Разнородны и разнолики оппозиционные силы в Китае, многообразны методы и формы их сопротивления. Начиная от детски наивного, искреннего письма-протеста учеников И Линя и Тяо Синя из средней школы при Пекинском сельскохозяйственном институте к Линь Бяо и кончая жестокими вооруженными столкновениями в Гуаней и Гуандуне, в Сычуане и Шаньси. В своем письме гимназисты И и Тяо, заявляя о «глубоком уважении к председателю Мао», признавая его вклад в развитие марксизма-ленинизма, писали: «Уважаемый товарищ Линь Бяо! Недавно мы прочли запись вашей речи, произнесенной 18 сентября 1966 года перед слушателями Военной академии. Откровенно должны сказать, что ваши положения по некоторым важным вопросам целиком ошибочны…» Какие же это положения? По-юношески прямолинейно они перечислили их: «При изучении произведений классиков марксизма 99 процентов должны составлять произведения Мао Цзэ-дуна»; «…«Капитал» рассматривает только общественные законы развития при капитализме, а в нашей стране капитализм уже ликвидирован…»; «председатель Мао стоит значительно выше Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина…». Школьники не согласны и с содержанием шести речей Линь Бяо, произнесенных на площади Тяньаньмэнь во время встреч «великого кормчего» с хунвэйбинами. Ученики выражали надежду, что Линь Бяо вникнет «более глубоко в движение», так как в противном случае… «диалектика истории беспощадна». Некоторые руководители «группы по делам культурной революции» в Институте ирригации и электрификации, в частности Ван Цзень-пинь, найдут мужество и громко заявят: «Мы используем идеи Мао Цзэ-дуна, чтобы критиковать ошибки председателя Мао Цзэдуна». Некоторые будут проявлять «равнодушие», «пассивность», будут молчать, но это страшное молчание, о котором говорил большой китайский писатель Лу Синь. Другие не остановятся перед «подрывной деятельностью», будут совершать акты «саботажа и вредительства», откажутся выполнять государственные поставки и установленные нормы выработки, будут участвовать в уличных баррикадных боях и кровопролитных вооруженных столкновениях. И все это — формы сопротивления, причем в большинстве случаев стихийные, неорганизованные, неподготовленные, все это — проявление недовольства.

Да и чем могли быть довольны «революционные массы» — хунвэйбины, школьники, студенты? Когда-то их произвели в «маленьких красных генералов», они оккупировали улицы и площади, распространяли по стране «революционный опыт», вели «классовую борьбу» и мечтали маршировать «по улицам Москвы, Лондона, Вашингтона и Парижа». Но… прошли годы, опьянение прошло. Что же осталось от их трехлетней «борьбы»? Двери университетов и институтов уже четвертый год закрыты на ключ. А когда на пятый год их открыли, в них приняли лишь незначительное число молодежи. Средние школы открылись немного раньше, но что изучали в них? Руководители «революционных организаций» вошли в органы власти — ревкомы, но надолго ли? Постепенно их участие и роль настолько уменьшились, что ревкомы стали объединением не «трех», а «двух» сил — армии и кадров. Вскоре хунвэйбиновские организации фактически перестали существовать, а вслед за этим появился призыв Мао Цзэ-дуна о «перевоспитании» образованной молодежи, и перед ней осталась едва ли не единственная перспектива — «откликнуться» на призыв и отправиться в глухие, отдаленные края и районы страны.

А чем может быть довольна интеллигенция, и особенно творческая, — писатели, художники, композиторы, артисты? Ведь уже в первые дни «тайфун» обрушился на их головы. Не скрывалось недоверие к ним и после «тайфуна».

А рабочие? Действительно, часть из них была вовлечена в водоворот «тайфуна», но это были не старые кадровые рабочие, а «цзаофани», «революционные бунтари», наемные «рабочие-крестьяне». В разгар «тайфуна» появился лозунг: «Рабочий класс должен руководить всем». Может быть, после этого они стали довольны? И будто слышу в ответ: «Довольны? Чем? Не тем ли, что «тайфун» ликвидировал их классовые организации — партию и профсоюзы, что они утратили свою руководящую роль в политической жизни, или, может быть, тем, что отменена система премий и наград за лучший труд и высокое качество работы?

А крестьяне? Может быть, они довольны «великим переселением» образованной молодежи из городов в села…»

Я не знаю, понимали ли отдельные социальные группы свое положение в большой шахматной игре, в которой шахматной доской служил весь огромный Китай? Первые ходы в этой игре в самом начале «революции» были сделаны хунвэйбинами — студентами и школьниками, — которых использовали против партийных кадров и рабочих. Это было летом 1966 года, а осенью того же года — новый ход — попытка расколоть рабочий класс, натравливание неквалифицированных «рабочих-крестьян» на старых кадровых рабочих, на партийные кадры. Потом следует рокировка, разделение «революционных организаций»… Несколько позднее почти полное отстранение хунвэйбинов и даже «осуждение» их действий, использование против них рабочего класса, армии. Затем — к 1969 году — самый сильный ход — «мат» «революционным организациям» и… расчистка доски для расстановки фигур в новой игре: перегруппировка кадров.

«Вчера на государственной текстильной фабрике № 17 в Шанхае был создан партийный комитет нового типа. Это первый в городе партийный комитет низовой организации, возникший в ходе великой пролетарской «культурной революции»», — сообщила 21 июля 1969 года газета «Вэньхуэй бао». Она определила и «главную задачу» этого партийного комитета: «Положить в основу всей работы изучение и использование идей Мао Цзэ-дуна, с тем чтобы идеи Мао Цзэ-дуна стали руководством во всем…» И еще: «Создание нового партийного комитета… факт первостепенного значения, способствующий ускорению работы по урегулированию рядов партии и партийного строительства…» «Первый» комитет был создан, но «ускорения» так и не произошло. Медленно, мучительно медленно осуществлялся этот процесс. Он начался с восстановления первичных партийных организаций. Осенью 1970 года появились первые уездные комитеты, а в декабре — первый провинциальный комитет в Хунани. А задолго до декабря — в июле — было объявлено, что восстановление и «урегулирование» рядов партии должно завершиться к 1 июля 1971 года, к 50-й годовщине Коммунистической партии Китая. Работа по восстановлению и «урегулированию» партийных организаций двигалась крайне медленно. На мой вопрос: почему? — руководящий работник Министерства иностранных дел ответил неохотно.

Разговор состоялся во время приема в нашем посольстве. Прием был организован по случаю болгарского национального праздника Девятого сентября, а «руководящий» работник был «самым высоким» официальным лицом на приеме.

— Почему так медленно? — начал он. — Каждый кандидат в члены партии обсуждается основательно и широко, при участии беспартийных масс. Иногда это продолжается более двух дней…

Свыше двух дней? Один человек?..

…Возвращаюсь в своих мыслях к 1968 году… В конце сентября в мучительных муках родились два последних революционных комитета… Смотрю на холодные цифры, и снова оживают воспоминания. Из двадцати девяти ревкомов двадцать один возглавляли военные. Остальные восемь — партийные работники, которые сразу же переоделись в военную форму политкомиссаров. Их первые заместители — тоже военные. Большинство военных и среди первых секретарей партийных комитетов «нового типа» в провинциях, городах центрального подчинения, автономных районах. Кроме того, члены партийных комитетов являются одновременно и членами ревкомов; в партийных и революционных комитетах работают одни и те же люди. В результате создается своеобразный симбиоз «партийной» и «административной» власти, который рождает новый стратегический лозунг: «Готовиться к войне, готовиться к стихийным бедствиям, все для народа». В сущности, этот лозунг не был нов, он появился еще до «большого тайфуна». В вихрях «большого тайфуна» он возродился вновь, IX съезд его благословил, правда, лишь первую часть.