути, направления и названия. Где-то у истоков ее называли сначала Улан Мурэн, затем переименовали в Реку золотых песков, потом в Сычуаньскую реку, далее в Чанцзян — Длинную реку, Янцзыцзян… Янцзы.

Наконец перед впадением в океан ее русло расширится и она через устье Хуанхэ, в Шанхае, вольется в океан. Марко Поло в свое время сказал, что по этой реке вверх и вниз плавает больше судов и перевозится больше драгоценных товаров, чем по всем рекам и морям христианского мира. Он сказал это шесть-семь веков назад, во времена Маньчжурской династии, а в наши дни ученые-гидрологи возьмут карандаши и вычислят, что ее бассейн занимает площадь около двух миллионов квадратных километров и на этой площади живут минимум двести миллионов китайцев.

Поезд вырывается из темного туннеля, и мы все быстрее устремляемся на юг. Да это уже юг Китая. Здесь деревья и те другие — зеленые. Все чаще начинают мелькать реки, речушки, озера. Нет сомнения, поезд пересекает границу самой южной китайской провинции — Гуандун. Серый пейзаж постепенно сменяется зеленым. И хотя сейчас декабрь, зеленеют крошечные поля, аккуратно разбитые на грядки и террасы. Но домишки все те же: с глиняными крышами и стенами, вросшими в землю. Черный дым выходит не из труб, а прямо из узких проемов дверей. Внизу, под нами, несет свои воды большая, жемчужно-прозрачная река. На реке мелькают черные точки джонок, а над нами нависают вершины высокой, покрытой зеленью горы Улиншан (гора провинции Гуандун). По этим местам когда-то проходил посольский тракт. По нему послы западных стран добирались до Пекина.

Но я вдруг вспоминаю, что именно в этих краях вспыхнула искра Тайпинского восстания, «великой крестьянской войны».

Поезд прибыл в Кантон.

Перроны, залы, привокзальная площадь — все заполнено молодежью, хунвэйбинами. Подняв «красные книжечки», они скандируют лозунги, затем затягивают хором какую-то мелодию, похожую на марш, потом опять скандируют.

Неужели опять митинг, опять борьба? Позже все выяснилось: хунвэйбины встречают военных, высших офицеров, которые ехали в нашем вагоне. Военные были в Пекине на очередных курсах по изучению «идей Мао», на очередной инструктивной встрече с Мао Цзэ-дуном и его штабом.